Почему ты

Холодно, сыро и мокро. Это единственное, что чувствует Эзоп, пробуждаясь. Открывая глаза он ничего не видит. Тут совершенное ничего: пусто и темно. Руки его невольно тянутся к глазам, протирая их. Ощущается собственное лицо: никаких повязок и преград на нём, только засохшая кровь и болючие раны. Почему так темно? Карл сидит на чём-то мягком, странном, по ощущению, на огромном диване. Но стоит осторожно отступиться вперёд или назад, оказывается, мебели тут нет. Пациент еле встаёт, опять ничего не видит, ходит туда-сюда, щупает всё вокруг. Четыре мягкие стены, абсолютная пустота и всего лишь один маленький Эзоп Карл в ней, который начинает паниковать. Щупает, и ещё раз щупает — сплошные стены, ни одного намёка на выход. Эзоп не понимает. «Не помню… Я — врач — каким-то образом оказался здесь. Почему я здесь, кто, кто, почему? Почему?» И помыслы эти улетучиваются, в голове уже нет ничего, даже попытки подумать. Пациент садится в угол, начинает плакать, а главное-то, что даже не знает причину собственных слёз. В пустой голове появляется навязчивая мысль: «Тише, тише, прекратите…» И тут же — голова снова пустая. В голове опять навязчивые мысли. Голова снова пустая. Эзоп свернулся калачиком, обнимая себя. Он чувствует необыкновенную усталость и желает только одного — уснуть в тепле и отдохнуть. Однако тело предательски дрожит от холода, иногда так сильно дёргается, что страшно. И снова, снова назойливые бестолковые мысли: «Усни, усни, спи доктор Карл». — Лучше умри. Голос вернул его в реальность. Вокруг никого. В мозгах пусто, абсолютное ничего: ни эмоции, ни думки, ни понимания; пустой взгляд направлен в темноту. Это небывалое спокойствие в который раз прерывает бестолковый шум — его собственный голос. — Усни, усни, спи, настоящий доктор Карл. Ползают, они неожиданно начинают ползать. Эзоп обнимает себя судорожно: ладонями гладит и ноги, и руки — всё нелепое тело. Ногтями чешет, раздирает. Зудит, страшно зудит, больно ползёт, ползает неприятно. Щекотно, очень щекотно. Больно, больно пекуче, словно от огня, а он продолжает чесать своё тело, раздирать его чуть ли не до крови, начиная невыносимо плакать. Пауза. В тот же миг всё будто рукой сняло: ни чувства, ни одной эмоции или надоедливой идеи, никакой мысли, никакого мерзкого ползания по телу, и даже пекучей боли. Однако темнота освещается, слышен далёкий крик, что становится громче и громче, слышен гул поезда, его свист на пару со свистом ветра — больше похоже на кошмар, где звуки перемешались в один давящий шум. Крик то приближается, то отступает; лезет в уши, и каким бы высоким он ни был, он необыкновенно заглушённый, словно под водой. Такой же глухой звук бьющегося стекла заставляет Карла пробудиться. Он в холодном поту, лежит в уголке комнаты, съежившись. Эзоп непомерно спокоен и теперь смотрит в никуда. «Доктор Карл, всё хорошо. Вот видите, небольшие трудности всегда приходят, но стоит потерпеть и они пройдут». — Врёшь… Они не прошли. — ответ самому себе. То состояние снова повторяется. Карл думает: «Умри, умри, исчезни, прекрати, прочь, умри, пожалуйста». Но, к счастью, оно быстро заканчивается, не успев полноценно начаться. Его отвлёк неожиданный скрип металла и свет в камере, который стал таким ярким, что сильно ударил в глаза, словно ударом ножом. Эзоп зажмурился и отвернул голову в угол, даже взвизгнул. — Доброе утро, пациент Карл. Вставай, сейчас нам стоит пойти на терапию. — Это был до жути знакомый голос. Эзоп попытался встать сам, но ему сразу помогли, бережно придерживая. К обычному свету глаз привык не сразу, но пришлось часто жмуриться — стоило выйти в привычные коридоры родной больницы. Несколько других пациентов стояли в коридорах бесцельно, слишком уж странно. Карл не помнил их от слова совсем, но проходя мимо подумал, что это его друзья. — Это не твои друзья, Эзоп. Пациент промолчал, удивился. — Что, сказать больше нечего? В этой больнице тебе не стоит дружить с такими опасными буянами. Повторяй за мной: Они мне не друзья. — ожидает повтора своей реплики. — И в следующий раз следи за языком. — Тон врача Дезолье был укоризненным. Карл обомлел. Неужели он что-то не то сказал? Но после, все же, кивнул и последовал дальше. Будучи послушным и будто загипнотизированным, к нему пришло резкое осознание: — Мсье Дезолье… Разве не Вы мой пациент? Его проигнорировали, а Карл не осмелился говорить больше: в этот раз что-то в нём переломалось, желания спорить не было, а может просто стало безразлично. Пришли, наконец-то. Это была вполне хорошая палата, немного грязная и старая, но получше всякого другого здесь. Доктор Дезолье заботливо усадил Карла на кровать, потрепал по его растрёпанным волосам и дал таблетки со стаканом воды. Эзоп увидя это, подумал о том, что жутко хочет пить и есть. Он без сопротивления всё выпил, можно сказать с огромной жадностью. Атмосфера, на удивление, была хорошей, что напрягало. — Сегодня тебе получше, как погляжу? Это отлично, даже сказать, замечательно. — Джозеф выглядел пустым, но улыбался фальшиво. Тот присел к Карлу и надел на того маску. Нужно скрыть уродливое обращение даже от него самого, не правда ли? — Когда будет обед, доктор