(Не) Сладко

      Осаму кретин.       По-другому назвать себя у него язык не поворачивает.       Нужно же было так облажаться. Прошло уже четыре дня, а ему до сих пор стыдно.       Он так переволновался после осознания всей неловкости ситуации с чёртовым рафом, что, выходя из кофейни, позвонил Суне, а не просто написал, что согласен пойти на ту вечеринку.       Блокирующему не особо нравилось общаться посредством звонков. Он предпочитал сообщения, но, когда спустя пятнадцать минут уговоров смог узнать причину беспокойства друга, даже обрадовался, что тот именно позвонил. Сделать скриншот — как он всегда говорит на память, но на самом деле для пополнения запасов компромата — не сможет, конечно, однако ощутить всю сконфуженность товарища было неописуемо.       Суна сделал себе пометку в электронный блокнот: установить приложение для записи телефонных разговор. Как показывала практика, очень даже нужная вещь.       «Халк Хоган» — вынес вердикт друг, а после смеялся в трубку до тех пор, пока Осаму не психанул и не сбросил вызов, возвращаясь домой с единственной целью — уснуть и не проснуться.       Суббота подступила незаметно.       Ринтаро хотел прибыть на тусовку с небольшим опозданием, часам к десяти вечера — начало веселья назначили на семь, — но доигровщик уговорил товарища прийти пораньше. Так ему было спокойнее. Можно заранее увидеть всех прибывших и познакомиться с зачинщиком. Инициатором оказался некий знакомый сокомандника. Парень, слегка старше двоих друзей и сын обеспеченных хирургов, с которым Суна познакомился при необычных, по его словам, обстоятельствах, но, каких именно, брюнет уточнять отказался. — Долгая история. Не хочу рассказывать, — отмахивался парень от всех расспросов, подозрительно отводя взгляд.       Такси остановилось около двухэтажного коттеджа в европейском стиле, в частном секторе, на окраине родного Тоёока, где волейболные знаменитости старшей школы Инаризаки родились и выросли. — Ты так боишься вечеринок? — посмеивался Ринтаро над поникшим и обеспокоенным на вид другом. — Не волнуйся, там не будет кофе. — Отвали, — ощетинился Мия.       Он старался забыть, но товарищ никак не мог успокоиться. Подумаешь, облажался немного — что, теперь до конца жизни ему припоминать будет?       Хорошо хоть он не стал делиться недавними событиями с братом. Тот наверняка постарался бы довести его до слёз своими подколами, давя на болевые точки, которые он знал, кажется, все до единой.       Сложно скрывать что-то от человека, который находился рядом практически круглые сутки. Сначала они были детьми и делились всем подряд, а после выросли и на смену болтливости пришли проницательность и интуиция, которые работали не хуже бескостного языка. — Просто с самого утра неспокойно, — невнятно пояснил старший из близнецов, плетясь за товарищем к входной двери.       С самого утра он чувствовал раздражение и волнение. Парень никак не мог понять, в чём причина испортившегося настроения. Он хорошо поужинал, лёг вовремя и проснулся раньше будильника, даже без головной боли. Все запланированные дела выполнил быстрее отведённого времени. Родителей не было дома весь день. Ему ответил разводчик и сообщил, что собачка по имени Луиана вот-вот должна ощениться, и что бронь на малышей ещё осталась. Всё шло как по маслу, однако было что-то, что не давало его уставшему нутру покоя. Как будто должно было произойти что-то плохое.       Осаму никак не мог понять, в чём причина.

