Крикун

Мама с раннего детства говорила, что папа у них космонавт. Потом, позабыв, лепетала, что он военный. Затем моряк. Актёр в гастролях. Циркач. Дипломат. Агент под прикрытием. Врач. Мудак. В последнем она, к сожалению, призналась только перед смертью. Тэхён никогда не понимал, зачем она ему это всё рассказывала. Ему не было дела до того, как и чем живёт человек, которому они оказались не нужны. Но, тем не менее, он никогда не говорил ей прекратить. Потому что знал, что мама чувствовала вину и ей нужны были все эти вымышленные истории для того, чтобы самой в них поверить, а затем двигаться дальше. Сам Тэхён знал, что ни его мама, ни мама Хёнджина, ни ещё огромное количество омег и женщин-бет были не виноваты в том, что их бросили. Оставили одних заботиться о маленьком человеке в мире, где большинство считает их подстилками, кухарками, красивым куском мяса подле себя и инкубатором по рождению тех, от кого они потом же и отказывались, поняв, сколько с этим мороки. Тэхён был убеждён, что от альф ему не стоило ожидать ничего хорошего. Ничего, что помогло бы ему достичь тех целей, которые он поставил для себя ещё в песочнице, когда их с Хёнджином прогнала компания маленьких альф, сказав, что им стоило пойти играть в дочки-матери, а не строить крепости. Ведь крепость — это про силу и защиту, а омеги не умеют ничего, кроме как лить слёзы и быть красивыми. Тэхён красивый, и плакать он умеет тоже. Ещё он умеет смотреть так, что у любого альфы трясутся ноги, а внутренний волк стыдливо прячет морду за лапами, признавая поражение перед тем, кто, по идее, должен был подставить ему шею и выпятить зад для спаривания. Также Тэхён умеет впахивать до изнеможения и не умеет нормально готовить ничего, кроме бутербродов и самых простых блюд. У него красивое лицо, но резкие черты. Соблазнительные бёдра и задница, но каменные, широкие плечи в придачу к высокому росту. Чувственные даже на вид губы, но низкий голос. Шоколадный аромат, прежде садящийся на язык молочной сладостью, но последние лет десять горчащий на стенках горла. Если крепость — это про силу и защиту, то Тэхён — эта самая крепость. Нерушимая, непреклонная. Но даже в самых защищённых и мастерски построенных крепостях всегда находилась брешь. Брешь Тэхёна звали Ким Сокджин. Они работали в одном офисе в разных отделах и каждый день по несколько раз встречались в курилке на первом этаже. Сокджин, как и многие, первые две недели думал, что Тэхён альфа, а когда узнал, что ошибся, просто пожал плечами и продолжил рассказывать о том, какую огромную рыбину он поймал на прошлой неделе. — Вот такенную, — показал он руками, зажав бычок между зубов. Тэхён удивлённо моргнул. Его поразил ни сколько размер Сокджинова улова, сколько ни одна не дрогнувшая мышца на его лице. Всю сознательную жизнь он сталкивался с тем, что альфы, узнав о его вторичном поле, сразу меняли выражение с дружелюбного на пренебрежительно-удивлённое, и дальнейшее их общение было лишь жалким призраком прошлого. А тут с ним легко и порой даже не нуждаясь в обратной связи болтали о рыбалке, походах, ремонте и ещё бог знает о чём. Тэхёна это удивило. И подкупило. Боковые ворота его неприступной крепости робко приоткрылись. Будущий Тэхён заколотил их самыми прочными досками и гвоздями, но прошлый Тэхён позволил себе быть наивным. Он просто хотел верить в чудо и то, что начинало теплиться у него в груди. В конце концов, прожив больше двадцати пяти лет и получив заботу и ласку только от мамы с Хёнджином, он понял, что устал. Что плечи уже не могли удержать всё то, что он на них навалил, а ноги тяжелели и не слушались, дрожа при подъёме по карьерной лестнице и так и норовя понести его вниз, в курилку. К тому же Сокджин был до преступного красивым. Выше Тэхёна, шире в плечах, но уже в талии; он имел мягкое выражение, пухлые губы и странный, заразительный смех. Но больше всего Тэхёну нравился, конечно же, запах. Пах Сокджин смесью цикория и мяты, Тэхён всегда как можно незаметнее втягивал в нос воздух рядом с альфой, мысленно негодуя из-за того, что большая часть аромата смешивалась с запахом табака и не могла полностью раскрыться для него. Но затем Сокджин позвал его выпить по пиву после работы, и вот там-то Тэхён и смог сполна насладиться чужим природным ароматом. Особенно в момент, когда Сокджин тащил его совершенно не умеющую пить тушку к такси, а еле волочащий ногами и языком Тэхён что-то пьяно булькал ему на ухо и сильнее вжимался носом в запаховую железу на мощной шее. Тогда он впервые поймал себя на мысли, что ему хотелось облизать чью-то шею. И вопреки всему его образу жизни «до», эта мысль его не испугала. Она его возбудила. В то время Тэхён всё ещё был девственником. Ему было безразлично