Поцелуй украдкой

В воскресенье в десять утра Слава уже был у квартиры Авангарда — вовсю жал на дверной звонок. Он не спал всю ночь — глаз не сомкнул с того момента, как вернулся домой. Когда Юра открыл дверь, Слава понял, что и он, походу, нихрена не спал — глаза красные, волосы, и так вечно спутанные, теперь вообще напоминали воронье гнездо, а под глазами залегли круги, делающие его печальное лицо еще более печальным. Юра смерил Михайлова своим тоскливым взглядом, оценил его разбитое состояние и отошел в сторону, пропуская в квартиру: — Заходи. Слава прошел за ним по темному, заваленному вещами коридору. В ванной шумела вода, на кухне кто-то кашеварил. В комнате у Авангарда было тихо и темно — окна прикрыты плотными шторами, обои тоже какие-то темные. Со вздохом Юра опустился на низкий диванчик, и Слава вслед за ним утонул в подушках. — Извини, что подвел тебя, брат, — сказал Слава с сожалением. — Я проебался. — Ничего, — Юра затянулся одноразкой. — Я тоже. Слава порылся в карманах, достал все содержимое и Юре передал вместе с перевязанной и свернутой в трубочку пачкой денег. Юра посмотрел на него внимательнее. — Че, херово тебе совсем, да? — Да пиздец голова раскалывается. Я вчера столько всего намешал, — Слава старался даже говорить потише и помедленнее, потому что каждое слово осколком впивалось в мозг. Юра отвернулся, покопался в прикроватной тумбочке, достал из круглой упаковки небольшую таблетку и Славе ее протянул. — Что это? — Обезбол, — Юра кинул ему лежащую на полу бутылку выдохшейся колы, чтобы он мог запить. — Нихуя се обезбол, — протянул Слава. Уже через несколько минут после того, как он таблетку принял, головная боль рассеялась как будто бы ее и не было, а тело подхватило пушистое облако эйфории и втянуло в себя. Развалившись на диване, он мысленно парил над ним — было кайфово, вот только в голове словно туман, а речь и мыслительный процесс немного замедлились. Поймав взгляд Юры, такой же рассеянный, расфокусированный, как, наверное, сейчас был и у него, Слава произнес, еле шевеля губами: — Говорил же, что тем, кто торгует, нельзя употреблять. А сам… Юра снова затянулся электронкой, голову на подушку откинул. — Бывают исключения. Какое-то время они молча втыкали в мультики, который показывали по телеку — Славе казалось, что недолго, но на самом деле прошло больше трёх часов. Тело словно парило в невесомости — и даже рукой пошевелить было лень. Да и незачем — и так хорошо. — Я пиздец как облажался, — произнес Слава в какой-то момент. Его чуть попустило, и, хоть головная боль окончательно прошла, душевная к нему вернулась. Против неё бессильны были любые обезболы. Ему захотелось поделиться тем, что камнем лежало у него на душе — не всё целиком вывалить, конечно, но хоть как-то иносказательно. Но Юра его слова понял по-своему — потому что думал сейчас только о своём. — Знаю, брат. Я на тебя не обижаюсь. Ты нам, конечно, пиздец как помешал, но мы сами виноваты… Вернее, я виноват. Закрыть надо дверь было. — Вы что… Вы… Меня видели? — Да если б я знал, что у нас с ней вот так повернется, я бы, конечно, дверь закрыл, — продолжил говорить Юра с явным сожалением. — Но она совершенно непредсказуемая, никогда не знаешь, что ей в голову взбредет… — Стоп, вы меня видели? Что это я заходил? — Она. Она тебя видела, — Юра постучал электронкой по полу, потом откинул её, потянулся за сигаретами. — Надо бы на балкон выйти покурить, но бля… Так лень. — Блять, когда она меня увидеть-то успела, а, — Слава осознал, что приобрел себе практически врага — она знает, что он знает, что она употребляет и мутит со своим барыгой. Возможно она даже захочет его убить, чтобы он унес все ее тайны с собой в могилу. — Ты был капец как не вовремя, братан, — Юра зажал сигарету зубами, вторую засунул Славе в приоткрытый от удивления рот, почиркал зажигалкой. — Извини. День был неудачный просто. Вернее, ночь. Наверное, ретроградный Меркурий, — Слава наблюдал за тем, как медленно тянется дым от его сигареты к потолку, и залип на этом. — А ты как домой-то попал? И