*
Чимину до зубного скрежета трудно сдерживать рвущийся наружу утробный крик. Юнги везёт его домой, время едва тянется к обеденному, впереди — ещё целый день, в который можно успеть, наверное, многое; а Чимину хочется рвать на себе кожу и кричать до сорванного голоса и хрипа, потому что всего становится слишком много. Он отлично справлялся со всем, что преподносила ему жизнь: чаще всего спокойствие и принятие каждой ситуации с холодной рассудительностью ему даже не нужно было играть — он в самом деле чувствовал себя абсолютно нормально, устойчиво и сильно. Даже ту трепетную любовь к Юнги он смог надёжно закопать поглубже в ворохе мстительных чувств. Но сейчас — он не знает, из-за чего именно, но старая рана болит невыносимо сильно. Возможно, запоздалой волной накатывает осознание, насколько Намджун испоганил его жизнь и продолжает это делать сейчас — ему даже нельзя из дома спокойно выйти. И насколько Чимин испортил жизнь себе сам, раз и навсегда своими поступками перечеркнув возможность быть с Юнги: по-нормальному, искренне и без постоянного чувства вины вперемешку с болью. Невозможность эта так ноет и саднит под кожей, что да, её всё ещё невыносимо хочется содрать. Чимин смотрит в боковое зеркало заднего вида на своё лицо и удивляется: оно такое спокойное, безразличное… он даже выглядит так, словно всё в порядке. Словно он не замешан в играх эскортной мафии, не работает в ней же, что по факту означает еблю за деньги; словно со вчерашнего дня на языке не осел тошнотворный привкус чей-то спермы. Чимин смотрит на Юнги — ему тридцать три, он помнит. И в бизнесе он на год раньше Тэхёна, то есть, с двадцати двух лет. У него за плечами — детство, подростковая жизнь, вероятно, университет, а потом целая жизнь на управляющих должностях проституции и эскорта, целая жизнь в продаже секса и, всё же, моральности людей, чужих чувств и, каких-никаких, но жизней. Чимин стискивает зубы, очерчивая взглядом его спокойный профиль. Он понятия не имеет, чем жил Юнги все года до их встречи — о прошлом они особо не говорили, учитывая, что у Чимина его действительно немного: совершенно обычное, ничем не примечательное детство, где его желание танцевать родители поддерживали, но ни на что особенное не рассчитывали. Подростковый возраст — немного сложный, потому что принятие себя как гея в гомофобной стране далось тяжело, а потом — смерть родителей, так банально, в аварии, и милый двоюродный брат из Нью-Йорка, который так самоотверженно вызвался его усыновить. Чимин помнил его тогда: в детстве они много проводили времени вместе, пока он не уехал. Потом Намджун часто приезжал на каникулы, они виделись каждый раз, и он привозил ему подарки — всегда очень классные. И жизнь всё ещё была непримечательной, Чимин, усердно готовящийся к поступлению на юридический, благополучно забивший на желание заниматься танцами, ничего необычного вокруг себя не замечал. Пока, да, не тот самый переломный момент, которым стал то ли Юнги, то ли Намджун — понятно не очень, но, в целом, с потерей девственности под двоюродным братом жизнь стала видеться как-то совсем иначе. И самоощущение изменилось сильно. Забылась смерть родителей, из-за которой он первое время даже ходил к психологу. Все старые травмы и проблемы стали неважными, да и изнасилование, в целом, тоже. Потому что плох не сам факт, а последствия, которые ты от него имеешь. — Чимин? — зовёт Юнги. — Мы идём? Чимин пару раз моргает, понимая, что всё это время машина стоит возле подъезда, давно заглушенная, а он, не моргая, пялится на Юнги. — Конечно, — кивает Чимин заторможено и выходит наружу. Через месяц Новый Год. Подведение итогов, сброс негатива и новое начало. Чимин закрывает веки, слушая собственное сердцебиение, пока они едут в лифте. Всё, что