ligera

       Чонгук смотрит отсутствующим взглядом. После сегодняшней ночи, в которую его разрывало от противоречивых чувств и эмоций, он не чувствует ничего.              — Тэхён прилетает завтра, рейс перенесли из-за песчаной бури, — говорит Юнги сухо.              О, вот оно. Это заставляет сердце дрогнуть в неприятном спазме.              — Он дал согласие на то, чтобы Чонгук поехал завтра с тобой, Чимин.              Тревога и боль. Чонгук сжимает зубы и подлокотник дивана.              — Чонгук, тебе придётся постараться, — а это уже Хосок. С насмешкой.              Чонгук переводит на него холодный, уверенный взгляд и кивает.              — Я постараюсь.              — Получается, Тэхён уже будет в Нью-Йорке, когда Чимин и Чонгук пойдут на встречу? — спрашивает Хосок. — Если рейс не перенесут.              — Нет, — Чимин качает головой. — У нас утренняя встреча. Завтрак, вроде того, — он закатывает глаза. — В девять утра.              — Не нравится мне это, — вздыхает Юнги.              — Разве Тэхён стал бы подставлять жопу Чонгука, если бы это было опасно? — фыркает Хосок.              — Стал бы, — с усмешкой отвечает сам Чонгук. Он одаряет всех безэмоциональным взглядом. Его словами выглядит удивлённым только Чимин. Остальные согласно кивают.              — Я думаю, он прощупает с их помощью, — Хосок указывает на Чимина и Чонгука, — почву. Это наиболее безопасный и малозатратный вариант. Что мы теряем, если они их, допустим, убьют?              Чонгук поджимает губы, Чимин смотрит на него, а Хосок — на Юнги, выжидая.              — Ничего, — наконец, отвечает Юнги. Ровно. Спокойно.              Чонгук думает, что он врёт. Если Тэхён и в самом деле ничего не терял, а только избавлялся тем самым от своих нажитых проблем, то Юнги точно потеряет что-то важное в лице Чимина. Возможность любить, саму любовь и… часть себя, наверное.              — Ваша задача проста, — продолжает говорить Хосок, удовлетворённый ответом Юнги. — Хорошо провести время. Максимально расположить их к себе. Не пытаться ничего выведать или, тем более, рассказать. Просто светская встреча.              — На вас будут установлены микрофоны, по которым мы будем слышать, что происходит. Ответ вы будете получать по телефону в виде обычных сообщений или звонков, — подаёт голос Юнги. — Наши машины будут в паре кварталов, чтобы успеть приехать в случае чего.              — Разве этот, второй, не тот человек, которому мы могли бы передать информацию о Хигане? — задаёт вопрос Чонгук.              — Могли бы, — кивает Юнги. — Но это должно нести максимальную выгоду для нас.              — К тому же, — Хосок улыбается. — Это должен сделать кто-то из нас. Какая вера вам? Вы — никто в бизнесе, откуда у вас может быть достоверная информация?              — Я вполне могу иметь к ней доступ, — пожимает плечами Чонгук.              — Все знают, какое отношение у Тэхёна к своим пассиям, — фыркает Хосок. — Трахнуть, покрасоваться твоей жопой, снова трахнуть.              — Хосок, — обрывает Юнги, замечая, как напрягается Чонгук.              — Ах, да, прости, забыл, — он кривит губы в усмешке. — Ты же больше не пешка.              Чонгук прикусывает внутреннюю сторону щеки, держа себя в руках. Он не хочет срываться, не хочет показывать, что его это задевает. Не хочет подкармливать этого напыщенного ублюдка эмоциями. Хосок за что-то на него зол, но он не знает, за что. Чонгук усилием расслабляет лицо и поворачивается к Юнги.              — Передай Тэхёну, что я буду рад помочь ему.              А после встаёт и молча выходит из кабинета своего мужа.       Что бы там ни связывало Хосока и Тэхёна в прошлом — Хосок не имеет права с ним так разговаривать. В присутствии Тэхёна или нет.              Это некомфортно. Это волнующе: сидеть с Мару и Кристианом за одним столом, пить чай и есть английский завтрак, обсуждая работы Ван Гога — потому что они узнали, что Чонгук увлекается искусством, и, как оказалось, Мару не такой скучный собеседник, как он раньше думал. И менее неприятный, если ты не обязан в конце завтрака на этом же столе с ним переспать.       Чимин во всей этой почти что театрально наигранной ситуации смотрится органично: ему не составляет труда непринуждённо поддерживать беседу, улыбаться мягко и располагающе, а ещё держать лицо — дружелюбно, открыто; с ним действительно приятно находиться в компании. Чонгук думает, что ему должны хорошо платить за его работу.       