Тысяча градусов

            Скилер складывает руки на складках алой атласной юбки. Её колени сжаты, и когда она склоняет голову, опущенные кончики теплых губ виднеются лишь мимолётным мазком.             Уолтер скользит взглядом по её хлопковым белым перчаткам. Нежные, не привыкшие к труду хрупкие руки спрятаны, чтобы скрыть всё то кипевшее напряжение, сжимавшее её стальным узлом. Он знает её повадки - под слоем хлопка пульсируют синие нити вен.       Интересно, что они не так выделяются на её висках, что более распространенно при стрессе, но Уолтер мысленно ставит себя на место за столь бесполезное рассуждение.             Солнце резвится на кухонном просторе, разливаясь по светлому паркету. Оно заигрывает с волосами Скилер, отдающими огненными вспышками, выделяет бледные пшеничные ресницы и подсвечивает янтарные глаза Уолтера. В этом доме, обрамлённым утилитарной практичностью, и без того было всегда пусто, а теперь одиночество превращается в сочащийся из каждой щели яд. Скилер изнывает, когда перед её взором возникает картина резкого взрыва и каменных глыб; они рушатся на неё злобным роком, а она и рада. Под тщательно скрываемым победным взглядом Уолтера смерть представляется для неё сладким сном.             Он сидит перед ней на диване, раскидывая руки в стороны. В нём нет ни капли вылизанной изысканности, так свойственной человеку, привыкшему жить по правилам ложной роли.                    Уолтер предстаёт перед ней таким, какой он есть. Дело далеко не в простой льняной рубашке, небрежно надетой, и даже не в том, что она не замечает очков на нём или тщательно вылизанной причёски. Скилер привыкла оценивать его по внешним признакам по той простой причине, что никогда не хотела видеть его сущность. Вместо него она видит плод своих несостоявшихся фантазий и теперь горько платится за них.             Перед ней разворачивается её собственная личность, которую она не готова признать до конца своих дней.             Уолтер с искренним интересом рассматривает её, цепляясь за все возможные детали её внешности. Никогда раньше она не казалась ему такой уязвимой; эдакая femme fatale, упорно разыгрываемая ранимой девочкой. Не то, чтобы это ему нравится, но это означает победу в вопросах удержания собственного авторитета в глазах семьи.             — Зачем всё это? Зачем ты это делаешь, Уолтер? — наконец, она осмеливается, и голос её натянут, как струна расстроенной арфы.             Он выдерживает некоторую паузу, не отрывая от неё взгляда.             — Твой возраст не умаляет твоей ответственности в происходящем.             — Мне уже двадцать, — огрызается Скилер.             — На тот момент тебе было пятнадцать.             — Шестнадцать.             — Пятнадцать, Скилер. Через короткий отрезок времени исполнилось шестнадцать. В любом случае, это та грязь, за которую хотят цепляться люди для получения слабой дозы адреналина, — он подпирает голову рукой и отворачивается в профиль, подставляя лицо солнечным лучам.             — Я убьюсь.             — Дерзай.             В гостиной повисает тишина. Проходит около минуты прежде, чем её нарушает громкий сдавленный стон. Скилер падает на собственные колени, закрывает лицо руками и бросается в плач. Уолтер закрывает глаза.             — Ты пришла ко мне поплакать?             — Неужели ты ненавидишь меня настолько, что готов бросить на съедение толпе? То, что ты говоришь им — это ведь... Всё было не так!             — Всё было так, Скилер, — Уолтер делает медленный жест рукой, — Ты знала, на что идёшь, — он встаёт с дивана и подходит к ней.             Она поднимает на него влажные от слёз глаза и чувствует, как его костлявые пальцы небрежно треплют её щёку.       — Думаю, что теперь твой папочка не станет тебя защищать. Я злой человек, Скилер. Моё отличие от тебя лишь в том, что я это признаю.