ligera

      Чонгук смотрит на своё отражение в зеркале, пропускает меж пальцев пряди отросших волос и решает, что ему нужно что-то изменить. Не просто отстричь пару сантиметров, чтобы вернуться к привычной длине, а что-то… яркое, радикальное. Так что он записывается в салон, что рядом с помещенияем его танцевальной студии, и в приподнятом настроении садится в такси.       В танцевальной студии, куда он ходит три раза в неделю, всегда очень милые и приветливые администраторы. Тренировочных зала всего два, но они очень яркие и светлые, это всегда поднимает настроение. В основном они занимаются кавердэнсом, но иногда ставят и свои танцы — хореограф у них очень талантливый.       Чонгук за своё отсутствие пропускает немного, мышцы в работу возвращаются быстро, связки — с детства хорошо подготовленные гимнастикой — кажется, только рады вернувшейся активности. Сам Чонгук, от природы хорошо чувствующий ритм и обладающий отменной памятью, новые движения и связки запоминает на ходу. Группа, с которой он ходит на занятия, почти всегда одна — и нет ничего удивительного в том, что их хореограф предлагает им поучаствовать таким составом в дружеском конкурсе с парой других таких студий. Ну как, конкурсе — это скорее фестиваль, который организовывает начинающее танцевальное объединение, которому очень нужны участники. И все в его группе соглашаются, не думая, а Чонгук задумчиво отводит взгляд, растягиваясь после тренировки на полу. Это идея его не впечатляет: ему нравится иметь небольшой уютный островок, на котором он занимается хобби, немного общается и чувствует себя в целом безопасно, на своём месте. Танцевать на сцене, пускай и маленькой, ему хочется не очень. Готовиться, выбирать и заказывать костюмы — тоже. И Тэхён. Да, Тэхён тоже вряд ли обрадуется. Он не очень любит, когда Чонгук красуется перед людьми без него. Особенно — перед скоплением людей.       Но подводить всю команду не хочется, хотя они наверняка могут найти ему замену. Он обещает подумать — ему действительно нужно всё взвесить. Может быть, спросить Тэхёна.       Закончив тренировку, Чонгук видит входящее сообщение от Тэхёна, в котором он обещает заехать за ним к шести. Они не договаривались, но Чонгук решает не расспрашивать и отправляет короткое «ок». В парикмахерскую он как раз успевает.       Осветлитель пахнет неприятно, а ещё Чонгук помнит, как он жжёт кожу головы и рад, что сейчас ему осветляют только концы. Парикмахер — очень милая девушка, постоянно что-то щебечет и пытается разговорить Чонгука, но тот, привыкший избегать социального контакта, когда это возможно, отвечает коротко и односложно, что девушку совсем не расстраивает — она просто переключает внимание на коллегу и его гораздо более разговорчивого клиента.       Чонгуку нравится, как неяркий синий смотрится на фоне его тёмных волос и бледноватой кожи. Прохладный оттенок освежает, и он действительно доволен своим решением, что случается действительно редко.       Тэхён подъезжает как по часам — ровно в шесть вечера. Останавливается напротив студии, и Чонгук, стоявший до этого возле парикмахерской, идёт к нему. Дёргает ручку двери, но та до заветного щелчка не поддаётся. Тогда он наклоняется и стучит в затонированное окно. Стекло с характерным звуком ползёт вниз, Чонгук хочет просунуть голову, чтобы спросить, какого хрена происходит, но щель слишком маленькая, и он собирается выпрямиться, но тэхёнова рука — он узнаёт её по обручальному кольцу — проскальзывает в эту самую щель и цепкие пальцы хватают его за ворот пальто. А потом резко дёргают на себя, и Чонгук больно ударяется лицом о корпус машины. Он упирается в него руками и пытается отстраниться, но его держат крепко. Окно опускается ниже, и Тэхён затаскивает его голову внутрь.              — Снова опозорить меня решил? — зло выдаёт он.              Чонгук не понимает. Типа — он действительно без понятия, что не так. И, видимо, это читается слишком явно, потому что Тэхён объясняет:              — Только очень дешёвые шлюхи красят волосы подобным образом. Это, блять, как отличительный знак — я дам тебе за пару коктейлей.              — Что за бред, — ощетинивается Чонгук и пытается отцепить Тэхёна от воротника. Металл больно давит на тазобедренные кости.              — К нам завтра придет Хосок со своими людьми, а ты выглядишь так, словно я только что на трассе тебя подобрал, — Тэхён ткань отпускает, но вместо этого крепко впивается пальцами в подбородок и щёки. Чонгук в попытке между этими действиями вырваться бьётся головой о потолок. — Чтобы вернулся домой в приличном виде. Иначе спать будешь на коврике, как уличная псина.              Тэхён наконец позволяет Чонгуку вырваться из плена. Окно закрывается тут же, и машина с громким рёвом выезжает с парковки.       Чонгук тяжело дышит и провожает знакомые номера ошалевшим взглядом. Какого, блять, чёрта Тэхён себе позволяет? Хотя — Чонгук поправляет пальто и усмехается над самим собой — этим вопросом задаваться надо было гораздо, гораздо раньше.              — Ну да, у Тэхёна пунктик, — говорит Юнги, сидя в кабинете вышеупомянутого.              