Последствия

      Джеймс (больше не Баки) услышал, как открылась дверь снаружи, и поднялся, осторожно отложив планшет в сторону. Поскольку ему было довольно трудно читать книгу, держа её одной рукой, ему дали то, что они назвали электронной книгой, поэтому Джеймс медленно нагонял всё то, что произошло в мире с того момента как его… изменили.       После двух недель в тюрьме ООН жизнь Джеймса стала рутинной. Утром он читал (и то, и другое были как рекомендованы врачом, так и его личным выбором), а после обеда – встреча с доктором Флоресом. Сначала он был постоянно настороже – он не мог вспомнить, как выглядел Земо и врачи Гидры – но, несмотря на его опасения, все шло хорошо. Доктор Флорес был приятным человеком, он был спокоен и умел успокаивать, ничего не требовал от Джеймса и дарил ему чувство спокойствия и безопасности. Джеймсу сказали, что на данный момент не существует способа избавиться от кода Гидры в его разуме, хотя он всё ещё может работать над тем, чтобы снова найти своё «Я». Доктор Флорес помог ему вспомнить больше о своей прежней жизни, когда он был Баки, и это было хорошо. Он никогда не будет снова полностью целым, но это лучше, чем ничего. Помогало также то, что он называл себя Джеймсом. Таким образом он признавал себя таким, какой он есть, не ощущая давления, заставляющего его чувствовать себя тем давно умершим человеком. Это был первый шаг к тому, чтобы стать кем-то новым.       Скорее всего, его надолго посадят в тюрьму, но на данный момент его это мало беспокоило. Он был в безопасности, и весь остальной мир был в безопасности, пока он здесь, и этого для него было достаточно. Он почувствовал, что наконец-то может вздохнуть с облегчением. Ему больше не нужно оглядываться назад, боясь увидеть Гидру каждую секунду жизни. У него была крыша над головой, еда, было что почитать, доктор, который помог ему привести голову в порядок, и ему ничего не надо было делать для этого, кроме как жить спокойной жизнью. После всех лет службы Гидре и напряжённых лет в одиночестве это было самое близкое к мирной жизни, что он нашёл (и, честно говоря, внешний мир его пугал по разным причинам).       После сеанса с доктором Джеймс говорил со следователями ООН о том, что он помнил об убийствах, которые он совершил по принуждению Гидры. Это было худшее время дня, но он знал, насколько это важно, поэтому не жаловался. Всегда было жутко говорить о тех ужасных вещах, которые ему пришлось совершить, думать обо всех невинных людях, погибших от его рук, но он был обязан перед семьями погибших рассказать следователям правду, чтобы их успокоить. Убийство четы Старков было первым, о чём он рассказал, и было самым болезненным, потому что он знал Говарда, но всё же это не имело значения. Этого было недостаточно, чтобы остановить Солдата. (Этого было также недостаточно, чтобы удержать себя и не нападать на скорбящего из-за него их сына).       Следователи также спрашивали о базах Гидры и лидерах, об оружии и технологиях, которые у них были, но у Джеймса было не так много информации об этом. Помогало то, что ему показывали фотографии мест и людей, потому что имена и даты он помнил с трудом – большую часть времени он даже не знал, кого убивает, почему и когда. Тем не менее, он старался изо всех сил.       Иногда он разговаривал со своими следователями и адвокатом не о Зимнем солдате, а о предстоящем суде по делу Гражданской войны. Это было лучше, чем говорить о Гидре, но всё же речь шла о людях, которые пострадали из-за него (и по большей части у него не было оправдания в виде того, что его разум контролировали).       Когда это заканчивалось, ему разрешали на один час выйти во двор учреждения, побыть, так сказать, «на свежем воздухе» - конечно, под присмотром охраны. Джеймс видел, как «Воитель» (это, как он выяснил, имя другого Железного человека) несколько раз наблюдал за ним сверху, а однажды был другой странно выглядящий парень. Как ему потом сказали, он тоже был Мстителем по имени Вижн. Однако чаще всего это были вооружённые охранники. Джеймс обычно сидел на скамейке посреди двора и закрывал глаза, греясь на солнышке. Это была его любимая часть дня.       Затем его отводили в душ и, наконец, возвращали в камеру, где он обедал, сидел на кровати и читал до тех пор, пока не гас свет. Было немного одиноко, но не так уж и плохо. В любом случае Джеймс не очень доверял себе в обществе людей – да и у него не было друзей, которых он мог видеть.       