Это всё ещё некомфортно. Даже пугающе: каждый раз, когда в голове проносится мысль о том, что Тэхён — где-то в небе сейчас, между ОАЭ и Нью-Йорком, и ни за что не сможет помочь, его этой мыслью сковывает. Чонгук пытается расслабиться, отвлекаясь на мелкие глотки чая, но его нервозность наверняка можно заметить по слишком резким движениям и тому, как часто он выпадает из разговора. До дрожи пробирает мысль, мельтешащая чуть позади: Тэхён если и поможет, то не из чувства любви или заботы, а из чувство долга, борьбы за репутацию и чего угодно ещё — сугубо профессионального. А ещё лучше было бы, чтобы Чонгуку помощь вообще не понадобилась — это тяготит, когда проблема создаёт проблему.       Чонгук вздыхает и с усилием приподнимает уголки губ в вежливой улыбке, когда Кристиан отвешивает ему очередной комплимент.       Эта встреча глупа и безрезультатна — думает Чонгук, пряча раздражение в глотке чая. Он действительно не хочет быть пешкой, он хочет сделать хоть что-то стоящее, хоть что-то важное.              — Я наслышан о Ким Тэхёне, — вдруг говорит Кристиан, замечая, что Чонгук не заинтересован в диалоге совсем. — Каково это — быть мужем такой властной фигуры?              Чонгук вскидывает брови, не меняясь в холодном и бесцветном взгляде.              — Приятно, — коротко отвечает он. — Я люблю власть.              — Властвовать? — Кристиан приподнимает одну сторону рта в игривой улыбке.              Чонгук медленно качает головой.              — Когда властвуют, — он поднимает взгляд к небу, виднеющееся за лёгкими занавесками. — Одним своим присутствием, знаете?              Кристиан улыбается чуть более открыто, с неприкрытой заинтересованностью.              — Не встречал таких людей, к сожалению.              Чонгук вновь смотрит на него: внимательно, пытаясь прощупать его настроение и мотивы. Он выглядит просто, так, словно действительно пришёл на дружеский завтрак, но Чонгук знает: всё это — напускное, каждый из них преследует свою цель. Мару разгадать проще всего — в нём клокочет обида: весь час, что они сидят тут, он незаметно пытался уколоть Чонгука двусмысленными фразами, но Чонгук к такому готов, его это не трогает и не задевает совсем, он отвечает с достоинством, обращая нападки в сторону нападающего; Чимин тут по воле случая, по течению судьбы, которое в один день круто изменилось — может быть, тому виной разошедшиеся литосферные плиты, или банально — лежачий камень, под который вода, как известно, не течёт. Кристиан — человек из правительства, может быть, не из самой верхушки, не тот, что получает деньги напрямую от Хигана, но скорее всего занимающийся этим больше тех, кто деньгами заправляет; какую игру он ведёт — их сторона не знает, но вариантов немного. Первый, самый очевидный: подобраться ближе, узнать больше, а потом общими силами сразить и отобрать всё, что есть у Тэхёна и Хосока. Второй, менее вероятный, но не менее возможный: он хочет работать с Тэхёном. Отсюда вытекает много конфликтов: собирается ли это сделать только он, или вся шайка-лейка Хигана, кроме него самого; если он один, то как он собирается сделать это максимально безболезненно и незаметно, и, самое главное — нужно ли это Тэхёну.       Чонгук щурится, размышляя над следующими своими словами, хотя Хосок и говорил — никаких игр, только приятная беседа.              — Или к счастью, — Чимин замечает настроение Чонгука и старается отшутиться, моментально наполняя атмосферу своим лёгким, непринуждённым смехом, который подхватывает Мару, но не Кристиан и Чонгук — они смотрят друг на друга с маленькими, хитрыми улыбками. Мог ли Кристиан разгадать его лучше, чем Чонгук Кристиана?              — Думаю, он был бы рад познакомиться с вами, — и склоняет голову набок, как кот, который увидел что-то вкусное и привлекательное.              — А я был бы рад увидеться с вами ещё раз, — Кристиан отвечает расслабленной улыбкой. Кажется, это он и добивался.              Телефон в кармане Чонгука вибрирует. Это точно Хосок или Юнги. Хотят сказать, чтобы Чонгук заткнулся. Он извиняется и достаёт смартфон, сразу переводя его в авиарежим, а после протягивая Кристиану.              — Оставите номер?              Конечно, он оставит. Эта тонкая связь, ниточка к Тэхёну — очевидно то, чего Кристиан добивается. Чонгук будет тем, кто даст ему то, чего он хочет, чтобы в конце концов получить своё собственное, не менее желанное.       