Чимин сидит рядом с ним на диване, а Чонгук на правах — просто на своих правах — сидит за столом Тэхёна, в его кресле. Он написал Чимину короткое «нужно поговорить», а тот сказал, что у него есть немного времени перед сменой, но он уже на работе, так что если хочешь поболтать — приезжай в пристанище блядей. Чимин и ирония — вещи, кажется, неразделимые.       После последнего раза, когда Чонгук был здесь, ехать хотелось не очень, но увидеть Чимина казалось гораздо более важным. Как Юнги тут оказался — не то что загадка… он просто пошёл с ними, когда услышал тему разговора, чтобы высказать своё экспертное мнение, видимо. Выглядел он немного усталым, но в целом не таким хмурым, как обычно.              — Пунктик? — почти кричит Чонгук, потому что он бесится — у него болит щека и переносица с той стороны, которыми его Тэхён приложил к машине. И постоянные увечья явно не входили в его планы.              — Наверное, у него был плохой день, — Чимин ведёт плечом, зная, что это не оправдание. — Иначе бы он спокойно тебе объяснил, в чём дело, а не набрасывался.              — Если так посмотреть — у него каждый день плохой, — фыркает Юнги.              — Может быть, отвлечёмся от обсуждения того, что у моего мужа проблемы с контролем гнева, и вы мне наконец объясните, что это за пунктик такой? — Чонгук показывает пальцем на свои крашенные концы.              — А, это, — вспоминает Юнги. — Лет десять назад, когда Тэхён только входил в бизнес, у здешнего общества — управленческого, так скажем, — были свои правила, нормы и устои. Некоторые из них сохранились, некоторые стали условностью, какие-то исчезли вовсе, но не для всех. Есть люди, в основном старшего возраста, что чтут все эти правила до сих пор — и при них соблюдать их стараются все, чтобы репутацию не потерять или просто в хуёвую ситуацию не попасть, потому что эти люди, как правило, имеют в кругах определённую власть, — Юнги смотрит на Чимина, который во время диалога ему постоянно согласно кивает. — И как-то у нас повелось, что Тэхён с такими людьми на короткой ноге. Вроде как местный дипломат, — Юнги усмехается. — И он не столько чтит эти правила, сколько к их нарушению относится… болезненно. Беспокойно, я бы сказал. Потому что отвечает не только за себя, а за нас и Хосока.              Понять Юнги сложно — для Чонгука всё, что он говорит, — расплывчато и образно, потому что представление об их бизнесе всё ещё нечёткое — но он очень старается, однако единственное, за что цепляется внимание — юнгиево «лет десять назад». И почему Чонгук раньше не задавался вопросом, сколько Тэхёну лет?              — Так вот, — продолжает Юнги, — раньше наш клуб действительно занимался больше стандартным выездом проституток на дом. А потом, постепенно, мы пришли к эскорту. Но какое-то время некоторые мальчики и девочки ещё подрабатывали по-старинке. И чтобы всем, в том числе клиентам, что сидят в зале, было легче отличать их — им концы волос красили в яркие цвета. В синий, в основном, — он многозначительно приподнимает брови.              — Вот он и взъелся, — подытоживает Чимин, отрываясь от созерцания своей ленты в твиттере.              — Супер, — Чонгук ставит локти на стол и устало утыкается лицом в ладони.              — Просто… сделай, что он сказал? — советует Юнги. — Это проще всего.              — Ещё чего, — фыркает Чонгук и упрямо смотрит в спокойные глаза напротив. — Мне нравится этот цвет, и ебал я эти правила.              — Опасно, но я сделал всё, что мог, — Юнги разводит руками и встаёт с дивана. — У тебя клиент через двадцать минут, — говорит он уже Чимину и, получая «угу» в ответ, уходит.              — Ничего опасного, — говорит Чимин, когда Юнги закрывает за собой дверь. — Побесится и перестанет.              Чонгук выдаёт нервный смешок. Ага. Побесится — разобьёт ему лицо — и перестанет.              — Серьёзно, — Чимин закидывает ногу на ногу и игриво улыбается. — Подключи своё обаяние. Встреть его там в чулках и юбке, я не знаю.              — Ты спал с ним? — резко спрашивает Чонгук.              Он не ревнует — просто вдруг осознаёт, что даже Чимин, с которым он так душевно беседовал пару раз, по сути, всё ещё незнакомец для него. Чонгук знает крошечную часть его жизни, и пускай на интуитивном уровне отлично понимает его образ мысли, чего может ожидать от него — не знает совсем.              — Пару раз, когда у него было плохое настроение, — Чимин натянуто улыбается. — Один из которых я готовился к встрече с одним кинканутым, он очень любит кросс-дрессинг. Как оказалось, Тэхён тоже.              Чонгук кивает и отводит взгляд. Чимин наверняка выглядел в чулках лучше, чем он: у него фигура аккуратней, ростом он пониже и в объёмах явно меньше. Грациозный, то есть. Наверняка отлично смотрится в юбке.              — У меня много всякого, могу позаимствовать, — Чимин, кажется, действительно пытается помочь. — Всё чистое, конечно.              Чонгук вскидывает глаза и думает, что он обязан это сделать. И даже если он не будет выглядеть лучше Чимина, он потрахается с Тэхёном лучше Чимина. А Тэхён, рассерженный очередной неудачей, поедет к Чонгуку.              — У тебя есть голубая?              — Конечно, — Чимин разводит руками, мол, обижаешь. — Пойдём быстрее, а то мне скоро работать.              