Сегодняшний день прошёл точно так, как и предполагалось, а ночью Джеймс поймал себя на том, что опять думает о письмах, которые прислал ему Стив. Всего он прислал семь, хотя он прочитал только первые три.       Когда ему дали первое письмо (это произошло спустя несколько дней после прибытия в тюрьму), он колебался. За то короткое время, которое он провёл со Стивом во время так называемой Гражданской войны, он смог понять, что ни он, ни Стив не были теми людьми, которыми они были, пока всё не пошло по наклонной. Более того, ему было некомфортно с новым Стивом, и он ещё больше в этом убедился, прочитав письмо. Человека, с которым говорил Стив, больше не существовало, даже если Джеймс его немного помнил – тот Баки походил скорее на старого знакомого, чем на него самого. Письмо заканчивалось просьбой к Баки (который исчез) написать ему ответ и сказать, что с ним всё в порядке. Очевидно, Джеймс не мог этого сделать. Он больше не был Баки, и с ним «не всё в порядке», даже если ему было лучше, чем тогда, когда он был под контролем Гидры. И Стив из письма не был его Стиви, маленьким тощим парнем, который не опускал голову, даже когда всё шло к этому – конечно, он всё ещё не опускал голову, но он уже не был маленьким, и это стало большой проблемой. Чем больше Джеймс узнавал о Гражданской войне и о том, что произошло после, тем больше он убеждался, что ему нужно держаться подальше. Доктор Флорес сказал ему, что ему не нужно отвечать, если он не хочет, поэтому он не стал. Так или иначе, он не знал, что сказать.       Затем пришло второе письмо, и оно было таким же, как и первое, только более настойчивое и отчаянное – Стив, казалось, беспокоился о том, что с «Баки» плохо обращаются. Поэтому Джеймс неохотно ответил, что с ним всё в порядке, с ним обращаются справедливо и что он чувствует себя лучше. Он сказал, что ему нужно время, чтобы понять, кто он сейчас и что собирается делать, и что ему нужно некоторое пространство. Он подписался как «Джеймс».       Когда он прочитал третье письмо, Джеймс понял, что Стив его не послушал. Он думал, что, возможно, это письмо было написано до его ответа, но Стив упомянул, что рад, что он разговаривает с врачом, и была мимолётная ссылка на то, что сказал Джеймс. Всё остальное было полностью проигнорировано. К нему по-прежнему обращались как к «Баки», и не услышали просьбу о времени и пространстве. Джеймс видел отголоски друга, которого он помнил, в письме, но сильный и требовательный тон текста расходился со Стивом, которого он знал. Так что он не стал отвечать.       Следующие четыре письма он даже не открыл, опасаясь их содержания и нервничая из-за того, что они заставляли его чувствовать – грусть и тревогу. Но он и не мог их выбросить, поэтому то и дело смотрел на них, гадая, что ему делать.       Часть его скучала по своему старому «я» и своему другу, но в то же врем он знал, что те дни прошли и что ему нужно помнить об этом, иначе он потеряет те крохи здравомыслия, которые у него остались. Часть его беспокоилась о Стиве, и он спросил о нём у своего доктора и адвоката, но Джеймс всё равно не мог заставить себя поговорить с этим человеком. Не сейчас, может, тогда когда он почувствует себя в большей безопасности, чем сейчас. Он чувствовал себя плохо из-за того, что Стив попал в беду из-за него – хотя он не просил этого человека о помощи, на самом деле он держался подальше от него столько, сколько мог, – но он чувствовал себя ещё хуже из-за невинных людей, которые пострадали из-за них двоих. Им обоим пришлось взять на себя ответственность и столкнуться с последствиями этого, и Джеймс не думал, что сможет это сделать (что также включало в себя столкновение с тем, кем он был и кто он сейчас), и одновременно беспокоился о Стиве.       Вздохнув в очередной раз, он отложил письмо и устроился в постели, чтобы дождаться света. Он всё ещё привыкал к ощущению своего тела без взорванной руки (он был рад, что её больше нет), поэтому ему требовалось время, чтобы найти удобное положение. Ему предложили новый протез руки, но он отказался, беспокоясь о том, что может быть в нём спрятано, и потому, что так он с меньшей вероятностью причинит вред людям. Может быть, когда ему станет лучше, он передумает. На данный момент он был в порядке, будучи только плотью и кровью, без каких-либо искусственных частей тела и чего-то подобного. Было неудобно делать что-то одной рукой, но это давало ему некоторое спокойствие, чтобы стать снова полноценным человеком (ну, так-то, в нём всё ещё была сыворотка, но её не было видно). Впервые за долгое время он мог посмотреть в зеркало и не видеть Гидру. Для него этого было достаточно.