почему не отвечал на звонки? — спросил Юра. — Я, блин, сначала шел по дороге между домами, потом вышел на трассу, еще долго шел-шел, а потом уже начались девятиэтажки. Я спросил у каких-то местных алкашей на детский площадке как мне добраться в Москву, ну они и показали мне, где останавливается электричка. Я на последнюю успел, а потом на метро… Долго добирался короче. — А на телефон-то почему не отвечал? — Не слышал, — Слава подернул плечами — ему совершенно не хотелось рассказывать о том, как он шел вчера в темноте один по дороге и слушал в наушниках грустные песни, а звонки не поднимал, потому что не хотел прерывать своего музыкального пиздострадания. — Так и почему ты меня не подождал? Почему так слился, почему вообще свалил? — продолжил допытываться Авангард, которого, вроде бы, тоже начало понемногу отпускать. — Говорю же, я вчера облажался. Меня… Я… Меня хотели поцеловать, а я… — Ничего себе, — хмыкнул Юра. — У маленького Славика случилось ночное приключение? — Да не маленький я, блять, чего вы заладили все, — нахмурился Михайлов. — Так вот… А я… Я… Упустил момент, короче. И вообще… Я толком и целоваться-то не умею. — Хочешь научу? — Что? Нет, ты чего, — Слава в ужасе на него уставился. — Это же… Ну неправильно. — Чего в этом неправильного? — удивился Авангард. — По-моему, вполне себе норм. По-братски. Я же должен тебе за то, что ты мне помог. Вернее, помог Алесе… — Не стоит, — Слава покраснел. — И я, типа, не знаю как теперь объяснить, что я… Ну в общем, хотел этого, очень, очень сильно хотел, но в нужный момент почему-то испугался и… Не знаю, что со мной… Это было неожиданно очень, и я, честно говоря, просто пиздец как охуел. Плюс я напился. — Ну так это реально должно было сыграть в плюс — выпил, расслабился. И чего ты испугался? Того, что не умеешь? Так сориентировался бы по ходу… — Сам не знаю. Я просто не ожидал, — Слава затушил сигарету и снова уставился в телевизор. — Так и в чем проблема? Подойди, объясни все. Скажи как есть. Искренность, она, знаешь, подкупает. Девчонки любят искренность. И если ты ступил, так и скажи ей — да, я ступил, да, растерялся, потому что охренел от твоей красоты, охуел от свалившегося на меня счастья. И все. — Если бы все было так просто… — Слава тяжело вздохнул. Во-первых, Глеб не девчонка. Во-вторых, хрен знает как он на трезвую голову отнесётся к такой искренности. Да и как решиться на разговор с Глебом, если он даже не смог вчера отправить ему сообщение? Всю ночь думал — и пока шел по трассе, и пока ехал в пустой, грохочущей электричке, и когда ворочался на кровати, мучаясь от похмелья. Лежал на животе, уставившись в телефон, в их переписку, набирал и стирал, и так, кажется, сотню раз. А когда он представил себе сейчас, что будет пытаться объяснить что-то Глебу, стоя перед ним и глядя ему прямо в глаза, у него мороз побежал по коже. — А чего тут сложного? Ты слишком много сложностей сам себе придумываешь. Если она сама, блять, первая, тебя целует — это значит (спойлер!), что ты ей пиздец как нравишься, это я объясняю для тупых. И если она тоже нравится тебе, то просто иди и скажи ей об этом. Не надо изобретать велосипед. Не надо ни себе, ни ей голову морочить. — Так ты и делаешь, да? Идешь и берешь то, что хочешь, а на чувства других людей тебе наплевать? — вдруг метнул стрелки Слава, которого этот разговор загнал в тупик. — О чем ты? — Юра убрал со лба растрепанные кудряшки. — О том, что ты целуешься с девушкой, у которой есть парень. А может быть, и не только целуешься. — У нее нет парня, — Юра скривился. Было видно, что ему неприятно упоминание об этом. — Они с Мироновым… Они не вместе. — Это она сама тебе так сказала? — Нет, но… Она не ведет себя так, как будто у нее есть отношения. Я имею в виду, она с ним не встречается вне школы, время с ним не проводит, не созванивается… Ну ты понимаешь, как это бывает у парочек. Они куда-то ходят вместе, переписываются постоянно, созваниваются, тусуются в выходные и по вечерам. А там, понимаешь, там всего этого нет. Я более-менее знаю ее расписание, и