*

                     Сегодня Чонгук своему излюбленному персиковому маслу изменяет; чулки решает не надевать, потому что ему нравится, как смотрятся голые ноги в слегка плиссированной юбке. Кожу он мажет кремом для тела с ненавязчивым молочным запахом, а что самое главное — мелкими блёстками. Свободную белую футболку, что оголяет ключицы, он обрезает чуть выше пупка. Выглядит небрежно и вместе с тем мило. Внутри всё ещё бурлит раздражение вместе с желанием вести себя стервозно, но Чимин настраивает его на миролюбивый лад: «ты же знаешь, как Тэхён-хён любит послушных мальчиков? Будь послушным мальчиком». Для Чонгука это действует так, словно кто-то толкает его плечом, выводя на праведный путь. Он будет послушным мальчиком.       Чонгук осторожной, тихой поступью обходит первый этаж дома, крадучись заглядывает в комнату Тэхёна, но везде пусто. Однако Чонгук уверен, что Тэхён должен быть где-то… может быть, в саду? Он осторожно закрывает за собой дверь, когда из комнаты напротив раздаётся сигнал входящего сообщения — Чонгук намеренно поставил на Тэхёна отличающиеся уведомления и мелодию звонка.              T-hyung       Я на втором этаже              Чонгук хмурится. Вторым этажом особняка пользовался разве что клининг по два раза в неделю, сам Тэхён туда обычно не поднимался, а Чонгуку хватило одной скучной экскурсии — там был лишь длинный коридор, несколько спальных комнат для гостей, ванные и небольшое подсобное помещение. И, да, в конце коридора — что-то вроде гостиной с видом на сад. Но Чонгуку там не нравилось — пустынно, безжизненно. Гостиная на первом этаже ему нравилась куда больше.       Он поднимается по лестнице, придерживая край юбки под ягодицами, а потом останавливается, не зная, куда идти. Чонгук переминается с ноги на ногу, задумываясь над тем, как Тэхён вообще узнал, что он его ищет. Написал на удачу?              — Кис-кис-кис, — раздаётся по коридору низким зовущим шёпотом, и у Чонгука закладывает уши.              От страха. Он словно в фильме ужасов, хотя ничего страшного не происходит. Боязливой кошачьей поступью, готовый в любой момент сорваться обратно и запереться в комнате, он идёт вперёд, на звук. И в конце коридора, перед панорамными окнами с тяжёлыми шторами, видит Тэхёна, сидящего на диване. Его ноги широко разведены, а в руках — ножницы, массивные, скорее швейные, чем канцелярские. Чонгук замирает, под оголёнными коленками начинает предательски дрожать.              — Всё-таки придётся воспользоваться, — вздыхает Тэхён наигранно удручённо, окидывая Чонгука оценивающим взглядом с пят до головы, задерживаясь на последней. — Какой же ты порой непослушный.              Звук металлического скрежета Чонгука отрезвляет, он инстинктивно натягивает обрезанную футболку к пупку, виновато опускает глаза и делает несколько шагов вперёд, останавливаясь между коленями Тэхёна.       Он, не церемонясь, подаётся вперёд и резко хватает за волосы, скручиваясь их в кулак и дёргая вниз, отчего Чонгук падает на колени, больно проезжаясь голой кожей по жёсткому ковру. Он ойкает, шипит от горячей боли в коленях, а щекой чувствует тэхёнову коленную чашечку, к которой он его прижимает.              — Придётся поправить тебе причёску, любовь моя.              Чонгук слышит звук открывающихся ножниц и яростно упирается руками в диван, пытаясь отстраниться, дёргается, и его больно прибивают щекой обратно к колену.              — Нет, пожалуйста, нет, — Чонгук хнычет, мотает головой, как может, — я буду послушными мальчиком, хён, правда.              Тэхён его голову отпускает лишь чтобы заглянуть в испуганные и наполненные слезами глаза. Он подхватывает его за подбородок и манит слабым движением на себя. Чонгук послушно, аккуратно забирается ему на колени, широко разводя бёдра и накрывая их краем юбки.              — Правда, хён, я буду, — он чувствует изучающий Тэхёнов взгляд — «что ты можешь показать мне, детка?», и «как ты заставишь меня передумать?» — каждым участком оголённой кожи, им прижигает до острой боли, Чонгук скользит руками по скрытому рубашкой животу, останавливается ладонями на груди и прогибается в пояснице, оттопыривая зад сильнее — сзади зеркало, он помнит. — Мне просто так нравится… — он облизывает губы и приподнимает брови домиком. — Так нравится этот цвет волос. Он делает меня таким счастливым. Разве хён не хочет, чтобы его принцесса чувствовала себя счастливой?              Тэхён сминает собственные губы в задумчивости, после издавая причмокивающий звук и приоткрывая рот, разглядывая ключицы, блестящие в вечернем свете фонарей с улицы. Очерчивает их кончиками ножниц — от холода металла Чонгук вздрагивает, но не двигается, упрямо смотря Тэхёну в глаза — отчего у последнего внутри всё бушует и ликует — о, он так хочет этой детке счастья. Неподдельного, горького счастья рядом с собой. Он откладывает ножницы, пробирается пальцами под юбку и с силой сжимает упругие ягодицы. Чонгук падает ему на грудь и томно вздыхает. Он любит эти требовательные руки на своей заднице.              — Хён подумает, что может предложить принцессе в качестве компромисса, — Тэхён мажет языком по чонгуковой шее, вызывая тоненький и тихий стон — очень нуждающийся. Чонгук к такой ласке чувствителен, возбуждается быстро, чувствуя себя уязвимым. И на коленях любит сидеть просто безбожно. — А пока иди к себе. Ты очень разозлил меня сегодня.              Чонгука подталкивают в тазобедренные косточки, вынуждая встать, он с досадой закусывает губу, чувствуя прохладу воздуха под юбкой. Интересно, а Чимина он тоже снял бы со своих колен? Или оставил? Мерзкое чувство, что он недостаточно хорош, пробирается под кожу, вызывая неприятную дрожь. Чонгук мрачнеет и отводит глаза. От Тэхёна это, конечно, не скрывается.              — И не трогай себя сегодня, хён позаботится о тебе завтра. Может быть, — Тэхён склоняет голову к левому плечу, разглядывая стройные ноги, — я даже разрешу тебе назвать меня папочкой, — он ловит на себе оживившийся взгляд и ухмыляется. — Я знаю, детке это понравится, — он запечатляет на задней поверхности бедра лёгкий шлепок. — А теперь иди.              Чонгук чувствует воздух вокруг себя, чувствует прикосновения ладоней к ягодицами и шлепок на бедре, когда стоит в душе и до боли закусывает губу, страстно желая себя коснуться. Но он же послушный мальчик, верно? В слив стекает синеватая вода, он смотрит на это завороженно, не представляя, какой компромисс найдёт Тэхён, но он однозначно выйдет Чонгуку боком. Он уверен.              

*

             Чонгук сидит на колене Тэхёна, на нём узкие светлые джинсы и чёрная объёмная толстовка до середины бедра, воротом которой он сейчас старательно прикрывает небольшой шокер, прикреплённый к ошейнику на его шее. Собачьему ошейнику.              — Он реагирует на лай, — с усмешкой говорит Тэхён. — Но в твоём случае — на громкие стоны.              Чонгук закусывает губу. У него в заднице сейчас вибратор на дистанционном управлении, смазанный не слишком хорошо, чтобы не выскальзывал, и в целом это всё должно возбуждать, но пока что Чонгук чувствует себя загнанным в угол: он не знает правил игры, в которую ему предстоит играть ближайшие несколько часов.              — Скоро приедет Хосок, с ним будет пара его человек. Все мы — близкие друзья, непринуждённая обстановка, алкоголь, музыка, понимаешь? — Чонгук кивает. — Пока что ошейник не будет реагировать на громкие звуки. Им буду управлять я.              Тэхён нажимает на пробу, Чонгук дёргается и коротко вскрикивает. Кожу немного жжёт, после отдаваясь холодком вниз по позвоночнику.              — Ты будешь получать разряд каждый раз, когда будешь вести себя непотребно, — Тэхён снимает смартфон с блокировки и заходит в одно из приложений. — А ты будешь, — вибрация расходится внутри мягкими, плавными волнами — Чонгук моментально теряет контроль и порывисто льнёт телом к Тэхёну. Ему это вдруг необходимо, как воздух. — И если ты проделаешь такое с кем-то кроме меня. Если кто-то, кроме меня, поймёт, что происходит, — Тэхён надавливает на кнопку шокера, одновременно увеличивая стимуляцию вибратором, Чонгук вскрикивает снова, громче, жмётся лицом в шею, пахнущую терпко и притягательно, он чувствует, как его бельё намокает, как колотится сердце. — Ты свой цвет волос оправдаешь. Поверь мне, Хосоку и его ребятам понравится пускать тебя по кругу.              Чонгук всхлипывает, когда вибрация затихает, Тэхён успокаивающе гладит его по спине — этого контраста в его действиях всегда слишком много, а ещё больше — в голосе, когда он шепчет на ухо тихое:              — Ну-ну, будь хорошей деткой для папочки.              Чонгук вздрагивает, отстраняется и смотрит в глаза Тэхёна, такие тёплые, ласкающие взглядом, кажется, даже заботливые.              — Ты не разочаруешь папочку, а папочка не оставит тебя без вознаграждения, да, детка?              — Да, папочка, — выдыхает Чонгук — голос его хриплый и надрывный, ему до безумия нравится называть так Тэхёна, который ещё в первую их совместную неделю запретил ему это. Сегодня, хотя бы сегодня, он насладится этим сполна.              Это чувство — оно с Чонгуком недолго, но так прочно поселилось во всём естестве, что хочется его даже, наверное, беречь. Он чувствует себя отрезанным от реального, обычного мира, и ему хорошо. Гармонично. В боли и опасности, которые ему может подарить Тэхён, уютно. А в сквозящей кровью загадке, когда в дом входят Хосок с тремя его людьми, выглядящими неприметно в обычной повседневной одежде, — Чонгук видит смысл. Смысл, может быть, своей жизни. Ему хочется быть причастным к чему-то большему, чем сидению в особняке, но вместе с тем духом он силён не очень — только на язык и умение скрывать эмоции за фасадом холодной сучки.       