***

      Стив закончил завтракать и поставил поднос обратно в специальный отсек, наблюдая, как он исчезает за невидимой дверцей. Он оглядел камеру и его взгляд снова упал на письмо Баки. Он прочитал его уже сотню раз, и каждый новый был больнее предыдущего. Он надеялся, что сможет хотя бы поговорить со своим другом через письма, но Баки больше не отвечал. Мистер Сартини поклялся, что с Баки всё в порядке, что он получает необходимую помощь от квалифицированного психолога и, судя по всему, делает всё, что необходимо. Он не смог раскрыть подробности из-за «врачебной тайны», поэтому Стиву пришлось довольствоваться таким ответом. Он не раз спрашивал, почему, если это так, Баки не отвечает, и каждый раз Сартини отвечал, что не знает – и Стив снова читал письмо и видел ту часть о том, что Баки нужно время и пространство. Он всё ещё не хотел верить, что это значит время и пространство без него, хотя всё казалось именно таким. Он всё равно продолжал писать, чтобы Баки знал, что он не один, что Стив будет рядом с ним, когда ему это будет нужно – потому что он однажды проиграл, и не может повторно это допустить.       Эти последние пару недель в тюрьме были ужасными, но, по крайней мере, он знал, что с Баки всё в порядке (хоть он тоже в тюрьме, но физически в порядке). Стиву просто хотелось поговорить с ним лично или по телефону. Он просил об этом снова и снова, но получал отказ. «Может быть, после окончания суда», - сказал Сартини после очередной просьбы.       Стив всё ещё не знал, что думать о своём адвокате. Этот человек выслушал объяснение Стива по поводу своей позиции, почему ему пришлось действовать именно так, и, хотя он не был с ним согласен, он не стал обвинять или осуждать его (как это сделал Говард – и Стив старался не думать об этом. Он убеждал себя в том, что всё это было галлюцинацией, с тех пор как тот ушёл. Так или иначе, это ведь не могло быть правдой, верно? Мёртвые люди не возвращаются к жизни). Пока что большая часть того, что он сделал, заключалась в том, чтобы объяснить Стиву, что происходит, что собралось обвинение сказать и кто будет вызван в качестве свидетелей против него.       Было досадно (пугающе) осознавать, что всё не ограничилось одним лишь объяснением. Сартини продолжал повторять ему, что он должен согласиться на сделку и признать свою вину, но Стив каждый раз отказывался. Он не был преступником и знал, что люди выслушают его. (Не так ли?) У них не было другого выбора.       Сэм и Клинт больше не разговаривали с ним (или друг с другом), а Ванда в основном разговаривала только со своим адвокатом и врачом, которые иногда приходили к ней. Хотя они все были в одном месте, тишина была до ужаса гнетущей. Стив не мог не вспомнить, когда в последний раз пытался объяснить что-то остальным. Это было неделю назад, когда Стив не мог больше терпеть тишину и отчаяние. - Сэм? Клинт? Ну же, поговорите со мной. Я знаю, что вы злитесь, но вы должны понять. Пожалуйста, просто… позвольте мне объяснить, - ответа не последовало, и Стив от отчаяния и боли внутри ударил кулаком в стену. - Мистер Роджерс, успокойтесь, или я буду вынуждена ввести вам успокоительное, - сказала ИИ Башни, Пятница. - Лучше просто сделай это, - сказал Клинт. - В любом случае, я не хочу выслушивать его оправдания. Возможно, это единственное, что заставит его оставить нас в покое.       Казалось, гнев, который Клинт раньше направлял на Тони и весь мир, был теперь направлен только на Стива.       