там нет места Миронову. Слава задумался. То, как Юра описал отношения — описание вполне себе подходило под то, что было у них с Глебом. Они действительно переписывались, созванивались, и проводили время вместе вне школы по вечерам и по выходным, но они-то не встречаются, они-то с ним не пара! Так что теория эта крайне сомнительная. — Так вы с ней все-таки пара или ты ей просто меф на халяву поставляешь? — На самом деле все не так как выглядит со стороны, — произнес Юра зло. — У нее сейчас проблемы, ясно? Ей отец заблокировал карты, и только поэтому… — Только поэтому она долбит меф, а не кокс, да? Ее отец по ходу хочет, чтобы она слезла. А ты ей потакаешь в ее слабостях. — Она слезет. Сама слезет, когда захочет, легко. Но резко слазить тоже нельзя. — Понятно. Типичные сказочки торчков. — Слышь, отвали от нее. С ней все в порядке будет, ясно? Я об этом позабочусь. — Принц на белом коне с белым порошком на блюдечке… Ай! За что? — Слава не успел даже увернуться от удара в бок. — За правду? — Следи лучше за собой. Сначала целоваться научись хотя бы, а потом о чужих взрослых отношениях рассуждай. — Нет у вас никаких отношений, — Слава потер ноющий бок. — И у тебя их тоже нет, лошара, — фыркнул Юра. — Поцелуя испугался. Лох. — У нее с Мироновым куча фотографий в инсте, — предъявил Слава последнее неопровержимое доказательство того, что они встречаются. Его, по крайней мере, этот факт напрягал и очень сильно. И он не знал, кого он хотел этим убедить — Юру или себя, но, чем больше он думал об этом всем, тем больше запутывался. Каф и Миронов вроде как вместе, но она при этом целуется со своим барыгой и, судя по всему, проводит с ним улетные нарко-выходные, а Глеб в то же самое время инициирует встречи с ним, а потом целует его на вечеринке. Сам черт голову сломит, не понятно ничего. — Ха, фотки в инсте, смешно, — Юру это доказательство ничуть не смутило. — Это ничего не значит, прикинь? Многие из тех, кто вовсю ебется, даже не подписаны друг на друга в инстаграм! И даже — о ужас! — не лайкают фоточки друг другу! Слава окончательно загрузился. Слова друга показались ему разумными, но все-таки ничего не доказывали. — Хочешь травы? — спросил Юра после недолгой паузы. Он, похоже, окончательно очухался после колес. — Очень. Спасибо, что спросил, — Слава вытащил телефон, посмотрел на экран — он все время его при себе держал, боялся, что пропустит звонок или сообщение от Глеба. Но телефон теперь молчал все время. С тяжелым вздохом он убрал его обратно в карман. Ему определенно хотелось накуриться.

***

Слава так боялся, но одновременно так ждал встречи с Глебом, что пришел в понедельник чуть ли не раньше всех, и уселся во дворе на лавочку прямо напротив ворот школы, чтобы точно его не пропустить. Он решил, что должен с ним поговорить, просто обязан — правда, он понятия не имел, что будет ему втирать. Что делать? Рассказать ему о своей симпатии? Но что, если Глеб действительно поцеловал его спьяну, а, протрезвев, пожалел об этом и пришел в ужас от своего поступка? Слава долго и безрезультатно раздумывал над этим вопросом, но в конце концов решил понадеяться на импровизацию. Быть может, когда он окажется наедине с Глебом, он сможет найти нужные слова, ведь он всегда был так добр к нему и так внимателен, он точно его не оттолкнет и, возможно, даже поможет подобрать слова или поймёт его без слов вовсе, когда Слава захочет объясниться. Но первый же взгляд на Глеба, который вошел во двор школы практически перед самым звонком, ясно дал понять, что простого разговора не получится. У него был невероятно высокомерный и закрытый вид — к такому Миронову на хромой козе не подъедешь. Он был не один — со своей привычной компанией. Черные очки, небрежно уложенные волосы, черная косуха, накинутая на белую рубашку с вышитым на груди гербом школы. В сторону Славы даже не взглянул, хотя тот был практически на сто процентов уверен, что не заметить его Глеб не мог. Сглотнув нервно, Слава проводил его взглядом до самых дверей школы, решив отложить объяснения на потом. Миронов не