есть в его жизни, ощущается как неудачное стечение обстоятельств, над которыми он никогда не был властен. Судьба не давала ему шанса почувствовать, что хоть что-то в ней — его рук дело, а не предопределение свыше, что он хоть что-то может исправить или заново отстроить сам. И Чимин не знает, как. Не знает, может ли на самом деле. Все остальные как-то делали это. Он — никогда. Юнги уже привычно скользит по его маленькой квартирке, открывает окно в спальне и возвращается. Чимин стоит в прихожей, держа руку за спиной, на ручке двери, словно забыл убрать после того, как вошёл внутрь и закрыл за собой. — Твоя спальня — действительно квинтэссенция нежности, — вдруг говорит Юнги, пряча пистолет и отчего-то виновато улыбаясь. Чимин опускает руку, делает шаг вперёд, глубоко вдыхает. Жизнь никогда не давала ему шанса почувствовать, что он может что-то изменить или отстроить заново сам; он не знает, как это, у него нет ни плана действий, ни представления о том, что в итоге он хочет получить — и хочет ли вообще, но сейчас — да, он хочет. Не думать о последствиях, потому что они никогда не оказываются такими, как ты предполагаешь; не брать на себя ответственность, о которой не просили; не следовать собственным же словам, точно зная, что потом поплатишься, ведь человек обязательно тебя укорит в собственной нестабильности. Может быть, он действительно биполярная шлюха, и Намджун был прав. Но Чимин хочет. И Чимин целует. Отчаянно, сломлено, бессильно. Это больше похоже на мольбу, на желание сдаться и сказать «я слабый, я больше не могу, ещё чуть-чуть — и я сломаюсь», и даже титановый стержень не поможет. Это больше похоже на простое касание губами с нарастающим по мере ускользания сознания нажимом. Но Юнги, так быстро находящий в себе силы Юнги, придерживает пальцами за подбородок нежно, ладонь кладёт на лопатки тепло и по-родному, к стене прислоняет едва, чтобы было легче стоять, и целует за двоих, целует с любовью и нежностью, которую хранит в себе каждый день, не давая им угаснуть или слиться с грустью и злостью на нелёгкую судьбу; слёзы утирает всё теми же нежными пальцами, не переставая целовать так умело, так подходяще, что Чимин в поцелуй рыдает, но отвечать не перестаёт, а обретшими силу руками притягивает за шерстяную ткань пальто к себе ближе, кричать всё ещё хочет надрывно и до хрипа. На это ему даёт сил Юнги — делится ими через мягкие касания губ, словно мазками кисти для холста, что обретает новые краски, обретает формы, смысл, оттенки. Чимину обретать себя ещё долго, но пока его целуют так — с желанием и благоговением, так, словно он что-то значит — и не просто что-то, а до сорванного от одного лишь поцелуя дыхания много — это всё ещё остаётся возможным. Возможно, Юнги может его спасти. Возможно, Чимин может доломать себя окончательно.*
Чонгук чувствует себя так, словно занырнул слишком глубоко: в ушах шумит, а тело ощущается мягким и ватным, будто раздавленным толщей воды; он чувствует фантомное давление, кажется, несколько часов, прежде чем оно резко пропадает и он распахивает глаза, судорожно вдыхая воздух. По коже бежит мороз, потряхивать начинает сразу — мелко и неприятно, как будто он всю ночь провёл на улице. В комнате ярко из-за высоко стоящего солнца, что лучами врезается в белые стены; Чонгук жмурится и пару раз глубоко вдыхает, чувствуя подкатывающую к горлу тошноту. Он переворачивается набок, подкладывая подушку под голову и закрывая глаза. Голова раскалывается. И хочется пить — язык пристаёт к нёбу и мерзко отлипает у корня каждый раз, когда Чонгук пытается проглотить скопившуюся в горле вязкую слюну. Он открывает глаза и приподнимается на локтях, взглядом находя стакан воды, стоящий на прикроватной тумбочке. От воды тошнит сильнее, и Чонгук