Они с Чимином садятся в такси после ещё часа непринуждённой беседы, в ходе которой Чонгук мило извинился перед Мару за своё долгое отсутствие, сообщив, что на свадьбу был не приглашён не только он, а вообще никто — это была закрытая церемония для них двоих, после которой Чонгук с головой ушёл в новую жизнь, в которой нет места личным встречам один на один; Мару ответил вежливым кивком и пожеланиями крепкой семьи.       В самом деле Чонгук переживает: не то чтобы он не мог справиться с последствиями того, если Мару раскроет окружающему их миру его бывшую деятельность, и не то чтобы Мару это было выгодно — Чонгуку тоже есть, о чём рассказать. Его нервозность кроется лишь в том, что будут говорить про Тэхёна — и появляется резонный вопрос, какой вызов сам себе он бросил, взяв в мужья Чонгука — а главное — зачем. Чонгук зачёсывает волосы назад, больше не боясь испортить укладку. Тэхён наверняка уже знает, что на этой встрече был Мару, кто такой Мару — он знает тоже, скорее всего, ему рассказал Хосок — или Юнги, у которого выбора молчать уже нет, но Чонгук, конечно, ни слова про них с Чимином не скажет, потому что это уже не личный выбор каждого из них.              — Какого чёрта ты творишь, — шипит Чимин, впиваясь в него недовольным взглядом. Чонгук ни разу не видел его злым.              — Ничего? — пожимает плечами Чонгук.              — Хосок же говорил, что мы не должны ничего предпринимать, — он хмурит брови и раздувает ноздри.              — Успокойся, — Чонгук закатывает глаза и отворачивается к окну. — Я не сделал ничего непоправимого. Всего лишь взял его номер. И договорился о возможной встрече. Они могут использовать это как угодно.              — А ещё трактовать твои действия как угодно, — разочарованно бросает Чимин.              — Ты в безопасности в любом случае, верно? — он искоса смотрит на него. — Ты ничего не сделал. Так что расслабься.              Чимин резко выдыхает через нос и отворачивается к окну. Он думает, что Чонгук идиот, если считает, что всем плевать на его безопасность. Потому что, вот незадача, Чимину не плевать. И он волнуется. Возможно, немного эгоистично, потому что Чонгук за последние несколько лет — единственный, кто оказался ему близок, единственный, кто его понимал с полуслова и на самом деле чувствовал. Он не хотел терять его.              — Тэхён здесь, — холодно чеканит Чимин, когда они подъезжают к Лигере и он видит его машину.              Чонгук вздрагивает, как будто ему резко стало холодно. Он кивает Чимину и задерживается в машине всего на несколько десятков секунд, чтобы перевести дыхание и подготовиться. Он не боится этой встречи, он не переживает за свои действия, но за эти два дня произошло слишком много для Чонгука, которому слишком тяжело осмысливать и принимать новые чувства. Ему бы Тэхёну радоваться, позволить себя обнять, но он внезапно чувствует отчуждение, ведь, вот незадача, Чонгук — проблема, которая только что, наверняка, наплодила новых. А ещё пустышка. И никчёмный. Он чувствует это сильной накатывающей волной, когда выходит из машины и ощущает себя очень маленьким и неуместным, но вместе с тем бойким: он докажет, что значит что-то.       В кабинет Тэхёна он заходит последним — там расшторены окна, впуская полуденный свет, а ещё очень, очень тихо. Чонгук оглядывает каждого, останавливаясь взглядом на Хосоке, который при зрительном контакте с вызовом кивает, и Чонгук понимает — он многое хочет ему высказать; но следующим взгляд касается Тэхёна, который стоит за своим столом и смотрит на Хосока с тяжелой властью во взгляде, тонко сжатыми губами и расслабленным в остальном лице, и Чонгук понимает — их разговор прервался на самой высокой точке напряжения, но одно они успели точно — прояснить границы, которые Хосок сейчас с усилием соблюдает, желая Чонгука в душе ядом облить.              — Я не буду оправдываться. И извиняться.              Голос Чонгука для этой тишины слишком высокий и резкий, а слова вызывают усмешку на лицах Юнги и Хосока. Чимин закатывает глаза. Тэхён усмехается тоже, но иначе: он опускает лицо и прикрывает глаза, вздёргивая губы в приторной улыбке. А потом обходит стол и подходит к Чонгуку, стряхивая с его плеча невидимую пыль.              — Отправляйся домой. Чинсу ждёт в машине.              