Крикун

Когда Чонгук успевает обосноваться в их жизни, Сынён не понимает. Он вообще в силу возраста много чего не понимает, но это — особенно. Просто как-то так выходит, что Чонгук начинает приходить к ним каждый день, и Сынён потихоньку привыкает, что теперь он играет не только с папой, но и с этим смешным мальчиком, имя которого оказывается для его детского разума слишком сложным, а потому названным Гуней. У Гуни большие глаза. Сынёну они нравятся так же, как и Гунины пухлые губы, которые он однажды стискивает в кулачке так сильно, что Чонгук ещё два дня ходит с гематомой. Папа на него тогда так строго посмотрел, попутно прикладывая к лицу Чонгука лёд, что Сынён тут же уяснил, что к этим губам можно прикасаться только папе. А затем разревелся, потому что губы потрогать хотелось. Ещё Гуня ниже папы, что Гуню, кажется, не устраивает. Он злится и фыркает, становясь похожим на ежа из мультика, который Сынён смотрел вчера, когда приходит время кушать, и Сынён сидит за своим столиком, наблюдая, как Чонгук достаёт табурет и только с помощью него заполучает упаковку смеси. Сынён вспоминает, как сегодня утром папа с коварной улыбочкой ставил эту же упаковку так высоко, и не может сдержать улыбки, на которую Гуня реагирует ответной, даже не подозревая, что сейчас над ним нагло смеются. Также Гуня вкусно пахнет. Сынёну очень нравится, когда тот берёт его на руки и у него есть возможность уткнуться носом в чужую шею, где запах чего-то сладкого особенно приятно чувствуется на рецепторах. Сынён пока не знает, как называется то, чем Чонгук пахнет, да и о рецепторах он ещё не слышал, но это совершенно не мешает ему наслаждаться моментом. А ещё, похоже, его папе тоже нравится, как пахнет Гуня. Внимательный Сынён часто замечает, как он втягивает воздух, когда стоит рядом с Чонгуком, и как счастливо улыбается, когда Чонгук его обнимает. Жаль, но это происходит нечасто, и очень любящий папу Сынён хочет дать ему возможность обнимать Гуню столько же, сколько и он, но пока не знает, как это сделать. Что Сынён знает, так это то, что нужно жениться, когда нравится чей-то запах — он такое видел у дяди Хёнджина дома. Он с папой бывал там несколько раз и всегда восторгался, какой у дяди большой дом, но ещё больший восторг в нём вызывал дядя Чанбин — муж дяди Хёнджина и очень смешной человек, подаривший ему много классных игрушек, из-за чего, как помнит Сынён, папа на него долго ворчал. Но дядя Чанбин от папы только отмахивался и продолжал с ним играть, а Сынён мысленно поразился тому, что кто-то мог не слушать его папу. Вот он всегда слушается. А если нет, то папа так тяжело и горько вздыхает, что Сынёну сразу же перестаёт хотеться вредничать. Сынён ещё мало знает об окружающем его мире, особенно учитывая, что большую часть времени он проводит в их маленьком доме, но кое-какие познания уже имеет. Так он, например, знает, что есть омеги, альфы и беты. Альфы и омеги, если им нравятся запахи друг друга, — женятся, как дядя Хёнджин и дядя Чанбин, а беты находят для себя других бет. Иногда, правда, что-то идёт не так, Сынён пока не знает, что именно, но вспоминает добрую тётеньку Момо, которая кормит его вкусным яблочным пюре и иногда плачет у них на кухне, пока папа заваривает для неё резко пахнущий чай — успокаивающий, вроде так он называется. Сынён в такие вечера обычно сидит у себя в кроватке, но иногда оказывается и за своим столиком, именно тогда он внимательно слушает и пытается разобраться, почему лицо тёти Момо такое красное. Как оказывается, беты не всегда женятся и выходят замуж за бет. Иногда, как тётя Момо, они влюбляются (Сынён хмурится, пытаясь понять, как это) в альф или омег, и тогда всё становится сложно. Тётя Момо очень любит дядю Хичоля, но дядя Хичоль — альфа, и, как говорит заплаканная Момо, каждый тычет ей в этот факт и спешит напомнить, что рано или поздно тот от неё уйдёт. Ведь тётя Момо не может удовлетворить (Сынён хмурится лишь сильнее) все потребности альфы. Папа в такие моменты чаще всего просто молчит, но заботливо держит тётю Момо за руку до тех пор, пока она не успокоится и не поправит растрёпанные тёмные волосы, которые Сынён обожает трогать. Именно из-за таких вот моментов Сынён чувствует, что запутывается. Он никак не может понять, почему тогда папа и Гуня не женятся, ведь они не беты, а омега и альфа, и нравятся друг другу. Почему тогда Гуня живёт не с ними и не целует папу, как это делает дядя Чанбин с дядей Хёнджином? Почему отворачивается, когда папа замечает, что тот на него долго смотрит? Почему Сынён не зовёт Гуню вторым папой? Ведь в мультиках, что он смотрит, есть мама и папа или два папы, а также две мамы. А у него папа только один, хоть и такой замечательный. Всё это странно. Очень странно. — Я дома. Сынён реагирует на голос папы быстрее, чем это делает Гуня, и издаёт радостный звук, начиная извиваться на пледе, на