упирается лбом в подушку, сдавленно мыча. Ему плохо. Очень плохо. Он давно не чувствовал себя физически настолько дерьмово, чтобы не мочь сосредоточиться на своём моральном состоянии. Дыша неглубоко и мелко, он шарит руками по телу, надеясь оказаться в своей одежде и найти телефон, но на нём только нижнее бельё. — Тэ-хён, — по слогам зовёт он, но голос — слабый и хриплый, наверняка едва слышно. До своей комнаты ему идти всего несколько метров, но это расстояние сейчас кажется непосильным, однако спустя пару глубоких вдохов-выдохов Чонгук медленно встаёт с кровати, ощущая в мышцах ломоту и слабость; тело от лёгкой разминки приходит в тонус, сердце словно по новой запускается и разгоняет кровь — Чонгук чувствует себя лучше, садясь на свою кровать с телефоном в руках и печатая сообщение. Jk Тэхён, мне плохо Очень Ты дома? T-hyung Нет, я в городе Чонгук вздыхает. Хочет спросить, приедет ли Тэхён, но пальцы замирают на первых двух символах, а после и вовсе жмут на кнопку блокировки и с силой сжимают корпус телефона. Он не хочет, чтобы ему приходилось просить об этом. Чонгук ложится на кровать, не закрывая глаз, и продолжает размеренно дышать, ощущая, как отступает муть в глазах и туман в голове — сознание проясняется вместе с отступающим чувством тошноты. Он помнит каждое сказанное Тэхёном слово, каждое прикосновение: нежное и грубое. Внизу живота тянет и в горле встаёт ком — он не понимает, как далеко может зайти в собственном безрассудном повиновении перед человеком, которого другие люди называют психопатом. Тэхён мог отравить его: положить в чай две таблетки вместо одной и тогда бы, кто знает, проснулся ли бы Чонгук вообще? Он прикусывает губу и всхлипывает — от такого себя, абсолютно слабого, беспомощного и бесполезного, ему невозможно мерзко. И он ненавидит себя за слёзы, что бесконтрольно катятся по холодным щекам — Намджун, конечно, был прав, и то, что происходит сейчас, доказывает это окончательно. Ненависти — её слишком много для одного Чонгука, ей бы поделиться с кем-то, выплеснуть — но абсолютно не на кого; он в этой жизни абсолютно один и всегда был тем, на кого эту самую ненависть выплёскивали, а сам он этот сосуд наполнял ещё быстрее. И сейчас, кажется, он полон настолько, что готов опрокинуться и разбиться. Чонгук впивается ногтями в голое бедро и шумно дышит, запрокидывая голову. От слёз, на самом деле, немного легче, грудь освобождается от фантомного давления и дышать получается свободно, почти как раньше — в клетке всегда было достаточно воздуха. Телефон вибрирует, и Чонгук нехотя открывает глаза. XXX Слышал, за тобой приставили цербера Каково это — быть настолько никчёмным, что даже за собственную безопасность поручиться не можешь? А, кстати Это Намджун Привет Чонгук промаргивается — выходит из диалога, смотрит на неотвеченное Тэхёну сообщение, заходит обратно — переписка никуда не исчезает, значит, это всё происходит на самом деле. Jk О чём ты чёрт возьми говоришь XXX О, ты что, не в курсе? Ну, конечно, зачем Тэхёну такую глупую шлюшку ставить в известность, что за ним приставили охрану Представляешь, как сильно он меня боится? А ты, Чонгук, боишься? Jk Нет В тебе нет ничего, что могло бы меня напугать Чонгук сглатывает. Вдыхает. Пару раз медленно моргает, пытаясь прийти в себя. Он не знает, почему Намджун так влияет на него — ненависть внутри его сосуда вдруг застывает, больше не грозясь разбиться или лопнуть. Но она становится такой леденящей, что, кажется, кончики пальцев в любой момент покроются коркой льда, а потом — одно неловкое движение, и само тело рассыплется на тысячу осколков. Он чувствует себя хрупким сейчас. И просто хочет доказать всем, а себе — в первую очередь, что может постоять за себя. Не сломиться. И если Тэхён не хочет ехать