ligera

      Тэхён выходит из машины, зная, что Чонгук последует за ним. Друг за другом раздаются два хлопка дверей. А потом все звуки утопают в лесном дожде: он мочит одежду и волосы совсем немного, но ощутимо прохладно.       Чонгук идёт за Тэхёном — сам не зная, куда, жмётся ближе, пытаясь найти тепло. Предночной лес почти чёрный, небольшая полянка, метра два на два, освещается только ярким светом звёзд и убывающей луны. Чонгук поднимает голову вверх, смотрит на них. На его коже блестят капли воды.       Тэхён толкает его ладонью между лопаток, Чонгук поскальзывается и падает, руки моментально оказываются в мягкой земле и высыхающей листве.              — Копай, — слышится глубокий голос сверху.              — Что за… — Чонгук делает попытку встать, повернуться к Тэхёну, но теперь уже каблуком ботинка его придавливают к земле почти лицом.              — Могилу, — чеканит Тэхён ледяным голосом. По лесной тишине прокатывается отголосок взведённого курка. — Себе.              Чонгук замирает. Это следовало ожидать, нет? Он слишком много ошибался, будучи рядом с Тэхёном — человеком, который ошибок не терпит. Чонгук усмехается своей глупости. Своей вере, что Тэхёну не всё равно.              — Хоть бы лопату дал.              Тэхён вздрагивает, но Чонгук этого не видит.              — Так справишься. Замараешь ручки напоследок.              Чонгук чувствует, как рубашка пропитывается дождём, как Тэхён стоит за спиной, держа пистолет вдоль туловища, потому что пока что необходимости навести не было.       Тэхён поступает правильно — Чонгук заслужил. Он в самом деле принимается ворошить рыхлую землю руками, грязь забивается под ногти, обломки веток царапают кожу, но Чонгук не обращает на это внимания. По его щекам текут слёзы, когда он остервенело разбрасывает сырую землю в разные стороны. Это тихий плач страха. Страха за жизнь, которую он только начал обретать — настоящую, подходящую, рядом с Тэхёном. Как жаль, что Тэхёну это не нужно. Больше всего — так глупо — Чонгук не хочет терять его, потому что он причиняет ему идеальную боль, которая позволяет чувствовать себя по-настоящему живым; дарит чувство идеальной любви — пускай и безответной. Он пропускает момент, когда холодное дуло пистолета прислоняется к его затылку. И чувствует ступор.              — Мы так до утра не закончим.              Тэхён позволяет Чонгуку повернуться, а себе — посмотреть в его глаза. Это ошибка.       Он намеренно не дал Чонгуку лопату, которая у него, конечно, была. В нескольких метрах лежала в машине. Но чем быстрее Чонгук выроет себе могилу, тем быстрее ему придётся нажать на курок.              — Мне на мгновение показалось, что ты что-то чувствуешь, — с грустной улыбкой говорит Чонгук.              — Слабость, — Тэхён присаживается на корточки: так их лица почти на одном уровне. — Я чувствую слабость, — честно признаётся он. Терять уже нечего. Чонгук в этом лесу с его откровениями останется. — А когда я чувствую слабость, то причину этой слабости на корню пресекаю.              Чонгук улыбается — Тэхёну не всё равно. Он берёт его руку, в которой зажат пистолет, в свою. Нежно гладит холодную кожу, Тэхён даже не дёргается — они оба знают, что Чонгук спастись не попытается.              — Так убей, — он подносит дуло пистолета к своему лбу, прямо глядя в глаза напротив. — К чему эти игры?              Тэхён пистолет держит уверенно. Палец на курке не дрожит. Ему не впервой. Но взгляд напротив прошивает его не хуже не выпущенных ещё пуль. Готовый. И, чёрт возьми, влюблённый.       Он скользит дулом по влажной коже.       Чонгук оставляет на его руках грязные разводы, когда тянет чуть вниз, открывает рот, слизывает с холодного металла капли воды, пухлыми, чуть синими от холода губами обхватывает дуло. Кивает.       У Тэхёна сводит мышцы рук. В голове тикает счётчик. Раз. Он должен выстрелить. Два. Фантомно нажимает на курок. Три. В голове раздаётся громкий выстрел. Четыре. Глаза напротив тухнут. Пять. Чонгук валится на бок с лёгкой улыбкой. Шесть. Тэхён нюхает запах пороха. Он свободен. Семь. Слабости больше нет.       