Полгода пролетают слишком быстро, когда ты не следишь за временем от слова совсем.
Слишком незаметно, слишком стремительно.
Час из своего дня Игорь стабильно тратил на пребывание в башне — чуть больше, если Разумовскому требовалось съездить в приют или посетить очередное светское мероприятие — и старался не гадать, чей пепел или части тела будет собирать вечером.
Потом он шёл, куда глаза глядят — мог заглянуть к Бустеру или к Юле с Димой — он, кстати, уже им отплатил за помощь. Дубин в желаниях был прост: ему за глаза хватило горячей шавермы и неплохого вида с крыши дома Грома. С Пчëлкиной даже ломать голову не пришлось, девушка заранее сообщила, что ей необходимо, и Игорь смог предоставить ей желаемое, пусть ради этого и пришлось слегка попотеть.
Мог зависать в парках, мог завалиться в квартиру и спать хоть весь день до тех пор, пока очередной звонок Сергея не разбудит его, чтобы отправить к чëрту на рога.
Но в основном он бывает свободен так часто, что уровень безделья уже начинает зашкаливать, заставляя чувствовать себя постоянно неуютно. Иную причину для того, что он начал перекраивать собственную квартиру, что не видела ремонта, кажется, с того момента, как была построена, он найти не может.
Но помимо безделья мужчину волнует кое-что ещë…
Только переходя на «тëмную сторону», он уже чувствовал, как в нëм начали происходить изменения: внутри словно что-то трещало и рушилось — возможно, построенные годами моральные принципы и мировоззрение — но, только перейдя под крыло Разумовскому и Чумному Доктору, он смог ощутить это как никогда остро.
Буйная ночная деятельность засасывает не хуже смерча, вытесняет всё и вся, забивается в лёгкие хлопьями пепла и рвётся наружу жаром и чадным дымом. Вонь гари и пригоревшего мяса стойко впитывается в одежду и, кажется, кожу — Гром уже даже не пытается отмыться от неë.
Каждую ночь он наблюдает за тем, как всë вокруг плавится и расходится золотыми искрами; как в огне умирают люди.
А он… Ничего не делает.
Он просто стоит в тени человека, творящего беспредел, и смотрит на открывшееся ему зрелище, шоу…
Некоторые, когда видят его, если не связаны, тянут к нему ладони или просто прожигают взглядами полными мольбы; плачут, просят о пощаде и спасении.
Некоторые, подобно Исаевой, до последнего вздоха зло скалятся, плюются и обещают достать даже из-под земли.
Некоторые пытаются подкупить или сбежать в моменты, когда Чумной отвлечён, но конец всегда один и тот же.
…А потом он заметает следы, чтобы бывшие коллеги-полицейские не смогли сложить всю картину преступления воедино и выйти на них.
От каждой подобной сцены у Игоря внутри всё бурлит — его ломает и корёжит.
Это похоже на войну, и мужчина в ней мечется меж двух огней, не понимает, на какую сторону он должен встать.
По одну сторону баррикад — наставления погибшего отца и чувство справедливости, выжженные едва ли не клеймом на корке мозга. Чумного Доктора нужно отправить либо за решëтку, либо в психушку, Разумовского следом, как главного сообщника.
По другую — здравый смысл и совершенно новые, непонятные ему пока эмоции, которые изо дня в день раскрывают в нëм Сергей и Чумной. Они ведь тоже борются за справедливость, только своими методами, которые ему, Игорю, даже были ближе в какой-то мере.
Только он разве что людей не убивал.
Но, помимо прочего, Грома в этой чехарде эмоций ещë вот что удивляет — он заметно, как на наркотики, подсаживается на похвалу Разумовского.
Стоит только ей сорваться с уст рыжего, как всё внутри дрожит от удовольствия и хочется вновь и вновь испытывать это ощущение.
А потом, дома, настигают ровно противоположные эмоции. Это ведь неправильно, когда ты испытываешь подобное, зная, что цена — чужие жизни.
И всë-таки, даже несмотря на это, Гром ищет. Ищет общества Сергея и его одобрения.
Наверное, что-то подобное и происходит, когда тонкий, крошечный зелëный росток проламывает слой асфальта, заставляя трещинами идти: сквозь уложенную толстыми слоями установку пробивается что-то ещё. Это «что-то» неизвестное, не поддающееся описанию.