к нему, не хочет помогать — пускай. Он справится сам. XXX Ну, раз так Может, встретимся? Поболтаем? Jk Конечно Чонгук закусывает губу и нервно улыбается. Он понимает: это — поздно начавшийся переходный возраст; бунт, который в силу обстоятельств, не мог вырваться раньше, но, даже понимая это, он хочет, чтобы с этим разбирался Тэхён, а не он сам, пускай Тэхён ему и вовсе не родитель, но, вроде как, лицо ответственное. За животным, пускай и в клетке, следить и ухаживать надо не меньше, чем за вольным. ХХХ Вызови такси на соседнюю улицу А сам выйди через чёрный ход Надеюсь, ты в курсе, где он Буду ждать в Торговом Центре рядом с милой квартиркой твоего муженька Чонгуку, что сейчас украдкой пробирается через сад с облетевшими листьями, чтобы выйти через невзрачную калитку на улицу и быстро пересечь её в направлении уже ожидающего такси, может быть, надо совсем немного: внимания, заботы — и чтобы о них обязательно не приходилось просить. Чонгуку, что сидит в такси и едет навстречу человеку, который явно не желает ему добра, в условиях его реалий нужно слишком много: внимания, заботы — и чтобы о них обязательно не приходилось просить, а ещё чтобы их дал обязательно никто иной, как Ким Тэхён — тот, кто их, конечно же, просто так никогда не даёт. Чонгуку, что без страха садится за столик в невзрачном кафе, проигнорировав два входящих от Тэхёна, потому что — уже поздно, теперь Чонгук хочет до конца, чтобы кое-кто обязательно понял, что Чонгук внимания ждать не любит, может быть, не хватает немного рассудительности и чувства самосохранения — он мог хотя бы взять пистолет с собой на эту встречу, но что может случиться в торговом центре, в канун Рождества, когда людей до ужасающего много? Может быть — только Ким Намджун, что улыбается обаятельно, и его драконьи глаза становятся ещё более притягательными, да и весь он — сидит напротив, словно произведение искусства, не прилагая к этому совершенно никаких усилий: просто аура сильного человека, просто Чонгука, возможно, только возможно, неимоверно сильно тянет к психопатам. — Выглядишь измученным, — говорит Намджун. И Чонгук улыбается — действительно измученно. Едва ли он нашёл в себе силы принять душ, припудрить лицо и натянуть любые джинсы и безразмерную худи. Давно он не выглядел так дерьмово, выходя из дома. — Жизнь — не только лишь сахар, верно? — отвечает Чонгук, пожимая плечами. И, может быть, он совсем дурак, но когда Намджун пододвигает ему кружку с кофе, у которой на блюдце лежит маленькая печенька, он эту кружку без раздумий принимает, а ароматный кофе с молоком и корицей пьёт с удовольствием, и ни одна тревожная мысль не пробегает в его голове, потому что, в самом-то деле, его не тревожит ничего, что может с ним случиться — Тэхён, пускай скупой на внимание и заботу, своей защитой обязательно всё компенсирует, и Чонгук, пускай изрядно поёбанный судьбой и обстоятельствами, в итоге, несомненно, окажется под его крылом, совсем рядом, и уверенная ладонь обязательно вновь ляжет на его поясницу, направляя вперёд, двигая его по коридорам такой невнятной, почти нежеланной судьбы. — Ты не такой глупый, как я думал, да? — Намджун прищуривается и внимательно всматривается в скудную мимику напротив: в первую встречу Чонгук показался ему куда более эмоциональным и взбалмошным. «Ты не представляешь, насколько я глуп», — хочет сказать Чонгук, но прикусывает язык, прежде подцепив им каплю кофе на губе. — Может быть, чуть умнее, чем ты предполагал, — он пожимает плечами. — Но полезным тебе буду вряд ли. Намджун в немом вопросе вскидывает брови и пододвигает стул ближе к столу, ставя на его край локти и чуть склоняя голову, ожидая продолжения. — Ты наверняка хочешь получить от меня какую-нибудь информацию. И даже готов предложить