оставался один ни на минуту — даже в туалет ходил со своими корешами, и очень скоро Слава потерял всякую надежду его подкараулить. На большой перемене они с Юрой сидели в своем привычном месте, наблюдая за остальной тусовкой. Компания Глеба тоже сидела во дворе — на скамейках в самом центре. Славу по крайней мере радовало одно — что Алеси в школе снова не было. Но не успел он порадоваться этому обстоятельству, как она показалась у ворот. Прошествовала неторопливой модельной походкой через весь двор, собрала взгляды и подошла — конечно же, к Глебу, и села рядом с ним. Какое-то время Слава с Юрой смотрели на них, не отводя глаз, думая каждый о своем, но тут Алеся повернула голову в их сторону — прожгла гневным взглядом Славу насквозь. Если бы взглядом можно было убивать — Слава был бы уже холодный. — Че она так на меня пялится, — Слава поежился. — Что я ей плохого сделал? — Тебе объяснить или сам догадаешься? — Юра глубоко затянулся, в сторону сплюнул. — Ну застукал я вас и застукал, что такого-то? — Слишком много знаешь. Пора реально от тебя избавиться как от свидетеля. Слава посмотрел Юре в глаза, чтобы понять шутит он или нет, потому что голос у него был вполне серьезный. — Она что, так сильно боится, что кто-то про вас узнает? — спросил Слава осторожно. — Не то, что боится, нет, — Юра нахмурился, отвернулся. — Просто не хочет. Зачем это кому-то знать? Это личная-непубличная жизнь. Кому какое дело? — Понятно. Значит я реально нажил себе врага. Охуенно, — тяжело вздохнув, Слава поднялся на ноги и откинул в сторону сигарету, потому что пора было возвращаться в школу. Славе не удалось подловить Глеба в течение дня, поэтому, когда он увидел его компашку во дворе школы после уроков, все-таки решился — подошел к ним, нервно теребя лямку рюкзака. — Привет, — он чувствовал на себе взгляды всех, кто Миронова окружал — вся свита уставилась на него — кто-то с недоумением, кто-то с усмешкой. Колючие, неприятные взгляды. Но это его не остановило. Отчаявшись, он уже пер напролом. — Мы можем… Отойти? Мне нужно поговорить с тобой, — сказал он тихо и опустил глаза. — О чем? — произнес Глеб — взгляд его равнодушно скользнул по его лицу. — Там, ну это… Ну по учебе там, вопрос один есть… — Так задай его учителю. Я тут при чем? — Ты… Ну, в общем, там ты нужен… Я у тебя спросить хотел… — Мне сейчас некогда. Я занят, разве не видишь? — Глеб кивком головы указал на своих ухмыляющиеся приятелей, который с пренебрежением смотрели на настойчивого десятиклассника. — Ладно, — Слава все еще не терял надежды. — А когда ты сможешь? Когда к тебе можно будет подойти? — Не знаю. Точно не сегодня, — Глеб явно хотел побыстрее от него отделаться. — Хорошо. Тогда, может, завтра на большой перемене? Кто-то из одноклассников Глеба хмыкнул, удивляясь наглости новенького, кто-то закатил глаза. Но Славу это не волновало. Но смотрел только на Глеба и слушал только его. — Ну так что? Если я подойду завтра? Или, может быть… После уроков? — спросил он со надеждой. — Нет, ты знаешь, я сам тогда к тебе подойду. Когда посвободнее буду? Хорошо? — лицо Глеба осталось непроницаемым — невозможно угадать злится он или нет, обижен все еще на Славу или его уже отпустило. И Слава принял этот ответ, отошёл. Ему ничего не оставалось делать — дальше напрашиваться было бы просто глупо. Миронов не подошел к нему ни на следующий день, ни в один из дней на всей следующей неделе. Ни разу не написал. Почти демонстративно игнорил. Сначала Слава был полон энтузиазма и твердо верил, что они поговорят — раз Глеб обещал, он сделает. Но дни шли за днями, а ничего не менялось, и Слава погружался во все более глубокое отчаяние. Дошло до того, что думать он больше ни о чем не мог — только о том, что свой шанс упустил, оттолкнул парня, который ему так нравится, и тот теперь никогда и ни за что к нему не подойдет. Думая над тем, как он своими же руками разрушил собственное счастье, он по настоящему сходил с ума. Сотни раз прокручивал их разговор — но, когда доходил в своих воспоминаниях до того момента, когда Глеб