Чонгук смотрит в его глаза с тёплым и располагающим взглядом, на расслабленное лицо и лёгкую улыбку, под кожей запоздало пробегает холодок от интонации, с которой Тэхён говорит это — снисходительной, усталой. Наверное, он действительно устал от его выходок. И не может его видеть даже сейчас, спустя два дня отсутствия. Ведь единственный, кто скучал, — Чонгук. Это до жалкого смешно.       Бессилие накатывает резко — кому и что он собирался доказывать? Кто он, в конце концов, такой, чтобы здесь кому-то что-то доказывать? Пешка.       Чонгук кивает и тут же уходит, не замечая, как выходит из Лигеры, садится в машину и здоровается с Чинсу, прося отвезти домой. Плечи очень тяжёлые, а мышцы слабые. Ему невыносимо хочется погрузиться в тёплую воду, поэтому это первое, что он делает по приезде домой — принимает ванну, с головой погружаясь под воду, с головой погружаясь в мысли о собственной ничтожности.       Кто сказал ему, что обретя жизнь, обретя смысл и хоть какую-то жалкую мотивацию, он вдруг станет значимым, весомым? Недостаточно просто захотеть стать кем-то, для этого нужно что-то сделать — а делать он не умел. Юлить, вести себя стервозно и надменно, подчиняться и извлекать из этого выгоду — да, а делать что-то стоящее, что-то возводящее тебя в ранг значимости — нет.       Чонгук стирает капли воды с тела и подсушивает волосы полотенцем, одеваясь в одну из своих неизменных мягких пижам. Но даже их комфорт сейчас недостаточен, чтобы заглушить зуд по коже — от внутренней нервозности хочется её с себя содрать.       Мятный чай — дурацкий ритуал, который успокаивает лишь тем, что ненадолго занимает руки, а потом они же греются о большую кружку, пока освежающий аромат немного возвращает в реальность. Чонгук заваривает его и думает, что, желая купить свою свободу один единственный раз с Тэхёном вместо бесчисленных — с другими, он не учёл одного факта: что эта покупка может принести с собой какие-никакие, но отношения, влюблённость и обязательства.       Чонгук слышит его шаги, размешивая в кружке ложку мёда, чувствует, как он встаёт позади и кладёт руки ему на живот — так мягко и нежно, что внутри зарождается тошнота — так это лживо, так наигранно; кожи у основания шеи сначала касается тёплое дыхание, потом — прохладные губы, и Чонгука слегка, совсем немного, животом вжимают в столешницу, и он закусывает губу, надрывно выдыхая. Тело всегда предаёт его: даже сейчас, когда хочется выть и лезть на стену от собственной ничтожности, оно каждой своей грёбаной клеточкой хочет отдаться властным и горячим рукам, что сейчас так нежно оглаживают кожу живота, вызывая всё новые и новые сломанные вздохи, потому что реагировать не хочется отчаянно, но Чонгук со своим телом не в ладах; с разумом, кажется, тоже.       Горячая вода жжёт пальцы, когда он резко отодвигает кружку и по её краям разливается чай; пальцы Тэхёна цепляют кожу с натянутой болью, когда Чонгук изворачивается и отталкивает его от себя — тот, конечно, держит крепко, в глаза смотрит упрямо и отстраняется не больше чем на несколько дюймов.              — Что, совсем не скучал?              Рокочущий голос забирается под кожу привычно, отчего содрать её хочется с утроенной силой. Чонгук хмурится, в глаза смотрит строптиво и руки, которыми упирается в сильную грудь, напрягает сильнее.              — Не я тебя выгнал, — Чонгук прикусывает губу, а потом бросает обиженное: — Чимин не удовлетворил тебя?              Тэхён удивлённо вскидывает брови, а потом понимающе улыбается и даже посмеивается, отступая на пару шагов назад и кладя руки на кухонный островок позади себя.              — Я верный муж, Чонгук, — он окидывает его оценивающим взглядом. — А ты?              Чонгук вспоминает, что у него за плечами две встречи с Намджуном, о которых они не говорили, а ещё пистолет, завёрнутый в новый свитер, что сейчас лежит в его шкафу. Но лицо держит спокойно; он, может быть, и никчёмный совсем, но хоть какую-то гордость и значимость в собственных глазах всё ещё имеет.              — А моим словам хотя бы можно верить.              Он хочет скрыться в комнате, делает несколько быстрых шагов прочь, но Тэхён перехватывает его за предплечье, а потом резко прижимает к своей груди, запястьем давя на горло.              — Детка, разве так встречают любимого хёна? — выдыхает на ухо низко, другой рукой скользя под пижамные штаны. — Неужели не хочешь порадовать меня? — Чонгук дёргается, а потом кашляет: косточка запястья приходится прямо на кадык, и в уголках глаз собираются слёзы. Он чувствует толику страха, но больше — раздражение от своей беспомощности сейчас. — Знаю, хочешь, — Тэхён сильно сжимает его бедро, а Чонгук исступлённо хватает его за руку, что прижимается к шее, и вцепляется в неё ногтями, пытаясь от себя оттянуть.              — Отъебись, — шипит Чонгук, поворачивая голову в сторону и опуская подбородок.              Тэхён бьёт коленями под его, и ноги подкашиваются, Тэхён удерживает его за горло широко раскрытой, обнимающей ладонью, приподнимает и притягивает к себе снова — Чонгук висит на его руке, смаргивая слёзы: это до безумия жалко — быть таким слабым, чтобы хвататься за человека, который тебя пытается принуждать; быть таким нуждающимся, чтобы чувствовать мерзкое возбуждение внизу живота даже сейчас. Тэхён вдыхает аромат его кожи, пальцами чувствует учащённое сердцебиение, на коже — пару упавших слезинок, а после грубо отталкивает — и Чонгук, теряя опору, едва ли не падает. Но в комнату бежит, не оборачиваясь. Запирает дверь, тяжело дыша и закрывая ладонями лицо — как жаль, что от себя и собственных чувств нельзя запереться точно так же.       Грудь сжимает тисками от всполохнувшей вновь мысли: у Чонгука есть обязательства. Что стоящего он мог дать Тэхёну, кроме секса и смазливой мордашки рядом? Имел ли он право отказаться? Как человек — да. Как его кукла — нет. Быть удобным, быть гибким и всепринимающим — вот его основная задача, это ясно как день с первой их встречи. А ещё — позволять себя ломать, ведь Тэхёну это так сильно нравится. Однако, чтобы было, что ломать — что-то должно иметь хоть какой-то стержень.       Ближе к вечеру Чонгук утирает последние слезинки, а ближе к закату приводит себя в порядок и с мыслью о том, что он должен извиниться за свои слова и строптивость, выходит на кухню, чтобы перекусить — он не ел с самого утра. В холодильнике ожидаемо пусто, поэтому Чонгук садится за стол, выбирая доставку. Тэхён спускается со второго этажа через пару минут, а Чонгук, прикусывая губу, делает вид, что не замечает его, потому что это их, наверное, первая такая яркая вспышка-столкновение, и он не знает, как вести себя после.              — Ты забыл про чай, — безразличным голосом говорит Тэхён.              Чонгук поднимает на него взгляд, а потом опускает на его руки, в которых — небольшой бутылёк с белыми таблетками, одну из которых он показательно бросает в кружку всё с тем же мятным чаем и мёдом, а после тщательно перемешивает. Чонгук наблюдает за этим завороженным взглядом. В желудке колет от тревожного предвкушения. Предельно ясно, что это не витамины.              — Пей.              Тэхён садится напротив, пододвигает кружку к Чонгуку, складывает руки в замок и кладёт на них подбородок, спокойным взглядом наблюдая за ним.       Чонгук сильнее заживает губу зубами. Он не должен тянуть руки и брать в них кружку, не должен пить мелкими глотками всё сразу, до дна, чувствуя на языке лёгкую горечь — но именно это он делает. Осознанно показывает свою готовность сдаться, подчиниться без остатка — Тэхён при желании с лёгкой руки может его убить. И то, что было днём — лишь небольшая ошибка, сбой в коде, который он обязательно починит и больше не даст поводов усомниться в себе.              — Так-то лучше, — Тэхён кивает и довольно улыбается, забирая из чуть дрожащих рук пустую посуду. — А теперь идём.              Он подходит и подаёт руку, за которую Чонгук крепко берётся, чувствуя себя немного растерянно от того, что до сих пор молчит. Тэхён ведёт его в свою комнату, усаживает на кровать и садится рядом сам.              — Скажи мне, Чонгук, — он оглаживает румяную щёку лёгким касанием руки, — ты ведь на самом деле хороший мальчик?              Чонгуку хочется вздрогнуть, но тело наполняется странной лёгкостью, от которой почему-то движения запоздалые — лишь в голове, в настоящем он не двигается, даже не открывает рта, и «я хороший, хён» так и остаётся под языком, тяжёлым и прилипшим к нёбу.              — Уже не можешь? — понимает Тэхён, глядя в стеклянные глаза напротив, в которых ни капли страха, только взволнованное предвкушение. Как же он любит эту безумную чонгукову черту.              Ощущения становятся острее: скользящая по телу ткань отдаётся сотней невесомых прикосновений; картинка перед глазами чуть тускнеет, приобретая наслаивающиеся друг на друга контуры, но больше всего Чонгука предаёт слух — голос Тэхёна каждой нотой отдаётся в непосредственной близости, как будто каждое слово он шепчет на ухо, хотя сейчас — он где-то в изножье кровати, задумчиво склоняет голову и постукивает пальцем по подбородку.              — Сколько же в этой грации и изящности спеси, — он движется ближе, немного склоняется над бездвижным телом, — так сразу и не скажешь, — пальцы движутся по коже, такой чувствительной, словно все нервы разом оголились, чертят линии от бедра до рёбер, обводя каждое с нажимом, словно пересчитывая. — Много в тебе ещё загадок, а, Чонгуки?              Пальцы аккуратно поправляют пряди волос, убирая с глаз, которые внимательно следят за каждым его движением; моргать удаётся с трудом, оттого в уголках глаз собираются слёзы, размывая очертания вокруг ещё сильнее. Чонгук за эту руку хочет схватиться, вскрикнуть, что в нём ничего загадочного, ничего интересного, в нём вообще ничего нет. Он не особенный, он никакой — просто пустышка, которую Тэхён по счастливой случайности подобрал, и теперь у пустышки этой был хоть кто-то в долгосрочной перспективе, которой Чонгуку, как оказалось, всё это время не хватало: жить одним днём ему нравится, но это вселяет тревогу, потому что с каждым закатом ты не знаешь, настанет ли для тебя рассвет.       Это банальный страх — навсегда остаться в ночи, темноте, когда ни одна звезда не загорится, луна — за тучами, а все лампы дома перегорели, и ты мечешься, как безумный, в итоге бессильно опадая на пол, желая лишь одного — чтобы хоть одна чёртова звезда на небе зажглась, чтобы не так страшно, чтобы паника отступила и дала вдохнуть.       Чонгук судорожно вдыхает, когда его ноги разводят, и он не понимает своих ощущений: его тело либо слишком напряжено, либо слишком расслаблено; и он думает, даже не допускает иной мысли, что сейчас его возьмут без подготовки, чтобы сбить спесь и желание когда-либо ещё ощетиниваться. Наверняка его тело готово к этому сейчас.              — Мне кажется, любовь моя, ты стал забывать своё место, — вздыхает Тэхён, входя в податливое тело влажными пальцами — сразу двумя, потому что оно готово его принять сейчас как никогда.              В горле булькает стон — ощущение пальцев на простате сейчас слишком: как будто Чонгук трахался всю ночь, кончил трижды, и теперь он до боли и иступляющей рези чувствительный. Тэхён издаёт смешок, нависая над лицом Чонгука, по вискам которого изредка срываются слёзы.              — Ты безумно красивый, малыш, — низкий, бархатный голос проникает в самое сознание, оглаживает каждую непристойную мысль, которая должна быть неуместной сейчас, но Чонгук — он своего рода сумасшедший, который в ненормальности своей заживо, с удовольствием сгорал, — а ещё очень умный и хитрый, — первый толчок внутрь — грубый и резкий — раздирает изнутри горло: крик режет стенки, звучит высоко и оглушающе. — Но тебя, по всей видимости, подводит память, — Тэхён губами встречает каждый новый булькающий между сомкнутых губ крик, дышит тяжело, сдерживая собственные стоны, бёдрами двигается плавно, размашисто. Чонгук давится, в груди клокочет паника, ему кажется, что он захлебнётся собственной слюной, и стоит бы думать только об этом, но сознание предательски концентрируется вокруг голоса, перед которым хотелось преклониться, упасть на колени, что угодно сделать, главное — позволить подчинить; вокруг таких сильных, острых ощущений внутри: от члена Тэхёна всё горит и пронизывает иглами, но тело с каждой минутой привыкает всё больше, сдаётся всё сильнее, и эта болезненная чувствительность становится приятной, плавящей, расслабляющей — теперь Чонгук точно чувствует, какое тело расслабленное, мягкое, податливое. Тэхён смотрит точно в глаза, улыбается резковато, ладонь кладёт на щёку и выдыхает: — Ты стал забывать, что твоё место — подо мной. Как сейчас, — Чонгук хочет взывать, закричать «Да, блять, только под тобой» и попросить не останавливаться, трахать сильнее, резче, потому что Тэхён замедляется, и этого так чертовски мало, — Ты не шлюха больше, Чонгук, — аккуратный поцелуй в челюсть, и снова — глаза в глаза. — Но у моей любви очень чёткие рамки, — большим пальцем утирает висок, — клетка, Чонгук, — он улыбается, — моя любовь живёт в клетке.              Крик понижается, вся кожа — как в жидком азоте, кожу головы покалывает, перед глазами плывёт; Тэхён стонет прямо в ухо, и это — отправная точка, Чонгук видит цветные пятна, сменяющиеся резкими вспышками воспоминаний за прошедшие пару месяцев.              