Но в лесу тишина. И он слышит только биение собственного сердца. Ему до внутреннего крика больно внутри. Впервые так больно внутри. Он вынимает дуло пистолета из пухлого рта и хватает Чонгука за челюсть, сжимает и с силой толкает на землю. Грязную, влажную землю, в которой он должен его закопать вместе со своими чувствами раз и навсегда. А закапывает, кажется, себя. И нет, как феникс из пепла не восстаёт, а просто марает крылья, что тяжёлой грязью к земле пригвождают. Хотя когда это Тэхён летал?       Дождь расходится сильнее, по еловым веткам скатываясь на манер ручейков, бьёт по опавшей листве на полу.       Тэхёну хочется кричать и осыпать оскорблениями того, кто сейчас на коленях стоит перед ним на земле, расслабляет плечи, наконец, являя свою нежную и грациозную осанку — под мокрой тканью видно каждый изгиб, покатые лопатки и дорожку позвоночника между ними. Тэхён присаживается позади него на корточки и берёт за завязки на шее, распутывая узел, чтобы потом затянуть. Медленно. Верно. Может быть, так он сможет.              — Не хочешь быстро, да? — говорит Чонгук хрипло.              Тэхён его глаз не видит. И это к лучшему. С ткани под пальцами капает вода, он смотрит на макушку перед собой и… слабость. Он чувствует такую слабость, что не может затянуть сильнее. Подаётся вперёд, вдыхает аромат волос и стискивает зубы. Ему отвратительно от самого себя.              — Какая же ты дрянь, — злобно говорит он. — Ты не заслуживаешь смерти.              Тэхён толкает Чонгука на четвереньки. В шуме лесного ливня теряется звук пары влажных шлепков. Чонгук невольно вскрикивает, потому что рука у Тэхёна тяжёлая, а кожа чуть ниже ягодиц — очень чувствительная. От гипоксии и прилива кислорода после — всё слишком яркое.              — Это так банально, Тэхён, — хрипло отзывается Чонгук. — Если это с тобой делаю я, тебе действительно лучше убить меня.              Тэхён нервно усмехается, сдёргивая с Чонгука брюки — те мокрые и узкие, идут с трудом, больно проходятся по коже.              — Ты заслуживаешь страданий длиною в жизнь, — Тэхён наклоняется к его уху шепчет: — И я тебе их обеспечу.              Чонгук чувствует себя как на адских качелях: ему то до ужаса страшно, то совсем плевать. Сейчас им вообще кружит предвкушение, потому что Тэхён плюёт себе на пальцы и входит сразу двумя — больно, но не больнее, чем когда тебя собираются подложить под трёх мужчин сразу. Чонгук старается расслабиться, даже сам подаётся навстречу, но всё ещё чертовски больно — и он непроизвольно сжимается.              — Просто скажи мне, что ты, блять, чувствуешь, — молит Чонгук, упираясь лбом в изгиб локтя.              Между ягодиц стекает дождевая вода — это не помогает, трение становится только сильнее, внутри всё жжёт. Тэхён тем не менее прижимается головкой члена ко входу, держа Чонгука под бёдрами железной хваткой. Он не отвечает, потому что пошёл Чонгук к чёрту. Чувства Тэхёна — только его дело.       Чонгук скулит от боли, дёргается вперёд, когда Тэхён проскальзывает головкой внутрь — ему помогает естественная смазка; но дальше дело не идёт, потому что как бы Чонгук боль и любил, это — слишком. Тэхёну становится больно тоже, он чертовски зол и хватает Чонгука за мокрые волосы, тянет его на себя, заставляя привстать и прижаться спиной к его груди.              — Я чувствую, что моя шлюха недостаточно старается, чтобы принять меня.              А потом встаёт, застёгивает брюки наскоро, а Чонгука прям так — за волосы, полураздетого, тащит к машине. Из бардачка вынимает смазку и смотрит на Чонгука, что лицом приложился к капоту. Ноги его очевидно не держат, он смотрит на Тэхёна размыто, вскользь, ожидая, блять, конца.              — Насколько дерьмово ты себя вёл? — спрашивает Тэхён, в вопросительном жесте поднимая упаковку презерватива.              — Если бы я с кем-то трахнулся: а) ты бы знал б) ты бы точно меня уже пришил, — с насмешкой отвечает Чонгук.              