Да даже если и есть вполне конкретное название, то Игорь никогда не признается в том, что это оно. Даже себе. Он уже давно не подросток, у которого в крови бурлят гормоны и которого влечëт к кому попало. Для него совершенно неестественно вот так брать и западать на кого-то, кто выделяется из привычной серой массы — и уж совершенно точно чаша весов не должна качаться именно в сторону миллиардера.
Поэтому мужчина усилием воли давит это ужасное чувство; не даëт пустить корни и придушить его, запросто переломав рëбра.
Он покидает башню как по часам даже несмотря на то, что таймер уже давно перестали ставить.
Поэтому он и старается лишний раз не пялиться на
СерëжуСергея — не ловить глазами его робкую, редкую улыбку, не рассматривать еле заметную россыпь веснушек на лице, когда тот иногда сидит вместе с ним на диване; не вслушиваться в прошибающий до самой печени голос.
Он старательно давит, душит, переключает внимание на что-то другое — даже заводит роман с какой-то девушкой, благо, времени-то навалом — а потом долго-долго копается в себе, ищет, что же его такое могло зацепить в этом парнишке. Как оказалось, дело далеко не в визитке, что оставила не самое приятное впечатление об их знакомстве.
Возможно, дело было в том, что Разумовского постоянно хотелось защитить? Окружить заботой и теплом на пределе сил?
Возможно, в том, что большую часть времени в поведении и робости рыжий был вровень семикласснице и лишь в крайних случаях показывал характер?
А, может, всё дело в том, что, несмотря на то, что у него куча денег, Сергей смог сохранить в себе хоть немного чувства справедливости? Ведь это далеко не образ — Гром наблюдал — он стабильно посещает детские дома и вкладывает немерено в благотворительность. Разрабатывает соцсеть для народа, чтобы у того была свобода слова.
Для него это действительно важно — потому что когда приходит время навещать знакомые стены приюта, голубые глаза Серëжи блестят так ярко, что Игорю порой кажется, что он вот-вот ослепнет.
Рыжий чрезмерно много жестикулировал, словно не мог остановиться, хоть собеседники на том конце провода и не могли его видеть, когда отменял встречу за встречей, переносил на другие даты. Подгонял Грома к машине, кидая ему на ходу ключи так, словно они не были от авто неприличной стоимости.
Кстати, насчëт детских домов…
Казалось бы, что может пойти не так в обычной безобидной поездке к детишкам? Как оказалось, может.
По приезде их сразу встречают — Рыжего дети тут же обступают кольцом, и парень не отказывает им во внимании; улыбается смелее, чем в башне, каждого по имени зовëт, расспрашивает по определённым темам, которые могли понять только те, кто в курсе — Игорь, ясен красен, в этот список не входил — поддерживал разговор, как мог.
Гром же просто неподалёку стоит, обмениваясь с воспитательницей — имени которой он не помнит — короткими фразами. И, разумеется, он совсем не ожидает, что может что-то пойти не так, слишком заинтересован открывшейся ему картиной. А потом вдруг замечает Лëшу Макарова.
Парень ото всех стоит поодаль и, не мигая, на него смотрит.
В прошлый раз они разошлись далеко не на дружественной ноте — Игорь его, как глупого щенка, оттащил за шкирку от толпы, от Гречкина, а парень смотрел волком, вырывался отчаянно, крыл проклятиями всё и всех на свете — но сейчас пацан смотрит на него, как… Как фанатик на божество.
Мечется блестящим взглядом то на Игоря, то на Сергея, а потом едва заметно кивает мужчине в сторону, мол, отойдем-ка.
И Игорь не отказывает, следует послушно, прикидывая в голове, чем закончится их встреча на этот раз. И оттого совсем не ожидает, что его, стоит им только от посторонних глаз скрыться, резко обнимут со всей подростковой силы.
— Спасибо, спасибо, спасибо Вам, — шепчет Лëша, крепко прижимаясь к нему.
Игорь даже неловко не приобнимает в ответ, не хлопает по плечу — просто стоит столбом, не может понять до конца, что происходит. Спустя долгую минуту, наконец, отмирает.
— Да ничего, пацан.