наклонился над ним и осторожно его поцеловал, у него в голове моментально сгущался туман. Прикрыв глаза, он вспоминал детали — то, какими нежными были его губы, как от него приятно пахло, и каким удушливым был аромат цветов. Как Глеб поправил волосы — убрал упавшую прядь со лба, перед тем как к нему наклониться, как внимательно слушал сбивчивые попытки Славы рассказать про измену, глядя при этом на его губы — это Слава уже сейчас вспомнил, тогда он этого не замечал. Как дважды придвинулся к нему ближе, как спросил — ты точно хочешь говорить об этом здесь? — когда они еще стояли в саду под развесистым, голым деревом. Потом он представлял, что случилось бы дальше — и хоть в своих фантазиях он не заходил дальше поцелуя, ему и этого вполне достаточно было для того, чтобы впасть в мечтательно-мучительную кому. Он клал голову на разложенные перед ним тетради и учебники и, прикрыв глаза, накручивал на палец ту самую прозрачную пружинку для волос, которую Глеб ему тогда дал в коридоре. Больше он не мог думать ни о чем. Уроки, домашка, учеба — все шло каким-то далеким и совершенно неважным фоном. Не выдержав мучительной дистанции, Слава предпринял ещё одну попытку сблизиться. Глеб стоял во дворе школы, разговаривал с кем-то из одноклассников — глядя на то, как золотятся на солнце его волосы, Слава понял, что сделает все, но заставит Глеба себя выслушать. Он подошел к нему, положил руку на плечо — прямо как в тот вечер, перед их роковым разговором — Глеб обернулся и, увидев его, нахмурился. — Что тебе? — сказал он таким тоном, что Слава сразу же осекся. — Поговорить… — еле слышно произнес он. — Мне нужно поговорить с тобой, я не могу так больше. Глеб повернулся, что-то сказал своему собеседнику, и, схватив Славу за локоть, немного в сторону оттащил. — О чем ты, блять, хотел со мной поговорить? — О… о… Ты знаешь о чем! — Ты же обещал, что никому не расскажешь, — прошипел он. — Так я и не… Господи, конечно, я никому не рассказал, — Слава опешил от такого обращения. — Я хотел с тобой обсудить… — Тогда перестань за мной таскаться, сделай одолжение. Это уже начинает меня напрягать и вызывать у других людей вопросы. Я-то скоро уйду отсюда, а тебе ещё в этой школе больше года учиться, — он сказал это, разжал пальцы, отпустил его, и пошел прочь. Слава побрел обратно в школу. Он был сокрушен полностью, до основания. Как Глеб мог подумать, как он мог сказать такое… «перестань за мной таскаться»… Блять, это все, это конец. К Глебу теперь никак не подступиться. Только один шанс у него был, и все, больше не будет. Сел за парту, потер глаза, загрузился весь в своих мыслях. Звонок прозвенел, учитель вошел в класс, урок начался, а Слава как сидел, уставившись на свои сложенные на парте руки, так и остался сидеть. Даже учебник не достал, и, на самом деле, даже не знал, какой именно сейчас предмет. Все эти дни уроки он почти не готовил — не мог заставить себя, не мог сосредоточиться. Открывал книгу — и перед глазами все плыло, букв не разобрать. И мысли все только об одном. Об одном человеке. — Михайлов, — раздался голос учителя. — Вы для чего сегодня на урок пришли? Просто так мимо проходили? Стряхнув с себя оцепенение, Слава пошарил глазами по другим партам и с облегчением выдохнул — литература. Главное, что не химия и не математика, здесь ещё можно как-то выкрутиться. Достал учебник, тетрадку, все разложил, и, убаюканный размеренным голосом учителя, снова погрузился в свои горькие, саморазрушительные мысли. Он раз за разом прокручивал эту сцену возле школы, погружаясь все глубже в отчаяние. Оттуда его снова вытащил голос учителя — правда, не с первого раза, и даже не со второго. Задумавшись, Слава просто не услышал, что обращаются именно его. Всполошился, глаза поднял недоумевающе. — Вы слышали вопрос, Михайлов? Слава кивнул. — Тогда отвечайте. Вы же подготовились? Слава кивнул снова. — Слушаю. Они проходили тогда «Войну и мир» — уже который урок тянулась бесконечная волынка пережевывания одного и того же произведения, и Слава уже запутался, что они разбирают на