Тэхён смеётся: коротко, хрипло. В груди дотлевает последняя надежда Чонгука в этом лесу оставить навсегда. Не сможет. Уже не сможет никогда. А что делать с этим дерьмом — можно разобраться позже. А пока — три пальца, и Чонгук снова шипит от боли. Тэхён им сегодня, очевидно, просто пользуется и всё, что делает — чтобы не причинить боль себе.       Втрахивает в капот машины с отчаянием и злостью — не пережитыми, не выпущенными, как пули в его пистолете. Холод металла морозит кожу, Чонгук дрожит и цепляется пальцами за руки на своих бёдрах, что тут же откидывают, пару раз больно бьют по ягодицам. Одной рукой Тэхён перехватывает чужие запястья и фиксирует на пояснице.       Чонгук непроизвольно плачет и так же, блять, непроизвольно кончает с полувсхлипом-полустоном. Это так жалко. Так никчёмно. Он ненавидит себя, блять, за это, пока Тэхён продолжает его трахать — слишком чувствительного. Чонгук рыдает, в голос, громко, стучащие по стеклу и металлу капли ему импонируют. Тело горит, Тэхён его будто на костре заживо сжигает. Пока у самого в голове точно с таким же жаром и хрустом разносится пожар. Ему возводить себя снова, ему учиться с этим жить, ему Чонгука к себе окончательно привязать и при этом не упустить его личность, надломить и не сломать, и он злится на себя, что в тот вечер позволил себе эту слабость — повёз его не туда, куда должен был; и злость эту вымещает на рыдающем под ним Чонгуке, чья сперма вместе с дождём стекает по капоту — и это восхищает так сильно, что любовь бурным кровавым потоком пульсирует в груди, давит на рёбра, мешая дышать.       Тэхён действительно задыхается, когда падает на вздрагивающую в всхлипах спину, касается руками твёрдых от напряжения плечей, поглаживая с болезненным нажимом. И касается щекой шеи, глядя на капли воды, собирающиеся за дворниками; со страхом вдыхая едва различимый персиковый аромат. Возвращаясь мыслями к моменту, когда он почти нажал на курок, Тэхён вздрагивает в панике, отстраняется от Чонгука и переворачивает его к себе лицом.       Чонгук понимает его так просто.              — Нет, ты не трахнул труп, — и улыбается устало.              Чонгук остаётся лежать на капоте, с трудом натянув одежду. Смотрит на ночное небо и больше не плачет. Тэхён заводит машину, что вибрацией отзывается в теле. Чонгук не знает сейчас, что лучше: быть живым или мёртвым. Сесть в машину или пойти и всё же вырыть себе могилу. Откуда эти противоречивые мысли берутся в его сознании, он и сам не понимает. Поворачивает голову и смотрит на Тэхёна, который выглядит абсолютно спокойным, абсолютно обычным, как будто ничего не произошло — просто попал под ливень. Чувства его Чонгуку всё ещё недоступны. Он ловит их отголоски, какие-то мелкие осколки, которые вместе сложить — и всё равно ничего не понятно. Одно он понимал точно — Тэхён по какой-то причине не может его убить, не может от себя отпустить; что-то всё-таки чувствует. Вероятно, он сам не совсем понимает — что. И Чонгук не знает, какой ещё путь ему придётся пройти, чтобы однажды узнать и ему.       И этот путь, очевидно нелёгкий, возможно опасный и однозначно разрушительный — он хочет его. Потому что только этим он жил — постепенным разрушением себя. Стереться в пыль, остаться на чужих ладонях пеплом, чтобы смешаться с ветром и никогда больше не быть, вместе с тем остаться везде. В каждом дуновении, каждом вдохе, щекочущим чувством отдаваясь в груди. Он раз и навсегда проникнет в Тэхёна — останется там как яд, который никогда не убьёт, но будет внутри, будет очень редко о себе напоминать. Всегда.       Чонгук не садится на переднее сиденье, а ложится на живот на заднем пассажирском. Тэхён включает печку. В салоне тепло, но Чонгук и без того горит. Дождь прекращается, из колонок слышен лёгкий блюз.              — Мне нужно в аптеку, — говорит Чонгук, закрывая глаза.              И он проваливается в дремоту прежде, чем слышит ответ. Тэхён оставляет дверь машины открытой, когда выходит в круглосуточную аптеку недалеко от дома. Чонгук просыпается от звука проезжающей по луже машины. Ворочается, ложится на бок, чувствует холод из открытой двери и начинает дрожать. Тэхён возвращается быстро, кладёт белый пакетик на соседнее сиденье и заводит машину. Печка греет, но недостаточно.              — Мне холодно, — ёжась, говорит Чонгук.              — Почти приехали.              Тэхён едет быстро, ведёт аккуратнее обычного, поворачивает плавно, тормозит — тоже. Чонгук закусывает губу, замечая эту перемену. Возможно, он придаёт значение вещам, которые совсем ничего не значат. Просто забивает голову.       Они останавливаются возле дома, и Чонгук снова ложится на живот, не чувствуя в себе сил встать. Ни моральных, ни физических. Он готов в машине остаться на ночь, лишь бы не пытаться. Но Тэхён открывает дверь в его ногах, подхватывает под бёдра и тянет на себя, после помогая встать. Чонгук на него не смотрит. Не хочет. Чувствует внезапное отторжение и холод. Он не любит извинения, не любит заботу, и то, что делает сейчас Тэхён, отзывается липким «ты не заслуживаешь».       Чонгук долго принимает горячий душ, пытаясь согреться. Вскоре дрожь отступает, и он ложится в кровать, кутаясь в объёмное одеяло. Через пару минут заходит Тэхён: он одет в тёплый домашний костюм, серый, самый обычный, но выглядит хорошо; а ещё от него приятно пахнет горько-сладкими пионами. Этот аромат надолго задержится в комнате.              — Ты забыл, — говорит Тэхён, кладя пакет из аптеки на постель.              А ещё ставит горячий чай на тумбочку. И смотрит на Чонгука, что обнимает под одеялом колени, лёжа на боку и глядя куда-то сквозь. Тэхён понятия не имеет, что он чувствует, о чём думает, почему позволяет так с собой поступать — ведь столько возможностей было сбежать, разорвать их связь навсегда, но он здесь, он этим будто бы даже наслаждается. И один их разговор едва ли расставляет всё на свои места, вкладывает в руки Тэхёну всего пару ненужных карт, с которыми трудно удачно сыграть. Но он попробует.              — Спасибо, — запоздало говорит Чонгук, когда дверь в его комнату уже закрывается.              Вполне ожидаемо Чонгук заболевает. Кости ломит, мышцы тянет, горло саднит и нос не дышит — желания вставать с кровати никакого, хотя температура едва переваливает за тридцать семь. Ему постоянно привозят доставку еды, которую заказывает Тэхён. Чонгук едва ли осиливает половину, и вечером Тэхён молча уносит остатки и пустые контейнеры. Их диалог ограничивается одними и тем же каждый раз:              — Как здоровье?              — Бывало лучше.              Всё. Тэхён кивает и закрывает за собой дверь. От врача Чонгук отказывается, поэтому в первый вечер Тэхён заказывает ещё и доставку лекарств, которыми Чонгук на самом деле пользуется, потому что болеть ему не нравится. В один из вечеров, когда Чонгук чувствует себя почти в порядке, даже, можно сказать, почти отлично, и рисует на графическом планшете, который как-то затесался среди доставок еды, Тэхён садится на край кровати и просто смотрит. Чонгук пьёт горячий гранатовый чай, устроив планшет на согнутых коленях, и увлечённо вырисовывает линии, которые потом сотрёт — потому что они тут только за тем, чтобы создать видимость деятельности, взгляд от экрана не отрывать и на Тэхёна его не переводить.              — Думаю, я могу вернуться к тренировкам, — Чонгук не знает, зачем говорит это, ему просто надоедает молчать. Голос у него хрипит от долгого безмолвия.              — Отличная новость.              Тэхён звучит привычно безразлично. Чонгук вздыхает, замирая рукой, которой рисовал. Тэхён это отмечает сразу, и берёт её в свои ладони. Держит аккуратно, без нажима, поглаживает косточки большими пальцами, а потом кончиком указательного водит по кольцу, словно желая пересчитать камни, но не желая тратить на это время. Интерес он редко ставил выше усилий, которые нужно приложить.              — Это всё не просто так, да? — спрашивает Чонгук. Этот вопрос давно его мучает. И от того, что он решается его задать, сердце бьётся загнанно. Ему ответ слышать страшно.              Тэхён кивает, подтверждая. Взгляд у него усталый, ровно как и поза: он редко горбится, а сейчас плечи катятся вниз, утягивая за собой и лопатки.              — Расскажи, — почти требует Чонгук.              Тэхён знает — это ничего не изменит. Просто внесёт ясность в их отношения. А за последние дни он себе признал — это отношения. Но что со слабостью жить можно и даже нужно — ещё нет. Как слабое место сделать своим сильным — и подавно не знает.              — Я не просто так подошёл тогда, в клубе, — размеренно говорит Тэхён, перебирая ногтем по камням на кольце. — Сейчас легче всего искать людей для Лигеры в социальных сетях. Не заметить тебя сложно, хотя ты и не особо активничаешь и выделяешься. В целом, это и привлекло. Я подумал, что ты подходящего уровня. Примерно, — он облизывает губы. А Чонгук отводит взгляд за окно, на небе плывут белые кучевые облака. — Я понял, что не ошибся, когда подошёл к тебе. А ещё понял, что просто так ты не согласишься. По стандартной схеме работать я не мог. Поэтому повёз к себе, — Тэхён замолкает на мгновение, погружаясь в воспоминания, что покалыванием отдаются в пальцах и коже головы. — Я собирался подсыпать тебе наркотики в алкоголь, чтобы потом отвезти в Лигеру. А дальше — дело за малым, Юнги в своём деле спец. Ты бы не вышел. Не захотел бы.              Чонгук вынимает руку из ладоней Тэхёна, подносит её к груди и сжимает ткань хлопковой футболки. Он подозревал что-то такое, но слышать это — всё равно неприятно, потому что в роль мужа он вжился слишком быстро. И ему эта роль даже приходилась по вкусу. Тэхён трёт лицо ладонями, а потом смотрит в глаза Чонгуку, в которых отражается ясное осеннее небо белыми бликами.              — Тогда я этого не сделал. Решил, что хочу просто попробовать тебя на вкус. А после этого уже отдать другим. На пользование, — в выражениях Тэхён слов не подбирает, он открыт и честен. — Что-то в тебе заинтересовало тогда или у меня просто давно не было секса. Чего я не ожидал — так это то, как ты трахаешься, — Тэхён с выдохом улыбается. — И на следующее утро я подумал, что хочу, чтобы ты трахался только со мной. Так что вот, ты здесь. И я здесь. И это не просто так.              — На самом деле, — Чонгуку щиплет в груди от двояких чувств, — ты с самого начала не собирался отдавать меня другим, — он замечает в глазах Тэхёна промелькнувшее смятение, после — заставший в страхе вопрос, страхе перед самим собой, перед правдой. — Часто ты сам вербуешь мальчиков по клубам? Выслеживаешь их? Шерстишь инстаграм? — Тэхён молчит, лишь сжимает губы и склоняет голову к левому плечу. В глазах читается «никогда». — Рассказывая мне эту историю, ты бы не хотел, чтобы я знал об этом. Но я, возможно, чуть более проницательный, чем ты думаешь. Недостаточно, чтобы понять тебя. Но достаточно, чтобы осознать, что ты крупно проебался, выйдя на меня.              — Ты прав, — от надтреснутого голоса Тэхёна становится зябко. Он выпрямляется, снова прямо смотрит глаза — с прежней уверенностью, силой и стойкостью. У Чонгука от этого мурашки по коже, потому что вроде как он подкосил его сейчас? Нет? — А ты крупно проебался, выйдя за меня.              Чонгук усмехается, напряжение спадает с его плеч и из комнаты вылетает в открытое окно.              — И в тот день, в Лигере, ты отпустил меня осознанно.              — Лигера тебе подходит. Лигера для таких шлюх, как ты, — Тэхён смакует горькие слова на языке.              — Не та пластинка, — Чонгук приподнимается и подаётся вперёд, накрывая чужие ладони своими.              — Ким Чонгук, — в согласном кивке произносит Тэхён, — не может быть шлюхой.              — Мёртвой шлюхой — вполне.              Тэхён шумно сглатывает, глядя в честный и манящий взгляд напротив.              — Смерть тебе не к лицу. А вот страдания — очень даже.              Тэхён знает, как сделать так, чтобы слабость жить не мешала. Он целует Чонгука, что податливостью сейчас не отличается; сидит спокойно, стойко выдерживает напор чужих губ, отвечая сдержанно, но с ощутимой волной эмоций, что по Тэхёну проходится тут же. Начинаешь чувствовать — просто бей раздражением, злостью, грубостью. Тем, что умеешь лучше всего. Тогда слабость в страхе убежит, скроется и мешать не будет. Дави слабые эмоции сильными.       