«Я верный муж, Чонгук»

      

«Хочу слышать, как ты кричишь»

      

«Ты получишь свою любовь. В ответ я заберу всё — без остатка»

      

«Я чувствую, что моя шлюха недостаточно старается, чтобы принять меня»

      

«Ким Чонгук не может быть шлюхой»

      

«Ты не заслуживаешь смерти»

      

«Ким Чонгук»

      

«Если ты пойдёшь против моей воли, любовь моя, я на этом холсте твоей кровью нарисую»

      

«Думаешь, я охочусь за тобой?»

      

«Мы теперь женаты»

      

«Конечно. Всему есть цена, Чонгук. Особенно тебе»

      

«Поздравляю молодожёнов»

      

«Мой ангел молился не тем богам»

«Я буду молиться только тебе»

      

«Я убью любого, кто посмеет сделать с тобой что-то плохое»

      

«Ты очень разочаровал меня»

      

«Ты та ещё шлюха, любовь моя»

      

«Теперь я тобой владею»

      

«Мы обручены, забыл?»

      

«Ты ведёшь себя как мудак, за таких замуж не выходят»

«А ты выйдешь»

«Выйду»

      

«Ты нужен мне на выходных»

      

«Хочешь сдохнуть в этой постели?»

      

«Я тебя сломаю»

      

«Ты стоишь дороже»

             Я не стою ничего, Тэхён.