— Скажите, а под маской… Это… это он, Сергей, да?.. — Удивляет его во второй раз Макаров, и Грома как холодной водой окатывает.
Господи, лучше бы он оставался в неведении, думая, что парень благодарил за то, что он Гречкина до суда дотащил…
Лëша невольно дëргается, когда его далеко не нежно впечатывают спиной в стену и прижимают шею предплечьем, наклонившись, чтобы не рыпался.
— Что ты знаешь, что видел и кому рассказал? — Шипит не хуже змеи Гром ему на ухо.
— Никому и ничего. А видел вас и то, как этот урод помер. Вы мой герой! — Выдаëт как на духу Макаров, а в его глазах плещется обожание, покорность и страх. — Я даже полицию задержал, меня потом посадили на двадцать четыре часа за решëтку, но я не раскололся! Я так вам благодарен и Лиза, уверен, тоже… Теперь она отомщена и может спать спокойно!..
Он говорит что-то ещë, но Гром уже не слушает. Убирает руку, оглядываясь, не увидел ли кто их, перекладывает ладони на чужие плечи и встряхивает хорошенько, заставляя замолчать.
Он прекрасно знает, к чему может привести подобный фанатизм, но у парня просто горе, он просто запутался, шанс не встретить его в будущем среди бандитов ещë есть.
— Ты главное сам на эту дорожку не вздумай ступать. — Твëрдо приказывает Игорь, надеется, что его услышат. — Проблемы несправедливости не решаются по щелчку пальцев. Самосуд ни к чему хорошему не приведëт, подумай о сестре — да, еë больше нет, но вряд ли бы она хотела видеть тебя, творящего хаос.
Лëша смотрит потерянно, но потом фанатичный блеск снова загорается в его глазах, а рот слегка приоткрывается. Начинает кивать коротко и часто.
— Мы все хотим справедливости, но кровью и насилием мира никогда не достичь. Бороться с несправедливостью можно и нужно, но без человеческих жертв. Я понятно объясняю?
Макаров продолжает кивать, а Игорь думает, что навряд ли тот хоть что-то понял или понял, но совершенно не так, как до него хотели донести.
А ещë Гром думает, что попал. Если Разумовский спросит, соврать он не сможет — да у Лëши узнать могут. Парень-то думает, что под маской чумного рыжий.
Серëжа действительно спрашивает — настороженно и серьëзно — но вопрос он поставил так, что Игорь может одновременно и не врать и при этом не вдаваться в конкретику:
— Всë нормально?
Мужчина молча кивает.
***
Игорю сложно.
Издержки профессии заставляют его подмечать любую мелочь и волнуют кровь, когда бывший майор дорывается до очередной задачки, которую нужно решить.
Задачка даже имеет название: Чумной доктор.
И только условия контракта и знание, что следующая ошибка будет фатальной, держат в узде. Будь его воля — всë окно бы уже в квартире было завешано распечатками чумных докторов средневековья и фотографиями богачей.
Если хоть не разгадать, кто скрывается под маской — за это его точно по головке не погладят — то хотя бы предугадать следующую жертву.
И всë-таки даже зная, что на кону и собственная и чужие жизни, мужчина не может не наблюдать. Делать невидимые пометки в собственной голове, составлять психологический портрет и проводить параллели.
Единственное, в чём он точно уверен — Разумовский не Чумной Доктор.
Парень слишком рассеянный и, ну… Сложно представить его, держащего огнемëты, когда сам он раз в день точно давится и едва ли не захлебывается в стакане воды, кофе или газировки.
Скорее на роль Чумного подходил Волков, про которого Игорь знал всего ничего — да, копать ему не позволено, но воспитательница детдома сама рассказала и наглядно показала студенческие фото за стеклом. Так что не его вина.
Серёжа с фотографий тех времён, кстати, почти не изменился — стрижка всë та же, и рожа всë та же. Да и глаза всë те же.
Только осанка чуть изменилась — на старых фотографиях он всегда ссутуленный, а на новых, как лом проглотил — да одежда — на старых какая-то бесформенная, мешковатая, а на новых уже дорогая и со вкусом, подчёркивающая всë, что надо.
За новой версией наверняка девки и журналисты табунами бегают — за такими всегда бегают.