Тэхён давит Чонгуку на грудь, заставляя лечь на спину. Проводит рукой по бедру, болезненными поцелуями оттягивая кожу на шее. Чонгук — он чувствительный очень, Тэхён это знает, почти выучил уже частоту его дыхания, когда губы влажно мажут по горячей коже под челюстью; знает, сколько оглаживающих, сдавливающих движений от бедра к рёбрам ему нужно, чтобы начать нетерпеливо ёрзать; считает — очень на первый взгляд заботливо — секунды в голове, когда сильной ладонью душит; не считает шлепки по ягодицам, потому что каждый раз — по-разному, но точно не меньше десяти.       Одного Тэхён понять не может — как человек, отличающийся такой чувствительностью в сексе, мог иметь столько партнёров и беззаветно им себя вверять. Смотрит сейчас на закушенную губу, чувствует, как Чонгук трётся своим пахом о прижатый тэхёнов и тихо постанывает, потому что ему завестись — по щелчку тэхёновых пальцев, которыми сейчас он оглаживает кожу на животе, вызывая приятную негу и тягу под ними. Смотрит и… чувствует раздражение. Склоняется к его уху и говорит на грани со злостью и вожделением, потому что Чонгук закидывает ему ноги на бёдра и толкается сильнее, выпрашивая ещё больше контакта:              — Расскажи, как ты делал это с другими.              Чонгук с нажимом выдыхает, потому что Тэхён его своим телом придавливает и дышать теперь трудно. Как и говорить.              — О, это было, знаешь, супер, — с лёгким смехом, — каждую ночь с разным, — он чувствует, как Тэхён смыкает пальцы на его шее сзади, — они так хорошо трахали меня, — и готов продолжать говорить, лишь бы он зверел больше, — каждый заставлял меня скулить.              Чонгук стонет для себя неожиданно — Тэхён пахом прижимает его к кровати сильно, на ухо дышит тяжело и облизывает губы.              — А если честно, — Чонгук пальцами берёт Тэхёна за подбородок и без страха встречается с чужим тяжёлым взглядом. — Без удовольствия. Противно. Липко. Мерзко, — он улыбается и чувствует, как щёки от этой улыбки дрожат. Все барьеры — где-то, защиты — никакой. Душа открывается очень не вовремя. Чонгук двигаться перестаёт, запал теряет, и тяжесть на его теле превращается в лёгкое давление. А пальцы вплетаются в волосы на затылке и совсем немного тянут. — Я даже не всегда кончал, хотя секс люблю. Просто — не любой.              — Любишь погрубее? — с усмешкой на губах.              — Нет, — Чонгук кладёт ладони на чужую грудь и опускает глаза на свои пальцы, сжимающие мягкую ткань, — поэмоциональнее.              — И каких эмоций тебе не хватало? — Тэхён задирает его футболку и с жаром целует низ живота.              Чонгук облизывает губы и сгибает одно колено, впиваясь в своё же бедро ногтями.              — Страха и благоговения перед ним, — слова — тихие, им в горле мешает спазм, который не выпускает наружу стоны: Тэхён снимает с него бельё. — Власти, которой хочется подчиниться, — Чонгук резкими движениями ищет смазку и передаёт Тэхёну. — Саднящего в груди желания бежать прочь, заранее зная, что вернёшься, — он замолкает, глотая собственное тяжёлое дыхание, пока Тэхён растягивает его методично медленно, даже бережно, и это, по правде, немного бесит, но пускай — может быть, это его искупление. — Любви, — выдыхает Чонгук, когда Тэхён нависает над ним, входя глубоко, до основания сразу; и смотрит открыто, ожидая сейчас, наверное, чего угодно, даже пули в лоб.              — Любви, значит? — хрипло спрашивает Тэхён, двигаясь неторопливо, рукой убирая чёлку с чонгукова лба, заправляя её ему за ухо.              — Любви, — вторит Чонгук, забираясь руками под футболку Тэхёна, не желая снять — лишь к себе прижать поближе. Обнять.              Тэхён наклоняется ниже, кончиком носа проводит по линии челюсти, спускается ямке у основания шеи и низким голосом говорит:              — Ты получишь свою любовь.              Чонгук закрывает глаза.              — В ответ я заберу всё — без остатка.              — Без остатка, — соглашается Чонгук.