Затем заговорил Сэм, и это был не тот дружелюбный тон, к которому Стив привык. - Я скажу тебе это лишь раз, Стив, и тебе лучше слушать внимательно. Ты солгал нам. Ты осознанно соврал нам о том, что произошло в Сибири. Ты сделал вид, будто это Тони предал тебя, а на самом деле всё было наоборот. Ты говорил о доверии, лояльности и высшем благе, и всё это оказалось чушью. Мой адвокат сказал мне, что Тони предложил тебе - нам - сделку после Бухареста, и ты отказался от неё, даже не удосужившись рассказать об этом. Ты солгал нам и использовал нас для своих целей, а теперь ждёшь, что мы просто забудем об этом? Ты хотя бы сожалеешь? Ты сожалеешь о тех людях, которых мы убили? О том, что солгал Тони и чуть его не убил? - Конечно сожалею! – вскрикнул Стив. Он отправил письмо и всё такое. (Но поступил бы он по-другому, будь у него ещё один шанс? Он не знал.) - Правда? Потому что, солгав нам о том, что произошло, я думаю, что ты сожалел о том, что он узнал, а не о том, что солгал. В Ваканде у тебя было достаточно времени, чтобы всё рассказать, и ты этого не сделал. И если бы мы не увидели это видео, ты бы не рассказал нам об этом. Ты не тот человек, которым я тебя считал. Я думал, что мы друзья, но я больше в это не верю. Я не знаю, кто ты, и больше всего мне не нравится то, кем я стал после того, как встретил тебя.       Гнев в голосе Сэма удивил Стива (так не должно быть), и Стив снова не знал, что сказать и как это исправить. Он уже потерял Баки, он не мог потерять ещё и Сэма. - Я из-за тебя потерял семью, - сказал Клинт с едва сдерживаемой яростью. – Возможно, я никогда больше не увижу своих детей из-за тебя. Пошёл ты, Стив. Пошёл ты к чёрту.       И всё. С тех пор ни один из них не сказал ему ни слова. Иногда Стиву казалось, что он опять только освободился из оков льда, совершенно одинокий и сбитый с толку, всё вокруг для него странное и незнакомое. (Иногда он жалел, что оказался во льдах и не умер в результате крушения самолёта. Это было трусливо, но сейчас это не имело смысла, и он просто хотел за что-то цепляться.)       Вздохнув, он сел за маленький стол и начал писать Баки очередное письмо. Это было единственное, что у него осталось. Даже если Баки не ответит, сам процесс написания письма помогал ему чувствовать связь со своим другом. Он думал написать письмо Тони, но Сартини отговорил его от этого («Вы можете написать его, если хотите, но оно не будет доставлено», - сказал адвокат, так какой в этом будет смысл?). Было тяжело сидеть весь день в камере и ничего не делать. Сартини принёс ему несколько книг, но ни одна из них не заинтересовала его. Сейчас даже рисование не привлекало. Всё, что ему удалось когда-либо нарисовать – это удручающие сцены битв, мест или давно ушедших людей, что в конечном итоге заставляло его чувствовать себя ещё хуже. Он спросил, можно ли ему ненадолго выходить разве это не противозаконно, держать людей взаперти неизвестно сколько дней? – но Сартини ответил, что Башня – необычная тюрьма и, учитывая список его преступлений, никто не хочет рисковать, выпуская его куда-либо, кроме как для разговора с его адвокатом или следователями ООН. Даже по прошествии почти двух недель Брюс или Вижн каждый раз сопровождали его в комнату для допроса – и ни один из них не разговаривал с ним.       Отвечая на вопросы следователей, он только сильней разочаровывался в них, поскольку они, казалось, были полны решимости сделать каждое действие чем-то ужасным (эгоистичным, высокомерным, преступным), как бы Стив не пытался им объяснить. Тем не менее, они были людьми от Соглашения, он знал, что не стоит от них ожидать что-то другого. Сартини всё время повторял, что они не единственные, кто так думают, но Стив в это не верил. Конечно, общество знало, что Стив хотел защищать людей, что он заботится о них (так ведь? Тебе плевать на всех, кроме Барнса). Боже, как же он хотел, чтобы всё это закончилось.       (А что будет после этого? Что с ним будет? Нет, не думай об этом.)       Он услышал шаги и встал, чтобы посмотреть, кто там (он всегда надеялся, что Тони придёт, и они всё исправят, хотя он знал, что этого не произойдёт). Это был адвокат Сэма. Как обычно, Сэм даже не посмотрел в сторону Стива, когда проходил мимо, направляясь в допросную. Каждый раз это было похоже на удар в живот.       Ничего из этого не должно было произойти. Почему это происходит? Всё, что он хотел – это сражаться за свою страну, за то, что было правильным. Быть героем. (Ты не герой. ТЫ просто парень, которому удалось не умереть после введения экспериментальной сыворотки).       Будучи одиноким в этой камере, Стив пытался быть сильным, хотя с каждым днём ему становилось всё труднее.