что-то взамен: ты даже уверен, что я соглашусь, ты ведь в самом деле считаешь меня продажной пустышкой, — Чонгук удивлён своим спокойствием, но голос его ещё никогда не был таким уверенным, и ему это нравится. — Но мне не нужны ни твои деньги, ни твои привилегии, которые меня в любом случае не удовлетворят. Мои интересы слишком беспечны и вместе с тем глубоки — их осилить могут лишь единицы. — И Ким Тэхён из них? — Намджун выглядит действительно заинтересованным и, более того — поражённым. — Из них, — кивает Чонгук. — Но ему нужен толчок? — мужчина вновь расплывается в улыбке, замечая, как губы напротив чуть вздрагивают в грустной улыбке — за последнее время он научился манипулировать куда лучше. — Возможно. — Я мог бы помочь тебе, — Намджун понижает голос, наклоняясь ближе, чуть перевешиваясь над столом. — Цена? Выгода? Что тебе с того? — Ты поможешь мне в ответ, и тебе даже не придётся ничего делать. — Звучит как дерьмовый план, — фыркает Чонгук, тоже наклоняясь над столом. Ему нравится смотреть Намджуну в глаза. Они волшебные. — Сейчас ты добровольно поедешь со мной, и через несколько часов Тэхёну придёт сообщение о том, что тебя похитили. О, и похитил не просто кто-то, а Ким Намджун — один из его главных врагов, — он самодовольно улыбается. — Это большой удар по репутации, если кто-то узнает, но я же очень добр, ты знал? Чонгук усмехается, отстраняясь назад — он вспоминает: Ким Намджун добр ровно настолько, чтобы сломать жизнь его другу — Пак Чимину. На душе неприятно скребёт от мысли о том, что он так запросто сидит и говорит с этим человеком, которого при любом удобном случае должен был, наверное, застрелить. Или, всё же, плюнуть в лицо — хотя бы раз. — И раз я очень добр, — продолжает Намджун, — я выдвину ему условия, при которых он получит свою игрушку обратно и никто, кроме нас троих, об этом знать не будет. Ты получишь его повышенное внимание и, наверняка, заботу — все наслышаны, как Тэхён эмоционален, если его игрушку трогают, а я — получу свою выгоду. Чонгуку, наверное, следует больше думать о последствиях и иногда заглядывать в завтрашний день, ну или, хотя бы, пораскинуть мозгами да подумать — что Намджун может хотеть получить от Тэхёна? Вариантов, на самом-то деле, множество, а думать сегодня даётся совсем тяжело, но одно Чонгук знает точно — в ответ на поступок Тэхёна, пускай он и принял его так безоговорочно и самозабвенно, он хочет сделать что-то не менее разрушительное. А ещё Чонгуку, садясь в машину к Намджуну, всё же стоит ответить на звонок Тэхёна и подумать, что Намджун может сделать с ним что угодно — он о нём ровным счётом не знает ничего, кроме того, что рассказал Чимин, и это — совсем не то, после чего начинаешь доверять человеку. Но Чонгук устало прислоняется головой к стеклу и засыпает — усталости в нём после ночи всё ещё до нестерпимого много.*
— Привет, Чимин. Чимин заканчивает наносить тушь и поворачивает голову, встречаясь взглядом с Тэхёном. — Привет, Тэхён. У него в глазах редко что-то можно прочитать, но сейчас, даже сквозь несколько метров, Чимин видит это — угрозу; угрозу, нависшую над Тэхёном, которая теперь медленно, как грозовая туча в безветренном небе, ползёт к горизонту, но здесь и сейчас горизонт — это Чимин. — Как смотришь на пару незапланированных выходных? — Тэхён садится на диван и складывает пальцы в замок, выглядя слегка, совсем слегка напряжённым, но при этом — совершенно уверенным. Как будто он уверен в том, что делает, но времени у него не так много. Он торопится. Чимин понимает. — Оплачиваемых, я надеюсь? — улыбается Чимин, чувствуя, как влажный блеск растягивается по губам. Приятно. — Разве я давал тебе другие? — Тэхён улыбается тоже. Чимин качает головой, встаёт со стула и подходит к Тэхёну, смотря