этот раз. — Итак, — учитель начал терять терпение и встал, сложив руки на груди. — Что автор хотел сказать сценой встречи с дубом? — С дубом? — переспросил Слава, хмурясь. Он отчаянно пытался отыскать в чертогах памяти хоть что-нибудь связанное с дубами и не мог. Произведение он, конечно же, читал, но только в ультра кратком изложении. — Да. Встреча Болконского со старым дубом. Что автор имел в виду? В чем значение данного эпизода? Что он хотел этой сценой сказать? — Эээ… Ммм… По перше автор хотел сказати, что… — в голове у Славы окончательно все перемешалось, и он начал говорить, используя привычные слова вперемежку с русскими, и он бы даже не заметил этого — у него переодически такое проскальзывало, если бы не раздавшийся за спиной смех. И его это как-то жестко триггернуло — нервы у него и так натянуты до предела, а этот смех стал тупо последней каплей. Или, возможно, просто поводом, чтобы спустить с тормозов свою злость на весь мир. — Я что-то смешное сейчас сказал? — Слава развернулся и уставился на весельчака. — Да, — хмыкнул парень. — Смешно. Слава встал, подошел к его парте. Чел, прочитав намерение в его лице, встал тоже. — Ну так посмейся ещё раз, хуило, — Слава занес кулак, пацан сразу же ответил, они сцепились и очень скоро оказались на полу, повалив за собой парту и стул. Слава сидел у кабинета директора, ожидая пока его вызовут. С его противником уже поговорили — он вышел несколько минут назад, и, нагло хмыкнув в его сторону, направился к медсестре. Всю дорогу он демонстративно держался за щеку — над скулой у него всего лишь наливался небольшой синяк, и вообще изображал из себя дохуя пострадавшую сторону. А у Славы кровь все никак не останавливалась — ему разбили нос, и вся манжета его белой рубашки была ею насквозь пропитана. Он готовился было уже идти к директору, но вдруг услышал торопливые шаги по коридору и в следующее мгновение в коридор влетел Глеб. Увидев Славу, он замер. Сразу же развернулся, куда-то убежал, а вернулся уже с ворохом бумажных полотенец, которые были в автоматах в туалетах. Сунул Славе в руку и рядом сел. — Спасибо, — буркнул Слава и прижал салфетки к лицу. Глеб ничего не ответил. — А ты… Ты-то что здесь делаешь? — осторожно спросил Слава, удивлённый его внезапным появлением. — Я вообще-то несу ответственность за тебя, ты забыл? Любой твой косяк — мое упущение. Я отвечаю тоже. — Ааа… Ну я не знал, извини. Извини, что подвёл тебя. Глеб молчал. И, если в первое мгновение, когда он только Славу увидел, на его лице было видно неподдельное беспокойство, то уже сейчас оно снова ничего не выражало. Но по его поджатым губам было ясно, что он злится. Слава решил, что ситуацию необходимо пояснить. — Он первый начал, кстати, если что… — пробубнил он. — Ты первый бил? — спросил Глеб. — Что? — Ты бил первый? Удар первый твой был? — Ну мой. — Ну все тогда. Все ясно. Что значит это загадочное «все» Глеб не стал объяснять, а Слава не стал спрашивать — его это совсем не волновало. Сейчас, когда они наконец-то остались с Глебом наедине, впервые с той злосчастной вечеринки, его не волновало ничего, кроме возможности поговорить. Слава хотел объясниться, но не знал как. Слова тут действительно хуй подберешь. Но он знал, что должен — просто обязан собрать себя наконец в кучу и поговорить с Глебом начистоту. И да, может время и место не самое подходящее, но дольше медлить нельзя — нужно дать понять, что все случившееся — просто ужасное недоразумение, что он тогда просто растерялся, ну и не готов был ещё. А вот сейчас готов, полностью. Ему казалось, что за те дни, которые он провел в сомнениях и мучениях, он повзрослел разом на пару лет. Он искоса посмотрел на Глеба, на его руки, сложенные на коленях, на длинные, изящные пальцы, которых так хотелось коснуться. — Глеб, — начал он тихо, откашлявшись. — И все-таки… Насчет субботы… — Я не хочу об этом говорить, — ответил Глеб довольно резко. — Нет, послушай, — Слава почувствовал, что его накрывает волной паники, а решительность, встретившись с первым же отказом, начала таять