на косые взгляды гинеколога, которого он посещал раз в полгода для обследования — тот всегда крайне выразительно поднимал брови, когда Тэхён из года в год повторял, что не занимается сексом. Не трогали его и жалостливые взгляды коллег, знающих об этом факте его жизни. Даже рассказы Хёнджина о его половой жизни, тоже, впрочем, начавшейся не так давно, не вызывали в нём ничего, кроме холодного интереса. А Сокджин вызвал. Вскоре они начали общаться ближе, не ограничиваясь лишь курилкой, раз в две недели ходили в бар и болтали обо всём на свете. Сокджин вёл себя совершенно адекватно и никогда не распускал руки, хотя Тэхён, к своему стыду и ужасу, желал этого. Он не знал, привлекал ли он Сокджина как омега, но очень на это надеялся и верил, что все эти походы и рука на плече во время прогулок до метро значили что-то большее. А затем случился новогодний корпоратив. Все предыдущие года Тэхён посещал лишь торжественную часть, не видя смысла в том, чтобы оставаться на попойку и дурацкие конкурсы. Но в тот год Сокджин уговорил его остаться, и изголодавшийся по вниманию омега внутри Тэхёна надеялся, что у альфы просто были планы на него и этот вечер. Но если у кого и были планы, так это только у него. Устав ждать, когда Сокджин уже сделает первый шаг, Тэхён не рассчитал (как и всегда) с объёмом и градусом того, что он в себя вливал, и после безвольно повис на тяжело вздохнувшем Сокджине, вызвавшемся проводить его до комнаты отдыха, где был диван, на котором пьянь могла бы проспаться. Конечно же, диван они тогда использовали для других целей. Целоваться Тэхён не умел, но очень старался. Вспоминая об этом сейчас, он понимает, что просто влажно кусался, но нависший над ним ошарашенный Сокджин, вскоре отойдя от оцепенения, ответил и сжал его бедро, закидывая одну ногу хнычущего омеги себе за поясницу и наваливаясь на него всем телом. И хоть всё и произошло в спешке, Тэхён не помнит, чтобы ему было больно. Сокджин был нежен и аккуратен, и, несмотря на все свои сожаления впоследствии, Тэхён рад, что его первый раз был с таким заботливым партнёром. Он даже начал воображать, как привыкает к этому чувству наполненности и дрожащим бёдрам после оргазма, когда сидящий на краю дивана Сокджин вдруг закурил и бесцветно произнёс: — Извини. Всё ещё тяжело дышащий Тэхён приоткрыл потяжелевшие веки и посмотрел на его обнажённую спину в полутьме. — За что… — в горле было сухо, губы болели, когда шевелились, — ты извиняешься? Сигаретный дым постепенно смешивался с ароматом цикория, шоколада и секса. — Во-первых, за то, что взял тебя без презерватива, — Сокджин сделал глубокую затяжку, продолжая сидеть к Тэхёну спиной. — А, во-вторых, за то, что дал тебе надежду на что-то, чего у нас с тобой не будет. Тэхён лежал, смотрел на него не моргающим взглядом и никак не мог понять: о чём он говорит? Обычно он догадывался обо всём ещё на половине фразы, но сейчас, разнежившись после алкоголя и оргазма, он едва ли был способен шевелиться, не то, что думать. — Сокджин… — Я замужем, Тэхён. Приоткрывшийся истерзанный рот медленно закрылся. Повисла тяжёлая от дыма, недоговорённости и спёртости тишина. Белые сгустки вились под потолок, оставалось надеяться, что датчики не сработают. — У тебя нет кольца, — спустя какое-то время Тэхён сел, откинувшись на стену и проигнорировав тянущее чувство в пояснице. — И никогда не было. Сокджин ещё больше ссутулил плечи, выпустил новую порцию дыма и всё так же монотонно ответил: — Мой муж известный человек. Айдол, если точнее. Не знаю, насколько ты в этом разбираешься, но у таких людей очень, очень жёсткий контракт. — Тэхён не мог видеть его лица, но почему-то был уверен, что между бровей залегла глубокая морщина. — Когда я начинал с ним встречаться, он даже не был ещё трейни, а когда пошёл на прослушивание, я его поддержал. Стажировка была адской, он всё время порывался всё бросить, но в последний момент передумывал. Я уважал любой его выбор. — Сигарета истлевала. — Через пару лет он всё-таки дебютировал в группе, через ещё один год они стали набирать популярность. Тогда-то мы и поженились. — Ты жалеешь об этом? — не зная, с надеждой или простым сочувствующим любопытством, спросил Тэхён. Пальцы комкали ткань лежащей на коленях рубашки. Сокджин, наконец, обернулся. Половину его красивого лица было видно из-за проникающего с улицы искусственного голубого свечения, другая половина по-прежнему оставалась в тени. — Нет. Пальцы сжали рубашку сильнее. — Тогда зачем ты мне это всё рассказываешь? — Тэхён ненавидел это, но в тот момент ему хотелось позорно разреветься. Накинуться на альфу с кулаками и обвинениями, а затем найти в его же руках утешение. — Потому что я жалею о том, что мне придётся сделать тебе