под ноги. Садится на диван с другого края и вздыхает. — Что случилось? — У Чонгука неприятности, — Тэхён говорит это спокойно, выдержанно смотря на Чимина, который тут же вскидывает голову и с беспокойством смотрит ему в глаза. Отлично. Страх и беспокойство — это нужно Тэхёну сейчас. — Намджун похитил его. Чимин вздрагивает. Он знает, что за Чонгуком были приставлены лучшие люди, которые незаметно охраняли его — как Намджун смог обойти их? Неужели он стал настолько хорош в подковёрных играх? А ещё — он помнит, хорошо помнит, на что Намджун способен, и Чонгук едва ли физически сильнее Чимина. Он сжимает колени пальцами и рвано выдыхает. Он не хочет, чтобы с Чонгуком что-то случилось. — И он хочет меня в обмен на него, — тихо говорит Чимин. — А ты хочешь помочь другу, — кивает Тэхён. И больше им говорить не о чем. Если эта пара дополнительных выходных затянется на месяцы, если Чимин вообще больше никогда не переступит порог Лигеры или своего дома — им с Тэхёном никаких бумаг подписывать не надо, чего уж там, Чимину даже не придётся отпрашиваться — Тэхён и так знает, где он. И вот: проблемы так просто решаются. Намджун получит Чимина, успокоится и, может быть, отойдёт от дел. Хиган без его поддержки пойдёт ко дну, а Тэхён снова сможет свободно дышать, не заботясь о внешних угрозах. Всё вновь станет спокойно — как до того, когда Чимин появился в их жизни. Юнги где-то в зале — Чимин знает это, когда они с Тэхёном идут к главному выходу, он хочет обернуться, взглянуть на него, наверное, в последний раз, но не позволяет себе этого — он не хочет плакать. Он просто хочет помочь другу. Тэхён знает — он мог бы избежать этого немного унизительного для него выменивания — как будто он действительно попался на удочку Намджуна. Но «избежать» — неправильное слово, потому что ему, в самом-то деле, особо ничего не стоит Чимина Намджуну отдать. Особенно учитывая складывающуюся с Юнги ситуацию. Особенно учитывая то, как Рой — его любимый второй водитель и по совместительству безопасник, позвонил ему с отчётом о том, что на телефон Чонгука поступают сообщения от Намджуна. А потом о том, что Чонгук собирается уйти из особняка. И уходит. А Тэхён просто велит подождать. Посмотреть. Ему интересно: как далеко может зайти Чонгук, а главное — что им движет. Камеры из торгового центра говорят одно — это не похищение. Всё, что происходило между Чонгуком и Намджуном похоже на дружескую беседу, после которой они просто уезжают вместе. Не похищение. А выкуп за него не требуют. Тэхён усмехается себе под нос, не замечая Чимина, что со слезами на глазах смотрит в окно. Ему поразительно то, как многогранны в своей глупости бывают люди; как интересна бывает их глупость. Или же — ум. Тэхён всё ещё не знает: вдруг всё происходящее — в действительности лишь хорошо разыгранный спектакль, и его податливый Чонгук давно плетёт интриги за его спиной. Что ж, наверняка уже совсем скоро он узнает об этом.*
— Это всё не то, чем кажется, — говорит Намджун. Это их первый совместный вечер у него дома, и Чонгук надеется, что последний. Пространство вокруг излишне тёмное и вычурное, на стенах и полках — много реплик произведений искусства, при этом свободного пространства слишком много, что вселяет неясную тревогу. Чонгук пьёт воду, отказываясь от ужина и чая — кусок в горло не лезет после неприятного сна в машине. Спать перед вечером — дерьмовая идея. — Я так не думаю, — Чонгук поджимает губы. — Он принадлежал мне по праву, — голос Намджуна, выпившего пару бокалов вина, понижается и мутнеет злобой. — То, что ты был его опекуном, не давало тебе права его насиловать по закону, — холодно отрезает Чонгук. Ему совершенно не хочется говорить об этом. Не хочется говорить с Намджуном. Но вот он — сидит напротив, пьёт