стремительно. — Я просто хотел сказать, что это… Это была ошибка… Вернее, это я не так сказал… — Ошибка, да, — раздраженно прервал его Глеб. — Я же сразу сказал тебе, что ошибся. Нахрен это обмусоливать, я не понимаю? — Нет, ты все не так понял… — Да, я не так понял твои намеки, признаю. Давай просто забудем об этом и сделаем вид, что ничего не было. Как взрослые люди. Хорошо? — Мои, прости, что? — Слава перевел на него взгляд. — Мои… намеки? — Ну, да, твое поведение странное. Ты так пялился на меня все время и так вел себя, что мне показалось, что ты… А, впрочем, знаешь, неважно, — Глеб отмахнулся. — Забей. — Нет. Говори, — переспросил Слава настороженно. — Нет уж, говори, раз начал. Тебе показалось что? — Что ты типа запал на меня или что-то вроде, а когда ты начал говорить, там, в саду, трясясь и краснея, я подумал, что ты признаваться собираешься, ну и мне не хотелось тебя обижать. У тебя такой взгляд отчаянный был, что мне стало… Ну, мне стало жалко тебя. — Тебе стало жалко меня, — повторил Слава вслух, не веря в значение этих слов. Оно было ужасно, разрушительно. — То есть ты… Из жалости… Он тупо уставился перед собой на покрашенную светло-зеленой краской стену. У него даже нос перестал болеть и кулаки. Потому что боль, гораздо более сильная, чем последствия драки, наполнила все его существо. Боль, а еще стыд за то, что единственное чувство, которое он способен вызвать у Глеба, это жалость. В сердце даже закололо, но потом стало похуй. Рухнул мир. И все разом стало таким неважным. То, что он сидит у кабинета директора, то, что с ним сейчас разбираться будут, что ему грозит отчисление. Вот вообще на все насрать. Стало смешно даже с того, как он промучился все эти дни, и он усмехнулся, вспомнив, как часами думал, что Глебу написать, нависая над телефоном. Хорошо, что ничего не написал. Это было бы еще ужаснее. Он был полностью разбит и не слышал того, что Глеб ему там продолжал объяснять. Он не хотел больше ничего слушать — самое главное Глеб уже сказал. А Слава, дурак наивный, все это время думал, что это он обидел Глеба отказом, что это он сделал ему больно, что в его силах было отношения между ними изменить. В ушах звенело, перед глазами плыло, все вокруг стало нереальным — маленьким и незначительным. Слава встал, выронив из рук скомканные окровавленные салфетки, и молча пошел по коридору. — Ты, блять, куда? — окликнул его Глеб. — Эй! Я с тобой разговариваю, слышишь? Слава покачал головой и продолжил идти. — Тебя из школы выгонят, ты хоть понимаешь? Точно выгонят, если ты сейчас уйдешь! Слава повернулся, окинул его безразличным взглядом — неужели он думает, что ему есть какое-то дело до школы? Сейчас, когда его услышанным буквально размазало. Да он только рад будет, если его исключат — все равно ходить сюда и каждый день видеть Глеба он бы не смог. Не выдержал бы этой пытки. На него и сейчас смотреть больно. Находиться рядом с ним невыносимо. — Да мне похуй, — он произнес это и повернулся, чтобы дальше идти, но тут двери кабинета распахнулись и на пороге появился директор. — Заходите, — рявкнул он и исчез в глубине кабинета, оставив дверь открытой. Глеб догнал Славу и буквально силой туда затащил — за шкирку, как маленького котенка. Он и опомниться не успел, как оказался внутри — сопротивляться и упираться было бы просто глупо. Ну не драться же ему с Глебом, в самом деле. Обличающую речь директора он слушал с отстраненным, равнодушным видом, но даже его в конце концов прорвало — на том моменте, когда директор сказал, что Слава обязан перед тем мальчиком извиниться. — Почему вы меня только обвиняете, я понять не могу? Почему я должен извиняться? У меня вообще-то тоже лицо разбито, — возмутился Слава, демонстрируя запачканную кровью рубашку. — Он меня оскорбил, то есть по факту он первый начал! — И чем же он тебя оскорбил? Он тебя пальцем не тронул, а ты на него набросился, — спросил директор скептически, сложив руки на груди. — Он надо мной посмеялся. — Послушайте, — вдруг вступил в дискуссию Глеб. — Ситуация действительно неоднозначная. Эти