Чонгук не знает, устраивал ли Тэхён приёмы подобные тому, что он видел у Хосока, и единственный, что ему удаётся застать, пока что этот — очень неформальный, больше дружеский, к ним присоединяется даже Чинсу, очевидно для Тэхёна значащий чуть больше всех остальных людей под его крылом. Странно только, что Юнги нет. Работает, наверное.       Тэхён впервые предстаёт перед Чонгуком таким расслабленным. В обычные дни, даже сидя в кресле и попивая виски или чай, он всё равно был собран, напряжён, и словно бы даже во сне он таким остаётся — хотя Чонгуку такое доводилось видеть лишь пару раз, когда он засыпал прямо в кресле, с книгой в руках — вместе они до сих пор не спали. Трахались, но не спали.       А сейчас Тэхён улыбается своей широкой улыбкой так сильно, что Чонгук впервые замечает, какая она квадратная и оттого очаровательная, но лишь настолько, чтобы зацепиться следом взглядом за линию челюсти и поджать губы, потому что коснуться хочется нестерпимо.       Но Чонгук своё место знает — сидит в кресле чуть поодаль от общей тусовки, если её можно так назвать, невозмутимо попивает белое сухое и коротко вздыхает каждый раз, когда Тэхён решает поиграть с приложением на телефоне. Ему этой стимуляции мало, чтобы спокойно сидеть на месте — хочется ёрзать, и он ёрзает, потому что на самом деле хочется сейчас подойти и сесть к Тэхёну на колени, прошептав в ухо тихое: «Папочка, сильнее, пожалуйста», но тогда он получит разрядом в шею, что, конечно, тоже приятно, но вот оказаться на коленях перед Хосоком и ещё четырьмя мужчинами — хочется не очень. Ладно, разве что перед Хосоком всё же немного хочется.       Пускай тот и смиряет его скептичным взглядом сразу после того, как входит пару часов назад в гостиную и посылает Тэхёну за его спиной немой вопрос бровями, получая в ответ «Чонгуки любит ходить по краю». И только после этого, чёрт возьми, с Чонгуком здоровается. Как будто если бы Тэхён ответил что-то вроде «ну, теперь это ваша персональная подстилка», Хосок бы молча его нагнул на кресле, в котором сейчас сидел Чонгук.       Которому от тэхёнова «Чонгуки» сейчас немного тошно, потому что чего-то бы да погрубее, а тогда было невыносимо от зашедшегося в панике сердца. Потому что слышать нежные и насмешливые нотки в голосе Тэхёна оказывается страшно. Потому что непривычно.       Чонгук закусывает губу, утыкается лбом в запястье руки, локтем которой упирается в подлокотник кресла, держа бокал с вином, и напрягает горло, удерживая стон в гортани, потому что да, Тэхён решает повысить ставки.              — Детка, иди сюда, — слышит в паре метров тягучий, тёплый голос, который можно даже спутать с дружественным, но Чонгук знает — расслабляться нельзя, иначе налетишь на неприятности.              Он встаёт медленно, поправляет толстовку, которая сегодня очень кстати, делает пару глубоких вдохов-выдохов и подходит к Тэхёну под проницательные взгляды, которые, правда, прерываются, стоит Тэхёну обвести всех своим — тяжёлым, предупреждающим. Кроме Хосока. Тот смотрит, не стесняясь, и без страха или стыда; и под двумя взглядами Тэхёна и Хосока Чонгук вдруг чувствует такой прилив возбуждения, что подкашиваются ноги, и Тэхён очень вовремя берёт его за запястье, усаживая с собой рядом.              — Большие дяди всё обсудили, можешь посидеть с нами, — он мажет кончиком пальца по его подбородку и делает глоток алкоголя.              Чонгук смотрит на Хосока, но недолго, потому что Тэхён, конечно, просто так его звать не стал бы — вибрации в теле усиливаются так, что Чонгук дрожащей рукой ставит бокал на кофейный столик, а потом натягивает толстовку на колени, словно бы в смущении, но на самом деле просто силится куда-то себя деть, непроизвольно к Тэхёну жмётся и смотрит только на него. Щекой чувствуя хосоков взгляд. И от этого, блять, не легче.              — Я покажу твоим ребятам кое-что, а ты пока развлеки моего Чонгуки, — говорит Тэхён, и опора под правым боком исчезает.              Чонгук собрать себя успевает едва, смотрит влажными глазами на удаляющийся силуэт, вибрация почти сходит на нет, и он позволяет себе долгий, расслабленный выдох. Хосок садится в пол-оборота на место Тэхёна, держа дистанцию чуть больше.              — Выглядишь слегка напряжённым, — подмечает Хосок со взглядом холодным-холодным, даже немного презрительным. — Сильно поплатился за своё стилистическое решение?              — Сейчас расплачиваюсь, — со смешинкой выдаёт Чонгук. — И ещё не знаю, сильно ли.              И чёрт, да, блять, сильно, потому что вибратор бьёт по простате так резко и сильно, что Чонгук едва успевает заглушить рвущийся наружу стон, непроизвольно цепляясь ладонью за хосоково плечо и склоняясь к нему, зажмуривается.              — Чёрт, ты в порядке? — обеспокоенный голос тонет в сознании, потому что в шею бьёт следом нещадно, и Чонгук на мгновение теряется, перед закрытыми веками темно непроглядно, а когда он открывает глаза — картинка до рези в глазах яркая, и Чонгук вырывает свою руку из хватки Хосока, который действительно выглядит переживающим. Кажется, не понял. Это Чонгуку на руку.              — Да… я, — Чонгук дышит рвано, чувствуя, как в паху болезненно тяжелеет, а Тэхён, кажется, немного отступает. — Голова закружилась.              Хосок смотрит подозрительно: он не дурак и не верит, но докапываться не станет.              — В любом случае, пока Тэхёна с нами нет, скажу тебе начистоту: дела у нас идут неплохо, но в ближайшие пару дней решится один вопрос — и если не в нашу сторону, я за тобой обязательно заеду. Ты понимаешь, надеюсь?              — Да, — говорит Чонгук хрипло. Быть может, он поступает неверно, соглашаясь, но ему хочется стать к этому миру чуть ближе, глянуть хотя бы одним глазком — и Хосок мог в этом ему помочь.              Свет в гостиной гаснет, оставляя лишь лёгкую подсветку на потолке, вместе с тем в пространство вливается музыка — Чонгуку такая нравится: танцевальная, но не тяжёлая. Хосок хлопает в ладоши и уходит к свободному пространству возле окон, где собрались все, включая Тэхёна. Чонгук проводит рукой по взмокшему лбу и нервно прикусывает губу. Слишком длительное возбуждение делает его беспокойным, а Тэхён — он смеётся о чём-то с Хосоком, совершенно расслабленный и как ни в чём не бывало.       Это кажется странным сейчас — как люди, занимающиеся подобным бизнесом, могли просто выпивать, болтать, смеяться и танцевать. Как будто Чонгук перестал воспринимать их как людей вовсе, а сейчас — вот они, из плоти и крови, просто с другой моралью и жизненными принципами, которые у Чонгука тоже были далеки от идеала. Он успевает выпить ещё один бокал вина и немного расслабиться — опьянение делает всё немного более простым, даже Тэхёна, который подзывает его к себе и прижимает спиной к груди, перехватывая поперёк чуть выше талии. Хосок совсем рядом, покачивается в такт музыке и пьёт, кажется, виски. Чонгук слышит его высокий голос, а над ухом — дыхание Тэхёна. И шёпот, пробирающий до костей.              — Ты чуть не попался.              С шумным выдохом Чонгук прижимается ягодицами к его паху, по телу проходит волна сильной вибрации, которая угасает и тут же возвращается снова. Чонгука ведёт сильнее: по его коже возле ошейника расходится горячее тэхёново дыхание, на животе — его рука, что прижимает сильно, а ещё… Чонгук откидывает голову Тэхёну на плечо, позволяя себе тихий стон, который глушит музыка — у Тэхёна стоит. И Чонгуку отчаянно хочется вжаться сильнее, его тело мелко потряхивает, он поворачивает голову и губами жмётся к напряжённой шее, в аромате тэхёновой кожи пропадает совсем и очерчивает бёдрами восьмёрку, возможно, позволяя себе стон слишком откровенный и громкий, за что платится мгновенно — шею пронзает жаром, который по позвоночнику и вниз — к копчику, но в этот раз от перекрывающего сознания возбуждения боли мало, он вздрагивает едва, случайно прикусывая кожу, которую целовал — за что получает ещё разряд. Дышит загнанно, в крепкой хватке изворачивается и прячет лицо в изгибе тэхёновой шеи, ища защиты — так глупо, у собственного истязателя.              — Пожалуйста, — выдыхает Чонгук, прижимаясь пахом к его бедру. Тэхён режим на вибраторе сбавляет, попутно кивая Хосоку, который поднимает стакан за какой-то тост. — Блять, пожалуйста, — Чонгук задыхается, сглатывает вязкую слюну, но Тэхён не делает ничего — только руку перемещает на поясницу и увеличивает чуть-чуть режим работы вибратора. И Чонгук не знает, что ему сделать ещё, он даже не знает, в чём нуждается, но нуждается так, сука, сильно. — Папочка, пожалуйста.              — Что ты хочешь, детка? — у Тэхёна голос хриплый и разгорячённый алкоголем. Он положением своим упивается: контролировать — его любимое; доводить до исступления, заводить в угол — высшая точка наслаждения.              Чонгук упирается лбом в его ключицу, впивается ногтями в лопатки, комкая ткань мягкой футболки. В голове — сплошная поволока, желаний — много и сразу, и ни одного конкретного, ни одного сформулированного как следует. Он просто жмётся ближе, стараясь незаметно потереться пахом о крепкое бедро, потому что этого давления не хватает болезненно сильно — кончить хочется до жалкого быстрее.              — Кончить, я… — он глотает стон, с дрожью вжимаясь в чужое тело — рука Тэхёна под его толстовкой, гладит поясницу, цепляет ногтями такую чувствительную кожу, — я хочу кончить, папочка, пожалуйста, — Чонгук хнычет бесстыдно, потому что перед Тэхёном таким быть — удовольствие. Он оценит. Ему понравится.              — Прямо здесь, детка? — в нотах его усмешки Чонгук различает явное напряжение — ему эта игра, наверное, тоже нравится, пускай и контролирует он себя куда лучше.              — Да, прямо здесь, — Чонгук всхлипывает, когда колено Тэхёна слегка разводит его бёдра, давая возможность прильнуть плотнее, — умоляю, папочка, пожалуйста.              — А если кто-то поймёт, а, детка? — Тэхён облизывает губы, ногу прижимает плотнее, выдыхает рвано, когда Чонгук так высоко стонет прямо в ухо — и уже не разберёшь, как это со стороны слышно, но током, на всякий случай, проходится, и после этого, блять, завалить и трахать хочется, потому что в ответ Чонгук — только ближе, под самой кожей, в каждом толчке пульса, ногтями там, где, кажется, крылья должны быть.              — Пожалуйста, я очень хочу, пожалуйста, — хнычет, по горячей коже размазывая холодные слёзы. Трясётся, господи, так сильно его дрожь пробивает — близко совсем, наверное. — Папочка, пожалуйста, я всё сделаю, только… — всхлипывает, стон в горле душит, дышит так шумно, что музыку перекрывает. Тэхёна с ума сводит. Цепи срывает, — только дай мне кончить.              Этого должно быть слишком много, слишком грязно и пошло, но для Чонгука, который чувствует, как намокло бельё за эти несколько часов, этого блядски мало. Ему нужен не только оргазм — ему нужен Тэхён, Тэхён внутри, Тэхён снаружи, Тэхён, который разложит и трахнет, выпорет, да, обязательно выпорет, ведь он не был таким хорошим, как обещал, но оргазм свой почему-то получает всё равно. Чонгука трясёт нещадно, вместо стонов — почти что откровенный плач и скулёж, потому что да, он всё ещё плохим мальчиком быть не хочет — спалиться тоже. Хватается за сильные плечи, когда кончает прямо так, в бельё; в окружении людей и приглушённого света, запаха сигарет, что сейчас немного туманит голову. От тэхёновой хватки на талии крышу сносит, потому что ощущение — да, никому не отдаст, себе оставит, защитит, наверное, даже, если придётся.       А вибратор по простате всё ещё бьёт, да так сильно, что хочется закричать, но Чонгук лишь замирает, с силой отстраняется и одними губами просит «пожалуйста». И Тэхён понимает, пытку свою останавливает, пальцем — под ошейник, чтобы место, что горит, погладить ласково и улыбнуться — мол, молодец, хороший мальчик.              — Детка отлично справилась, — басит, а в глазах — одни зрачки, Чонгуку кажется, что сейчас прыгнет и сожрёт.              Потому что у Чонгука лицо поёбанное, влажное от слёз, губы пухлые и розовые от того, как он их кусал, волосы в беспорядке чуть-чуть, а ещё — сплошная благодарность в глазах. И повиновение, которое тут же хочется забрать, которым тут же хочется воспользоваться.              — Иди ко мне в спальню, раздевайся, — говорит, не сводя глаз, а потом отстраняет от себя, и Чонгук чуть ли не падает, потому что ноги не держат совсем, и идти немного больно, но он выправляет осанку, поднимает подбородок и ребятам на диване улыбается, проходя мимо, сообщая, что чувствует себя неважно и желает приятного вечера.              — Я отлучусь, — кидает Тэхён следом.              — Позаботься о нём, — Хосок пьяно улыбается и салютует пальцами. — Мальчик действительно себя неважно чувствует.              Тэхён на замечание хёна усмехается, но ухмылку эту стирает быстро.              — Чонгук, — передние зубы показывает, прикусывая нижнюю губу. — Мальчика зовут Чонгук.              Хосок поднимает руки в защитном жесте и отворачивается, безнадёжно качая головой. Ким Тэхён — безнадёжен абсолютно. Он понимает это ещё давно, десять лет назад, когда молодой ещё, неопытный, но строптивый и амбициозный мальчик — и то был действительно мальчик, скакал у него на члене, выстанывая что-то совершенно несуразное и грязное, что Хосоку — пулей навылет в самую лобную долю, а ещё в сердце — потому что мальчик характером был до ужаса норовист и сложен, но с отдачей бешеной, и это — только в культ возводить, что Хосок и сделал. Ошибка, конечно, великая, потому что мальчик мужчиной стал быстро — в один момент Хосока на лопатки завалив и сказав: теперь твоё — моё.       И характер меняться стал молниеносно — с таким уже на члене не поскачешь, с таким в самую пору самому на член мальчиков принимать — строптивых тоже, но Тэхён больше стервозных любил, саморазрушительных. И Хосок за этим с какой-то гордостью наблюдал даже, боль свою пережив быстро, ошибку усвоив и пообещав себе не допускать больше.       Пьеро, кажется, идеальным был, но в итоге — слишком покорный и ветренный, а Чонгук — Хосок на него с восхищением смотрит, но с опаской тоже, потому что в нём самовольства и разрушительности — с лихвой, Тэхёну столько даже много, и видно, что не справляется полностью, но он научится, Хосок уверен. Но то, как самозабвенно Чонгук отдаётся всему неизвестному, новому и опасному — пугало. Пугало сильнее — знать, что Тэхён за это — голову с плеч, а Чонгук — в курсе.       