больно. — Тэхён дёрнулся, как от пощёчины. Сокджин заметил это, потянул было руку к его руке, но в последний момент остановился. Сжал дрожащий кулак. — Я хочу быть честным перед тобой и самим собой. Я не влюблён и не очарован тобой, хотя ты очень хороший и один из самых красивых людей, которых я когда-либо встречал. Мой муж, — он сделал паузу, подбирая слова, — последние полгода в постоянных разъездах и очень сильно устаёт. У него ужасное расписание, он едва ли доползает до ванной, хотя чаще всего я сам отношу его туда. Всё это время у нас не было близости. Думаю, если бы я попросил или сам попытался что-то сделать, он бы не сопротивлялся, но я так не могу. Я не могу делать что-то против его воли, даже если он говорит, что всё в порядке. А когда ты меня сегодня обнял и завалил на себя… Тэхён сжал губы до побеления и выступившей из ранок крови. — Извини, — глухо, почти неуловимо. Сокджин шумно вобрал в лёгкие воздух. — Я знаю, что меня это никак не оправдывает, и тебе, в общем-то, не за что просить прощение, — он устало потёр лицо. — Я полная мразь и животное, не способное на то, чтобы не бросаться на малейший соблазн, но… Я просто хочу, чтобы ты понимал, что я не собираюсь бросать своего мужа. Даже если он появляется дома под ночь или вообще не появляется, даже если мне не разрешено носить кольцо и я вынужден проводить гон в одиночку, я люблю его. И мне жаль, правда, жаль, если я как-то обнадёжил тебя и давал какие-то намёки. Что ж, горько подумал Тэхён в тот момент, чтобы не разочаровываться — не нужно очаровываться. Он больше не смотрел на альфу. Он молчал. Молчал, когда натягивал на остывшее тело мятые брюки и заправлял в них такую же мятую рубашку. Молчал, открывая окно для проветривания и разглаживая пальцами волосы. Молчал, когда Сокджин прощался с оставшимися коллегами, говоря, что довезёт омегу до дома и потом поедет к себе. Как молчал и всю дорогу, не реагируя на внимательные взгляды Сокджина и обеспокоенные смс-ки Момо, с которой он тогда жил. И заговорил, как только такси остановилось. — Знаешь, — его рука уже сжимала ручку дверцы. На улице было холодно и тихо. Сокджин внимательно посмотрел ему в затылок, Тэхён ответил ему взглядом через отражение в окне. — А я ни на что и не надеялся. До скорого. Он молчал. И потихоньку заколачивал брешь в крепости, которую сам же и сделал. Брал в окровавленные руки молот и прицельно наносил удары по гвоздям, закрывая единственную лазейку. Колотил и колотил, беззвучно плача в объятиях встретившей его на пороге Момо, тихонько возмутившейся, что на её звонки не отвечали весь вечер, но послушно сжавшей его в тиски. Бил и удовлетворённо улыбался, когда знакомая женщина-гинеколог выпучила на него глаза, глядя на его пятимесячный живот. Бил и думал: никого в неё больше не пущу. Все самые близкие были уже там, а самое драгоценное — под сердцем. А потом в его жизни появился Чонгук. Чонгук, который не альфа — мальчик. Тэхён привык, что альфы — это потенциальная угроза, даже если очень, очень скрытая. Она может выпрыгнуть из-за угла в любой момент, вгрызться в затылок, полоснуть мощными лапами по груди, разрывая грудную клетку, и попытаться создать новую брешь вопреки всем твоим стараниям. Она может тебя выжечь. Вот только что в Чонгуке и может выжечь — так только его улыбка. С утончающейся верхней губой, крошкой шоколадного печенья под нижней и неглубокими впадинками-озёрами на пухловатых щеках. Улыбка, которой Тэхён, как бы не сопротивлялся давлению за рёбрами, не может ничего противопоставить. Чонгук, который мальчик, и всё же — альфа. Но от которого не исходит никакой угрозы. Исходит от него разве что аромат мелиссы, молока, детской смеси и Тэхёнова одеколона, которым воспользовались без спросу в прошлую пятницу и долго не понимали, как флакон мог сам переместиться из спальни на кухонный подоконник. Чонгук, показавший ему, что брешь — это не всегда что-то плохое. Порой через них проникает что-то очень светлое, то, в чём ты нуждаешься и даже не догадываешься об этом, закрывшись от всего остального мира. Забившись в угол и загнав себя в работе. Забыв, что это такое, когда ты можешь дать себе отдохнуть. Позволить себе открыть затылок и глубоко-глубоко вдохнуть мелиссу. Понять, что если в прошлый раз он облажался, то в этот раз всё может быть не так. Нужно лишь дать шанс. Всему этому его учит Чонгук, мальчик-альфа, который без ума от его сына и от которого сам Тэхён так же — без ума. И именно поэтому всё перед его глазами темнеет, когда какой-то незнакомый мужчина отвешивает Чонгуку звонкую пощёчину прямо с его ребёнком на руках. Ведь если крепость — это про силу и защиту, то Тэхён — эта самая крепость. Нерушимая, непреклонная. И она будет защищать своё.