насмешки над его родной речью Слава действительно мог расценить как оскорбление. Похоже на ущемление по национальному признаку. — Ну вы, Миронов, и загнули, — директор вытаращился на Глеба поверх очков. — Вы чего такое придумываете-то? Не надо тут привязывать нам такие вещи… Мы такого не допускаем, наоборот… — Вот вы вроде как не видите здесь ничего особенного и принимаете сторону так называемого «пострадавшего», который, кстати говоря, тоже нанёс Михайлову телесные повреждения! А Слава воспринял смех над его родной речью как оскорбление. Разве политика школы поддерживает разжигание национальной розни? — Нет, ни в коем случае, — возмутился директор. — У нас все строго наоборот! Мы напротив… Приветствуем… И поощряем… И ситуация действительно… ммм… некрасивая. — Я тоже думаю, что вам не захочется эту тему поднимать, — продолжал давить Глеб. — Зачем это нашей образцово-показательной школе? — Нет, нет, — напрягся директор. — Это совершенно нам ни к чему. — Так мне не нужно извиняться или что? — встрял Слава. — Думаю, нужно провести с его одноклассником беседу, — продолжил Глеб. — О важности соблюдения морально-этических норм, чтобы не допустить впредь подобных ситуаций. — Может, он еще извинится передо мной? — с вызовом бросил Слава. — Вы тоже не наглейте, молодой человек, — и директор, и Глеб — оба уставились на Славу, который в ответ только хмыкнул. Ему было глубоко наплевать, чем закончится этот разговор — извиняться он в любом случае не собирался. И оставаться здесь, после того, что сказал Глеб, тоже. Может быть, это и глупо вот так рушить все из-за одного человека — из-за того, что тот решил проявить жалость в ответ на его нежные чувства — но иначе Слава поступить не мог. Все равно ему в этой «образцово-показательной» школе не нравилось. Все равно он ходил сюда только из-за возможности видеть Глеба. Он равнодушно дослушал дискуссию Миронова с директором и, едва они замолчали, как он сразу же двинулся к двери. — Ты куда? — окликнул его Глеб. — Мне показалось, что разговор закончен, — ответил Слава и спросил, обращаясь к директору: — Я могу идти? — Можешь, — тот милостиво кивнул, и Слава сразу же вылетел вон. Глеб догнал его уже на лестнице. Окликнул, но Слава не остановился. Тогда Глеб схватил его за руку, попытался заставить повернуться к нему. — Оставь меня в покое, — выговорил Слава с неожиданной, удивившей его самого злостью, и руку на себя рванул. — Мог бы хотя бы спасибо сказать! — кинул в него Глеб упреком. — Что я тебя вытащил… — А ты у меня спросил, оно мне надо вообще? — Слава чувствовал, что лицо его пылает, что дрожат в голосе готовые выступить на глазах слезинки. — Мне не нужна твоя жалость, мне не нужна твоя помощь, и ты мне не нужен, ясно тебе? Вот теперь голос действительно дрожал и срывался. И он понял одно — надо валить, прямо сейчас, срочно, чтобы Глеб не испытал к нему жалость еще большую. Слава уже сейчас видит в его глазах тревогу и печаль, и, несмотря на то, что схватил его Глеб довольно грубо, жалость из него, наверняка, так и прёт. — Не знаю, что ты там себе про меня надумал, но я не собирался тебе тогда признаваться ни в чем! Ничего такого я тебе сказать не хотел! — Слава не мог не выплеснуть ему напоследок в лицо свою обиду. — И пялиться на тебя я больше никогда не буду! Не буду, потому что ухожу! Сначала у него даже мелькнула тень удовольствия, когда он увидел, как Глеб нервничает сейчас — кусает губы, пытается что-то сказать, но не решается, не может его перебить. Но тут же в голове мелькнула мысль, что этой своей истеричной выходкой он только дал понять, что какие-то чувства к Миронову он все-таки испытывает, как бы громко он ни кричал об обратном. Но было уже слишком поздно что-то исправлять. В этот момент раздался гул звонка, двери в коридор резко пооткрывались, народ начал вываливаться на свободу. Воспользовавшись моментом, Слава сбежал вниз с лестницы, слился с толпой. Выйдя на улицу, он сразу же закурил прямо напротив кабинета директора, и смело, через главные ворота, неторопливым шагом прошествовал домой.