который Чонгук посадил его ранее. Сам Чонгук приходит не в восторг от того, что плед, на расстилание которого он убил добрых десять минут, комкается, но никак своего возмущения не выражает и лишь со вздохом поднимается с пола, аккуратно беря Сынёна на руки и выходя с ним в коридор. — С возвращением, — говорит он, и Сынён ради интереса смотрит сначала не на папу, занятого раздеванием, а на Гуню, и замечает, как сильно блестят у того глаза, когда он видит его папу. Вопросов в голове Сынёна становится всё больше. — А ты почему ещё не спишь? — не понимает тем временем папа, обращаясь к нему. Сынён глупо хлопает глазками, будто не понимая, что именно у него спросили. Чонгук снова вздыхает. — Я пытался его уложить, но сначала он расплакался, а потом обслюнявил меня, — совершенно внаглую жалуется Гуня, и Сынён хотел бы укусить его за плечо, да только зубов пока нет— они у него, как говорит папа, режутся и заставляют его громко плакать по ночам. — Так поздно кормить Ён-и смесью не лучшая идея, поэтому я решил подождать тебя. Папа лишь кивает. Сынён приободряется ещё больше — спать ему по-прежнему не хочется, а вот быть накормленным папой очень даже. Гуня снова относит его в спальню, пока папа умывается и моет руки, судя по шуму воды из ванной. Сынён активно ползает по пледу под усталым взглядом Гуни, успокаиваясь только тогда, когда в комнату заходит Тэхён, уже переодевшийся в домашнюю одежду. — Ты делаешь домашку? — удивляется он, увидев разбросанные на полу тетради и учебники, которые Сынён пытался потянуть в рот, но Чонгук вовремя это заметил и пересадил его подальше от своих вещей. Гуня издаёт измученное мычание, и папа сочувственно говорит: — Только не помирай. Сынён не уверен, что знает, что такое эта «домашка», но от неё Гуня весь вечер очень серьёзный и хмурый, а с таким Гуней не поиграешь. Он тоже мысленно желает Чонгуку не умирать, хотя как это — умирать, тоже не до конца понимает. Наверное, что-то плохое. А Гуню он любит и хочет, чтобы у того было всё только лучшее. — Я постараюсь, — отвечает Чонгук, не отвлекаясь от своей тетради и даже не переставая в неё что-то записывать. Папа на это лишь жмёт плечами и забирается к Сынёну на кровать, тут же сгребая его в объятия и осыпая лицо мелкими поцелуями. Сынён счастливо улыбается. В руках папы тепло и уютно, пахнет, как он знает, шоколадом, который он сам пока кушать не может, и очень спокойно. До этого никак не идущий сон вдруг опускается на его веки, но Сынён категорически отказывается засыпать, пока не поест. — Папино солнышко, — воркует папа над макушкой, приподнимая футболку и позволяя Сынёну обхватить губами сосок. В этот же момент Гуня решает обернуться, но, обнаружив эту сцену, резко поворачивается обратно. Кончики его ушей становятся похожими на красную машинку Сынёна. — Ты хоть бы предупредил, — ворчит Гуня, сидя к кровати спиной и сгребая тетради и учебники в охапку. Папа фыркает, продолжает заботливо поддерживать головку малыша. — Ты же сам сказал его покормить. Да и чего ты стесняешься? Ничего ведь такого не происходит. Чужой груди что ли не видел никогда? Вставший, но всё ещё не обернувшийся Чонгук буркает: — Не видел. На это папа не находит, что ответить. Кушающий Сынён мысленно Гуне сочувствует — тот многое теряет. Папино молоко намного вкуснее смеси, которую Гуня варит для него и которую он же наполовину иногда и съедает, и Сынён бы с радостью с ним поделился, но не уверен, что Гуня оценит. Да и папа может не разрешить. — Ты уже уходишь? — спрашивает Тэхён, на что Чонгук кивает, так и не взглянув на него. — А домашка? — У себя доделаю. — Хорошо... А ты ел? — Да. В холодильнике рыбный суп, в контейнере, на нижней полке. Мясо в духовке, не забудь, как поешь, тоже в холодильник положить. Сынён поднимает взгляд на папино лицо. То кажется грустным. Он понимает папу — ему тоже грустно, когда Гуня уходит. — Ладно, — папа прикрывает глаза и садится удобнее. — Тогда спокойной ночи? — Спокойной ночи, — соглашается Гуня, направляясь к двери и стараясь не уронить свои тетрадки. Сынёну происходящее кажется каким-то неправильным. Он всё ещё не понимает, почему Гуня всё время уходит, папа провожает его странным взглядом, а утром Гуня возвращается и всё повторяется? Почему нужно всё время куда-то уходить? Когда Чонгук почти выходит из спальни, Сынён отрывается от груди и недовольно говорит: — Па-па. И Чонгук, и Тэхён поражённо застывают. Сынён смотрит на папу, когда это произносит, но, немного подумав, поворачивает голову в сторону Гуни, который тоже наконец оборачивается, видимо, уже перестав придавать значение чужой оголённой груди, и удивлённо смотрит на него. Встретившись с ним взглядом, Сынён невозмутимо повторяет: — Па-па. В этот вечер Гуня никуда не уходит. Он долго сидит с папой на кухне и о чём-то говорит, но Сынён уже не слышит, сытый и довольный проваливаясь в сон.