Хосок, конечно, не чонгуковой смерти опасается, а того, что Тэхён — его безнадёжный Тэхён — совсем пропадёт, когда эту голову с плеч в нужный момент снять не сможет. А он не сможет. Хосок видит это во взгляде слишком, слишком погружённом, когда тот на Чонгука смотрит — как будто тайну мироздания увидел или своё будущее, и запоминает, какие ошибки исправить надо. И это погружение — на его глазах происходит в такой стремительный отрезок времени, что Тэхёну бы захлебнуться впору, но Чонгук — словно бы спасательный круг, что до абсурдного неправильно. Погибель и спасение — не может быть в одном флаконе.       Хосок закрывает глаза, делая глоток шоколадного виски, вспоминает Чонгука, его взгляд — всегда без страха, с таким бесконечным всепринятием, что понимает — да, Тэхён для него — тоже два в одном: погибнуть и спастись. Спастись и погибнуть. Он трёт веки и улыбается тоже безнадёжно — странно это, когда два человека так идеально в своей разрушительности друг другу подходят.       Тэхён — разрушал, Чонгук — позволял разрушать — и в этом плохого — ноль, в этом хорошего — больше, чем во всём окружающем «нормальном» мире, который Хосок давным-давно всей душой ненавидел.              Чонгуку надо до простого немного: простого по его, мнению, конечно.              — Теперь он реагирует на твой голос, принцесса, — рокочет Тэхён, проходясь влажным следом из поцелуев от низа живота к шее, вдыхая аромат персика, оставляя следом на нежной коже засос — ему по-глупому нравится ставить эти отметки, чтобы лишний раз сказать «моё». Этот собственнический комплекс в нём до агрессивного множится, когда на Чонгука кто-то смотрит, когда кто-то в его сторону смеет сказать «мальчик» — ни в чём неповинного Чонгука он за шею прикусывает, вызывая вскрик — того током бьёт чуть меньше, Тэхён учтиво снижает силу разряда, ведь его мальчик так хорошо справился, и так хорошо принимает сейчас в себя его член, что грех не дать чуть-чуть, да ласки. И пускай эта ласка — всего лишь в снижении качества боли. — Ты был таким послушным, детка, — целует в висок, сжимая талию под собой до боли в подушечках пальцев, Чонгук стонет тихой вибрацией по горлу, чуть приоткрыв рот и дыша часто-часто, так хорошо… — только моя детка, да?              Чонгук ладонями за его плечи держится слабо, его всего холодный пот прошибает — потому что много, так чертовски много, но хочется ещё, больше, сильнее, его под Тэхёном с каждым новым толчком встряхивает не хуже, чем от разряда в шею.              — Да, папочка, только твоя, — говорит тихо, голос перекатывается плавно, слоги вместе соединяя.              — Я позволю тебе цвет волос оставить, да? — и рукой по линии челюсти — нежным поглаживанием, глазами в глаза — чтобы утонуть обоюдно. — Ты сделал меня счастливым сегодня, а я в ответ сделаю тебя. Как думаешь?              Чонгук ответить не может, только кивает не то согласно, то просто куда-то вбок, глаза ему держать открытыми сложно, внизу живота томление невыносимое, потому что Тэхён его трахает так мелко, так неглубоко, что хочется взывать, но ошейник, чёртов ошейник.              — Быстрее, пожалуйста, — губы пересохшие облизывает. — Выеби меня, пожалуйста, — вздох дрожащий, — выеби как суку последнюю.              — Это осчастливит тебя, да? — Тэхён улыбается хищно, контрастируя нежным движением руки — убирает прилипшие к лицу Чонгука волосы.              Его в реальность возвращает немного, он кивает уверено, а следом, блять, кричит — так громко, что в шею — несколько разрядов — Тэхён вгоняет член так резко, так глубоко и быстро, толчками раз за разом, раз за разом — кровать спинкой о стену бьётся, а у Чонгука пульс — где-то в горле душит, вместе со следующим криком, который он давит, когда Тэхён рукой обхватывает его член — и дрочит так же бездушно, как втрахивает в матрас.       Молчание душит, даже кажется, что перед оргазмом отъехать можно, но возле уха — щелчок, а потом — хриплый голос:               — Хочу слышать, как ты кричишь.              И Чонгук кричит — теперь можно, теперь не больно — но только там, на шее, потому что Тэхён всё его тело трогает руками сильными, которые сжимают до красных отметин, ягодицы горят от того, как натягивается под требовательными пальцами кожа.              — Ты течешь, детка, так сильно течёшь, — рокотом в ключицы, и Чонгука трясёт снова, потому что да, на его животе чёртова лужа из белёсой смазки, на пальцах Тэхёна, что снова берёт его член в руку, — тоже смазка, потому что рядом с Тэхёном он чувствует себя просто течной сукой каждый раз, когда тот его касается и говорит все эти грязные вещи и, тем более, чёрт возьми, трахает — так хорошо трахает, что искры из глаз, и бёдра — почти судорогой сводит, когда Чонгук кончает с хриплым криком, который Тэхён поцелуем затыкает — животным, грубым и беспорядочным, чтобы в истерзанные губы в оргазме простонать.              Чонгуку надо до простого немного: чтобы трахали, присваивая. Чтобы присваивая, трахали.       Тэхёну надо до сложного много: присвоить Чонгука, который присвоенным быть хотел, но не мог.