Дезолье? — Эзоп спросил с некой робостью, ссутулившись. — Скоро, Карл, скоро. Ты подожди немного, полежи тут, отдохни. Я сейчас приду. Джозеф ушёл. Эзопу было всё равно. Пациент лишь лёг на кровать, и только сейчас расслабился, почувствовал облегчение, посмотрел на белый потолок. Царапины и повреждения на нём что-то напоминали. Дезолье зашёл в палату обратно, но вместе с ним была странная девушка, вся вымазанная в грязи. Эзоп напрягся, но его доктор ушёл, даже и слова не сказав. Карл смотрел на девушку, а она, стоя в уголке, пялилась на него, широко улыбаясь. Было неуютно. — Эзоп. Ты ведь Эзоп верно? — Заговорила она. — Кто Вы? Что Вы тут делаете? — Эзоп опустил взгляд, явно не желая не то чтобы разговаривать, но и находиться с ней рядом. — Трейси. Трей-си. — Проговорила она чётко, погрустнев, но тут же улыбнувшись опять. Карл не ответил, отвернулся. Больше они не говорили, пока в палату опять не зашёл Джозеф и не позвал, на удивление, их двоих. — Любимые мои пациенты, я так рад, что вы оказались лучшими из всех находящихся тут. Терапия проходит успешно и сейчас, перед обедом, мы проведём ещё один сеанс. — Чем же мы лучшие? — Трейси произнесла невыносимо злостно, но продолжала улыбаться. Она была непонятна Эзопу. — Вы единственные необыкновенно радостные, и ваши результаты самые лучшие. Никто не ответил, вся дорога до нужного кабинета была скучной, все молчали. Но пришёв в нужное место, Джозеф запер дверь на ключ и неожиданно продолжил: — И хоть Вы истинно прекрасны, однако, позвольте… Вы, мсье Карл, хороший человек, но больной. А ещё у Вас нет никаких манер и представления о правильном поведении, особенно в женском обществе. Я Вас вылечу, обещаю… Но даже если так, как я могу отпустить Вас невоспитанного в люди?! Вы всё напрочь забыли. Его отчитывали с укором, словно маленького ребёнка, который плохо себя ведёт. Красноречие Джозефа было странное, в какой-то мере. Эзоп чувствовал себя неловко. — Что ж, мисс Резник послужит Вам тренировкой. Дезолье подошёл к девушке, крепко завязывая её руки на всякий, подводя её к столику, за которым сидел сам Карл. Момент этот был напрягающим, когда Трейси стояла напротив и смотрела сверху вниз, своими обезумевшими глазами, широко добродушно улыбаясь. Всё это было реальным, но таким неискренним, что думалось ненароком: «Правда ли этот мир настоящий и правдивый?» Карл подумал, что он же обыкновенный пациент в психиатрической лечебнице, всё совершенно замечательно, а кошмары есть страшные вещи. А может это не он подумал? Молчание было слишком долгим, всё было спокойно, но Эзоп только спустя время заметил длинную саблю в руках своего врача. Стоило осознать этот момент, прочувствовать тяжесть времени, как нечто будто сломало весь мир, расколов его на части. Доктор Дезолье с огромной силой ударил саблей по шее пациентки, прокашлявшись после и реагируя на это, как на обыденность. Две части чужого тела стремительно упали на пол, заливая всё красным глянцем. Лицо Эзопа сморщилось, тот сразу впал в немую панику, не мог даже пошевелиться. И несмотря на это, в голове вертелось одно: его очень поразила данная картина, схватила за сердце и заставила почувствовать некое восхищение. Это выглядело ужасно, но в то же время неимоверно прекрасно. Смерть его поразила. — Я надеюсь, ты запомнил это на всю свою жизнь и впредь не будешь вести себя некрасиво. Теперь же, после урока, извольте обедать. Доктор улыбнулся, наклоняясь и подбирая чужую голову. Она продолжала улыбаться. Эзоп молчал, Эзоп не понимал, Эзоп и не хотел понимать. Он ничего не соображал, но пусто пялился на все его действия. Джозеф положил голову девушки на какой-то другой столик, а тело оттащил по полу, чтоб Карл мог всё отлично рассмотреть. Доктор снимает одежду с трупа Трейси полностью. Один момент, и в чужих руках уже оружие помощнее — ржавая пила. Он очень неторопливо отрезает каждую конечность, практически не придерживая, поэтому они ёрзали из стороны в сторону, «танцевали» на полу, рисуя необычные рисунки кровью. Из каждой красной дыры лилась кровь, пачкая всё вокруг, Джозефа особенно. Хлюпающий звук мяса и жидкости отдавались эхом в полной тишине. Эзоп смотрел не отводя взгляда, он просто не мог ничего сделать, даже закричать и заплакать, не мог понять, что происходит. Но данное зрелище, если честно, вызывало такое сильнейшее дежавю, что казалось, будто это просто просмотр старых воспоминаний. Момент другой, и тушка Трейси без ног и рук лежит на маленьком столике, за которым сидел Эзоп. Его руки развязали, но до боли туго привязали торс к спинке стула. Слишком близко, слишком чётко. Карл видит, как аккуратно разрезается чужой живот, сдирается кожа с него, отрезается кусками. — Ешь. — Джозеф говорит, кладя такой кусок в чужой рот, пальцами запихивая глубже. Неожиданно даже за лицо хватаются, с силой сдавливая щёки. Эзоп аж сопротивляется, мычит от боли, впиваясь зубами в несчастный кусок кожи. Дезолье продолжает. На стол вываливаются кишки, органы. Он их бездумно тыкает и мешает, пытаясь превратить в кашу. Джозеф вдруг отошёл, добродушно улыбнулся, доставая странное ведро и пару бутылей, видимо, с препаратами. — Зачем Вы это делаете? — Время обеда, mon Dieu.