воду из стакана и пытается объяснить насильнику, что насиловать — плохо. Какой абсурд. — Я сделал для него больше, чем кто-либо другой, — Намджун вскидывает руки, рассыпая сигаретный пепел себе на джинсы. — Я заботился о нём, оберегал, кто, как ни я, мог сделать это лучше других? Чонгук закрывает глаза. Вздыхает. И просто пытается не представлять Чимина, лежащего под этим, безусловно, невероятно красивым человеком, который походил на греческого бога, — плачущего, сломленного в будущем Чимина. Возможно, Чонгука это не сломало бы. Возможно, Чонгуку это даже понравилось бы. Ему до моральной составляющей дела нет. — Просто в следующий раз не забудь спросить согласия — и проблем не будет, — Чонгук ставит стакан на столик рядом с собой и снисходительно улыбается. — Хорошо, — хрипло говорит Намджун, туша окурок. Он встаёт с кресла и подходит к Чонгуку, который внимательно следит за ним открытым, не выражающим ни беспокойства, ни каких-либо эмоций, взглядом. — Потрахаемся? Брови Чонгука подлетают вверх, он хватается за подлокотник кресла, в котором сидит, и начинает смеяться — неконтролируемо, громко, почти истерично. Слёзы собираются в уголках глаз, он сгибается пополам, держась за вздрагивающий пресс. Все эмоции, накопившиеся со вчерашнего утра, разом выходят из него, опустошая и выжимая. Потрахаться. С Намджуном. В целом, идея неплохая: у него подтянутое тело, не перегруженное мышцами, приятная внешность, притягательный взгляд, в котором с удовольствием можно потеряться во время секса; наверняка, трахает он неплохо. Особенно, если берёт силой. Чонгук выпрямляется и облизывает сухие губы, глядя на немного растерянного Намджуна. Да, это было бы неплохо. — Боюсь, это не входило в нашу сделку, — пожимает он плечами и встаёт с кресла. — Но мне приятно, что ты пользуешься моими советами. Подарив ему вежливую улыбку, Чонгук уходит в комнату, которую Намджун ему гостеприимно выделил, когда они только приехали сегодня днём. Он не закрывает дверь на замок, потому что отлично знает, это — дом Намджуна, он может зайти в любую из комнат, если захочет. Чонгук садится на кровать и смотрит в окно, которое тут гораздо меньше, чем у Тэхёна дома, и выходит на один из не самых оживлённых районов города. По-своему, он мог понять Намджуна: тот, наверняка, питал к Чимину действительно нежные чувства, любил искренне, чисто и самоотверженно, давал и не просил ничего взамен, пока не понял, что на самом-то деле взамен кое-что всё-таки хочет — а взять правильно не смог. По большому счёту, ухаживай он за Чимином как следует, у него могли быть все шансы. А так он просто обратил своё чистое и нежное чувство в грязь и насилие — это уже нельзя было назвать любовью; это нельзя было назвать «правом». Но Намджун, несмотря на свою искренность и чистоту изначальных помыслов, всё ещё оставался человеком действительно больным — Чонгук понимает это и неуютно ёжится, решая всё же не спать этой ночью. Тэхён, который в любой момент мог взять его силой, никогда этого не делал: каждый раз Чонгук был либо «за» и давал это понять, несмотря на лживые протесты и стервозные повадки; либо просто не давал явного несогласия, что в картине мира Чонгука, касающейся только Чонгука, было согласием. Значит, он хотел несоглашаться, хотел, чтобы его, несогласного, взяли, не силой, но всё же взяли — и Тэхён это делал, и никто из них по-настоящему не страдал. Да, Чонгук падал на моральное дно, да, заживо себя сжигал и рвал, позволяя сжигать и рвать Тэхёну, но хуже ему от этого, отнюдь, не становилось. И жизнь его это никак не портило — даже напротив, по-своему перезагружало. Этой ночью он обнимает себя за плечи, сидя напротив окна и вслушиваясь в шорохи в квартире, в одной из комнат которой, вероятно, изнасиловали его друга.