***

      Сэм ненавидел допросную почти так же сильно, как свою камеру. Камера была напоминанием о том, что он впал в немилость, о его идиотизме и высокомерии. Он ненавидел её, потому что камеры были для преступников, а он стал одним из них. Допросная была местом, где он сталкивался со своими ошибками, где ему приходилось признавать каждое глупое решение, каждый неверный шаг, каждое ошибочное убеждение – где он признавал, что не был (никогда не был) героем. В допросной никогда не говорили ни о чём хорошем. Каждый раз, покидая её, он чувствовал себя ужасно, чувствовал злость и отвращение к себе.       Хорошо, что его больше не приковывали наручниками к столу. Дженкинс убедил охранников, что Сэм не собирается делать ничего глупого (он уже наделал достаточно глупостей, хватит на всю жизнь), поэтому он мог, по крайней мере, удобно садиться, пока размышлял, сколько бед он наворотил со своей жизнью. - Итак, у меня есть ответ от прокуратуры Соглашения, - сказал Дженкинс, когда они оба сели.       Сэм напрягся и тяжело сглотнул. Он закрыл глаза и глубоко вздохнул, прежде чем кивнуть адвокату, чтобы он продолжил. - Они готовы принять Ваше признание вины и приговорить вас к 20 годам лишения свободы с возможностью условно-досрочного освобождения через 15 лет в зависимости от Вашего хорошего поведения. Вам всё равно придётся давать показания по делам против мистера Роджерса и других. Военно-воздушные силы согласились снять с Вас обвинения, если Вы примете сделку, хотя Вы будете с позором уволены.       Двадцать лет. Это казалось нереальным. Двадцать лет. Господи. Когда закончится срок, ему будет 59. И это лучший сценарий, когда он признаёт себя виновным. По слова Дженкинса, настоящий суд может легко приговорить его к 25-35 годам. Это был его лучший шанс, но он всё ещё ужасен. ( Чего ты ожидал? - спросил голосок в его голове. - Люди погибли из-за тебя. Это ещё хуже.) - Я… - он не знал, что сказать, что делать. Почему-то до этой секунды всё казалось не таким уж и плохим. Он, конечно, знал, что ему придётся долго сидеть в тюрьме, но… Боже, двадцать лет. Двадцать лет. Он беспомощно посмотрел на Дженкинса. - Это лучшее, что я смог сделать, мистер Уилсон. Вы можете подумать об этом некоторое время, но я советую принять это. Поверьте, могло быть намного хуже.       Двадцать лет.       Сэм вернулся в камеру в оцепенении, слёзы текли по его лицу, а сердце колотилось в груди. Двадцать лет. «Я надеюсь, что вы все сгниёте в аду, как паразиты», - сказал Говард Старк. Что ж, он собирался это исполнить.

***

      Клинт закончил отжиматься и встал, плеснув на лицо водой из крошечной раковины. Его отражение в зеркале, казалось, насмехалось над ним - дамы и господа, перед вами преступник, - и он подавил желание ударить его кулаком. Снова. (Он так сделал однажды и прожил без зеркала неделю, пока его адвокат не убедил высшее руководство, кем бы оно ни было, дать ему новое).       В течении последних двух недель он проходил через гнев и апатию больше, чем мог сосчитать, иногда по несколько раз за день. Хуже всего было то, что он не мог поговорить с Лорой или Нат. Он почти умолял Шульц связаться с Лорой и попросить её приехать, но всё, что он получил за это, - документы о разводе. Он всерьёз думал не подписывать их, чтобы заставить Лору выйти на связь, но Шульц отговорила его от этого. «У Вашей жены уже есть новая личность, так что это просто формальность. Не будет никакой разницы, если Вы не подпишете это, хотя Вы должны это сделать, чтобы дать ей и детям достойно уйти» - сказала она ему. Нат была бог знает где, бросив его одного («и это твоя верность» - с горечью подумал он). Его рациональная часть понимала, что за её голову назначена цена, и держаться подальше разумно. К сожалению, сейчас рациональная часть не была главной (возможно, никогда и не была). Всё ещё было больно. Отсутствие Лоры и Нат причиняло боль.       