А Игорь неожиданно думает, что он одинаково и за старой, и за новой не прочь побегать… И мысленно отвешивает себе подзатыльник.
***
Игорю сложно.
Помимо того, что ему нужно проводить с Сергеем час в башне, он также обязан сопровождать его на всех мероприятиях и вечеринках, где, естественно, нужно выглядеть презентабельно.
В условия контракта снабжение одеждой не входит, а у Грома из официальных тряпок дома есть лишь пиджак, оставшийся ещë с выпускного, но что-то подсказывает ему, что для того, чтобы он не выделялся среди петербургских «сливок общества» ему придëтся обратиться к Бустеру.
Но вместо этого Разумовский решает решить и эту проблему: садится осторожно рядом на диван и сначала долго мнëтся, а потом всë же говорит, что заказал людей, что ему, Игорю, костюм сошьют.
Мужчина предпринимает попытку сбежать, но Марго тут же запирает дверь по первому приказу рыжего. Потом безуспешно пытается убедить, что это того не стоит, что он сам может о себе позаботиться, но его будто и не слышат.
Разумовский виновато прожигает своими невозможными глазами, но продолжает удерживать его в башне, так что Игорю ничего не остаётся кроме как тяжело вздохнуть и сдаться, заранее пообещав всë вернуть в идеальном виде.
Вечер проходит лучше, чем поездка в детдом. По крайней мере никто не удивляет его тем, что видели его на месте преступления и теперь едва ли не боготворят.
Зато он удивляет сам себя, когда понимает, что засматривается.
И в этот раз не просто на Серëжу Разумовского, а на его тонкие запястья и длинные пальцы.
И его так накрывает, что он не может ни отвести взгляд от не скрытых одеждой изящных предплечий с мелкой сетью выраженных вен, ни вздохнуть нормально.
Что-то бухает глубоко внутри, словно раскололи нечто давно забытое, несвойственное для него, что-то, что затерялось где-то в закоулках его сознания и чувств.
Ему так сильно хочется провести мозолистыми подушечками пальцев, почувствовать каждый изгиб, каждую жилку на чужих руках, что в конце вечера он просто позорно сбегает от своих желаний в город, игнорируя предложение подвезти до дома, чтобы охладиться и проветрить голову.
То, что казалось мимолётным помешательством, приходит снова и снова. И снова.
Но этому чувству определённо не место где-то у него в груди.
Чëртовы пальцы с чëртовыми сухожилиями.
***
Полгода пролетают быстро.
За это время случается многое, но в целом ничего запоминающегося: всë серо и однообразно.
Пару раз их всë же навестил Стрелков, удивлëнно покосился на Игоря, но, к душевному спокойствию всех троих, расспрашивал по совершенно другому делу — в соцсети стали активно открываться группы наркоторговцев, и у Разумовского, как талантливого программиста, просили помощи, в чëм он, разумеется, не отказал.
Птица иногда требовал контроль, но лишь для того, чтобы пожать лысому от души руку — демон явно не ожидал увидеть босса в человеческой ипостаси. А ещë постоянно ядовито посмеивался в сторонке, когда вспоминал, как Гром сравнил полковника с тюбиком пасты, но, в целом, был согласен с чистильщиком, так что кличка прижилась.
В конце альтер-эго так же не постеснялся и столкнул мужчин лбами, когда попросил-приказал Игорю проводить гостя.
Ожидания оправдываются, бывший начальник и подчинённый обмениваются любезностями и едва ли не молнии в друг друга посылают, но до первой крови дело так и не доходит. Жаль.
Зато ночью личность утоляет дневную жажду аж в тройном размере.
***
Каждая ночь, когда Разумовский присылает Игорю адрес очередной жертвы, разбивает его на тысячи кусочков. Напоминает, смотри, мол, Гром, запоминай и перестань обманывать себя — ты нужен здесь только для того, чтобы подчищать за ними. Никакой дружбы, а уж тем более чувств здесь нет и быть не может.
Сентябрь хохочет, шелестит шапкой нависающих над головой листьев, окрашивает их постепенно в багрово-красный, оранжевый и жëлтый. В Питере холодает. Влажный ветер толкает в грудь; рваные серые тучи медитативно плывут по тëмному небу.