Клинта и раньше сажали в тюрьму на короткие сроки, но теперь всё было по-другому. На этот раз шансов на спасение не было. Вернувшись в Рафт, он был полон праведного гнева (который, как оказалось, был не таким уж и праведным) и веры в то, что всё получится, потому что они Мстители, потому что они герои. Прибытие Стива, чтобы спасти их, было тем, что он ожидал, и тем, что он считал первым шагом к тому, чтобы «исправить» всю ситуацию. Правильным. Стив пал, теперь об этом не могло быть и речи, а Клинта, Сэма и Ванду он утащил с собой. Клинт всё ещё был слишком зол на предательство Стива, так что вся его защита основывалась на том, что этот ублюдок солгал ему (или неверно истолковал правду, как любит говорить адвокат), а Клинт действовал добросовестно. У него ещё будет время для этого, не было никакой надежды на то, чтобы полностью отделаться, но ещё меньший приговор был всё ещё возможен. Стиву было плевать на них, когда он защищал своего приятеля, поэтому Клинт не чувствовал необходимость хранить верность лжецу.       Он попросил разговор с Тони (хотя он не был уверен в том, что хотел ему сказать), но Шульц сказала ему, что это невозможно. Тони был свидетелем обвинения, а также одной из жертв их преступлений, поэтому они увидятся только в суде. (И только сейчас, когда всё было на грани того, чтобы всё окончательно пошло к чёрту, Клинт действительно скучал по Тони и его способности избавляться от всех проблем – ну, теперь они были проблемой, от которой Тони избавлялся).       Было нечего делать, не с чем бороться. Клинт сходил с ума, просто сидя здесь, ожидая, когда топор отрубит ему голову.       Вижн подошёл к камере и сообщил, что прибыл его адвокат. Сопровождал его только Вижн или Беннер, но никогда это не был Тони или Роудс. Клинту нравилось больше когда Вижн сопровождал его, потому что он не знал этого парня (не то чтобы это помешало ему напасть на него в Комплексе). Брюс всегда смотрел на него с презрением (он всегда был ближе к Тони, чем любой из них), и это раздражало.       Его по-прежнему каждый раз приковывали наручниками к столу, что тоже его чертовски раздражало. Шульц сказала ему, что это из-за его частых вспышек гнева и его навыков рукопашного боя, что делало его опасным. Клинт подумал, что это, вероятно, просто повод продолжать его наказывать. - Я только что получила сообщение от прокурора из Соглашения. Они назначили дату разбирательства. Оно начнётся со следующей недели, - сказала Шульц, когда зашла и села на своё место.       «Вот дерьмо», - подумал Клинт. Следующая неделя слишком ранний срок – слишком рано для него, чтобы оказаться в тюрьме на бог знает сколько. - Только у меня или у всех? - Суды над мистером Роджерсом и мистером Уилсоном будут в некоторой степени протекать одновременно. Ваш и мисс Максимофф начнутся через пару недель*, поскольку против вас двоих меньше обвинений. - А что насчёт Лэнга? - Мистер Лэнг уже признал себя виновным по всем статьям, поэтому судебного разбирательства не будет. - Сколько ему дали? – будет ли это примерно столько же, сколько Клинт ждёт для себя? - Он приговорён к девяти годам лишения свободы без возможности условно-досрочного освобождения. - Девять лет? Это не так много, как я думал, - в конце концов, может, всё не так уж и плохо. - Что ж, ему предъявлено наименьшее количество обвинений, несмотря на то, что у него уже были судимости. Остальные, вероятно, получат более долгие сроки. - Он был прямо там с нами в аэропорту! - Да, но не в Комплексе. И не в Уганде.       Клинт хотел сказать, что они пытались помочь людям Уганды, но это было бы ложью. Они пытались помочь себе. Они были глупы и безрассудны. И, хотя он, возможно, и не хотел этого признавать, в какой-то степени они доказали, почему Соглашения необходимы. Как бы сильно Клинт ни хотел сказать себе, что он просто пошёл следом за другими (его работа заключалась в том, чтобы стрелять, где и когда ему велят, а не принимать решения), и поэтому он не виновен, он знал, что это не сработает (он больше не строил иллюзий, больше нет). На самом деле, ему было всё равно, он просто хотел что-то сделать, чтобы вернуться домой, к Лоре и детям. (И только сейчас он наконец понял, что пути назад нет, что он потерял их уже тогда, когда ушёл). - Что теперь? – спросил он, стараясь контролировать свои гнев и отчаяние и не давать им контроль. - Мы продолжим наши приготовления.       И ждать конца. Вот дерьмо.