А у Игоря предчувствие нехорошее. Он из квартиры бы ни за что не вылез, даже за любимой и дорогой шавермой, но — труба зовëт. Телефон призывно пиликает, оповещая хозяина о новом сообщении.
В этот раз адрес вëл на свалку, которая, как помнит мужчина, пагубно влияла на экологию одного из районов города. Он даже догадывается, чей труп будет убирать сегодня.
И совсем не ожидает того, что Чумной доктор не планирует в этот раз ограничиваться одной кровью. Не зря предчувствие плохое было…
Гром поражённо застывает, когда видит связанного не только владельца свалки, но и его жену с ребенком.
Мужчина умоляет и плачет, женщина тоже плакала, но из-за страха слëз не было, и из груди рвались лишь всхлипы и хриплые стоны, что с пацаном вообще не понятно, но, наверное, он просто был в шоке.
Они пытаются воззвать, откупиться, молить, что если им и суждено умереть, то хотя бы пусть они не трогают их ребенка, который ещё не успел совершить ничего такого, за что бы ему пришлось нести наказание.
А Игорь смотрит на расслабленную позу Чумного, на эту улыбку — из-за маски не видно, но он чувствует, что тот улыбается, глядя на их страдания — и то, как док склоняет в его сторону голову, ждëт чего-то, может, пока до него дойдëт, и отчётливо ощущает: всё, накрыло. Накрыло так, что прямо сейчас, сию же секунду нужно или бежать, или драться.
Эмоции отключаются и мужчину вперёд швыряет с такой силой, что ни земля под ногами, ни собственные шаги не ощущаются. Он рядом с бронированным за секунду оказывается, загораживает собой семью Зильченко, замахивается на вдохе.
Но замирает, так и не выдохнув.
Потому что тот не прикрывается. Не пытается уклониться или ударить первым, хотя устройство огнемёта уже направлено в его, Игоря, сторону. Только кулак сожми… Но убийца лишь приглашающе разводит руки в стороны и смотрит в глаза из-под тëмных линз.
И нужно пошевелиться. Ударить. Отшатнуться. Сделать хоть что-то — а Гром не может. Не может и всё тут. Даже зная, что его выходка может или спасти кому-то жизнь или погубить его самого.
А потом, стиснув зубы, кулак всë же опускает и, нарочно задев плечом, уходит.
Недалеко, правда. Но достаточно, чтобы не видеть «сцену очищения через сожжение», хотя и очищать там нечего. От осознавания факта, что сегодня погибли ни в чём не повинные люди, Игоря накрывает леденящим бесконтрольным ужасом, что горло сжимается.
И внутри ëкает, болезненно, гулко.
Адреналин до сих пор в крови шалит, так что Грома трясëт, а чувство неудовлетворения горьким пеплом оседает на языке. Надо было ударить…
О том, как он убирал три тела, он старательно пытается не вспоминать.
А на следующее утро мужчина привычно тащится в башню. Он опять всю ночь не спал, что позволило обдумать всë хорошо и теперь осталось только сообщить.
На Сергея Игорь принципиально не смотрит, косится в панорамное окно постоянно. Город за ним в свете редкого солнца переливается, успокаивает своей неподвижностью.
— Ты злишься? — Виновато спрашивает Серëжа. Кусает свои губы, подтягивает ногу на диван и колено одной рукой обнимает — Игорь не смотрит, но боковым зрением всë равно видит.
— Нет. — Неожиданно для самого себя отвечает мужчина совершенно искренне.
Он и правда не злится. Да, в груди стучало, но он-то точно знал — это не злоба разгоралась внутри.
Это просто усталость долгого суетливого дня затапливает; накрывает, будто колпаком, глухим, плотным разочарованием.
Такое никаким транквилизатором и хорошим боем не унять, можно лишь слегка притупить и ожидать, что со временем буря уляжется.
— Я доработаю оставшиеся дни… — Решается Гром, — но начинай уже подыскивать мне замену. Ни о каком продолжении сотрудничества не может идти и речи.
Серëжа даже не вздрагивает, лишь глаза отводит, ерошит волосы на голове, кивает неловко. И уходит в свою часть лофта, которая считается его рабочей зоной, усаживается на стул и так же принимается изучать дневную панораму за окном.
Птица рад — он хлопает руками-крыльями, улыбается довольно.
Всë сложилось
идеально.