***

      Суббота. 18 октября. 20:00. Токио.       Блондин прятал лицо в высоком вороте тёплой куртки. Он не очень любил холод — потому что кожа на руках сохнет и мяч чувствуется хуже, — хоть и родился осенью. Год выдавался аномально холодный, и парню это совсем не нравилось, а вот жители никогда не дремлющей столицы, кажется, дискомфорта совсем не испытывали.       Ацуму выполз на улицу по нескольким причинам:       Во-первых, сбежать от новых товарищей по тренировкам, которые, к слову, уже успели ему надоесть.       Все слишком разные, и под каждого нужно было подстраиваться. И, казалось бы, у него никогда не возникало с этим проблем — он ведь лучший связующий, — но всё же что-то было не так. Их слишком много, а он один. И нет отдушины.       Никто не мог до конца осознать, насколько ему тяжело давались каждая тренировка, каждый пас и каждое вежливо сказанное слово. Хотелось наорать и указать на ошибки, но он ведь больше не был шестнадцатилетним подростком — здесь его выходки терпеть не стали бы. Хотя от едких комментариев он всё равно полностью не отказался.       Во-вторых, эти самые товарищи, прознав намерения талантливого парня прогуляться, наградили его спискоми любимых лакомств, прося заглянуть в близлежащий магазин. Все эти вкусности были строго запрещены по наказаниям тренеров и диетологов, но кого это волновало? Они же чуть-чуть.       В-третьих, его запасы консервированного жирного тунца исчерпали себя окончательно. Больше вкуснейшей рыбки он любил разве что волейбол.       Хотя, были вещи, которыми он дорожил больше всех мировых запасов тунца и олимпийской медали. Вот только никому об этом не было известно. И известно не станет.       Мия продолжал идти по улице и всматриваться в лица прохожих.       Интересно представлять судьбы незнакомцев: что их волновало или не волновало, сколько им лет и куда они так торопились, что они любили или ненавидели.       Думать о том, что любил или ненавидел он сам — надоело.       Когда раз за разом перевариваешь одно и то же — пропадает интерес. Принимаешь всё как есть и обращаешь внимание уже на мир вокруг. Наверное, это и значит повзрослеть — когда точно знаешь, кто ты, осознаешь, что мир не крутится вокруг тебя, и просто живёшь.       Что успел принять и осознать он сам, чтобы наконец идти дальше? Есть такая вещь.       Ацуму ублюдок — он это знал.       А также знал, что это неправильно.       Любить собственного близнеца — неправильно.       Он давно смирился со всем этим дерьмом.       Вначале было очень тяжело.       Никак не мог найти объяснение зуду под кожей от прикосновений к брату, чувству глубокой тоски, когда родственник грубо шутил или оставлял его одного, отправляясь гулять с очередной девчонкой.       Первая мысль — у него шизофрения или что-то вроде того. Даже в интернете порылся в надежде разобраться в происходящем. Когда на красочное описание эмоций в строке браузера, прямо под «Признаки раздвоение личности», всплыла ссылка «Как понять, что Вы влюбились» — зашёлся истеричным смехом.       Кто? Ацуму влюбился? И в кого? В придурка Осаму, своего брата-близнеца?       Ради подросткового интереса зашёл почитать — просто так, вдруг он влюблен в одноклассницу, а сам и не в курсе, — что же там пишут, и вот тогда стало вообще не смешно.       Мия-младший, дочитав последнюю строчку, просидел неподвижно несколько часов, переваривая информацию. Очнулся только тогда, когда вернулись родители.       Он прошёл ускоренный курс по пяти стадиям в своей голове за короткий промежуток времени: отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. Вернее, он думал, что прошёл.       Продолжать сидеть вот так вечность было заманчиво, но невозможно. Как минимум, Осаму вернётся с прогулки и начнёт тормошить брата, желая посидеть за компьютером.       Нет. Только не сейчас. Нужно было что-то сделать. Срочно.       Накинув первое, что попалось под руку в шкафу, и напялив кроссовки, валяющиеся у входной двери, крикнул родителям что-то вроде «забыл конспект в раздевалке» и убежал в противоположную от школы сторону.       Он бежал сломя голову, сворачивая по улицам на уровне интуиции — тело само вело, и Ацуму не смел сопротивляться. Ему нужно было срочной найти место, где никто бы не увидел и не услышал. Тупое тело привело его на пруд, около которого они с Саму кидали мячь в детстве, пытаясь «подружиться» со спортивным инвентарём.       Это оказалось последней каплей.       Ему стало наплевать, посчитают ли его конечным психопатом и станут вызывать полицию со скорой и пожарной. Всё, что он знал — ему паршиво. Так, как никогда раньше не было и, возможно, уже не будет.       Он — предатель.       Чертов ублюдок, втоптавший в грязь доверие и любовь брата.       Любовь.       Говорят, это чувство окрыляет, но Ацуму ощущал, что если раньше у него и были эти самые крылья, то сейчас они сгорели в адском пламени, в которое он однажды обязательно попадёт. И будет его жарить сам Сатана, потому что подходящих для его греха мук не найдётся в головах верных помощников, и Люцифер, с осуждающим и брезгливым видом, будет плавить его кожу до костей, как и завещал Данте — вечность.       Как он мог?       Как он мог так поступить с самым близким ему человеком? Как он посмотрит Осаму в глаза? Что он скажет в своё оправдание, если тот, по каким-то причинам, узнает эту до тошноты отвратную правду?       Он точно плюнет ему в лицо и скажет, что не желает знать. Отец сломает о него что-нибудь твёрдое, мать заплачет и потеряет от шока сознание, и родители в итоге тоже от него откажутся. Как и все знакомые, потому что такую тварь поблизости никто держать не решится — вдруг заразен.       Ацуму упал на колени и закричал.       Он кричал изо всех сил в темно-синюю, почти чёрную из-за вечернего неба гладь воды, давясь собственными слезами. Казалось бы, от открытого выражения эмоции должны постепенно утихать, но в итоге лишь подстёгивали жалость к собственному существу, вызывая новую волну истерики и образуя замкнутый круг.       Он прекратил бы, чтобы отдышаться, потому что лёгкие уже жгло от недостатка кислорода, но стоило ему представить лицо брата, как его выламывало наизнанку снова и снова. Так хотелось закричать ещё громче. Сделать что угодно, лишь бы оставить это. Лишь бы вернуть всё как было. Лишь бы не хоронить заживо ту связь, что неизменно, с первой клетки, была между ними.       Что он должен сделать, чтобы исправить это?       За что судьба решила так проучить его? Это несправедливо. Несправедливо, что отныне ему суждено нести это бремя, и нести одному. Он лучше умрет, чем скажет хоть кому-то. Лучше так, чем видеть презрение в серых глазах. И как долго будет так больно? Сколько должно пройти времени, чтобы стало легче? И станет ли ему вообще легче? Эта гниль так и поселится в его груди, в самом деле, до конца жизни?       Стоило ли вообще так жить?       Какой смысл мучиться до последнего вздоха? Унижать Саму и порочить его чем-то подобным? Достоин ли Ацуму, такой грязный и никчёмный Ацуму, дышать одним с братом воздухом?       Большинство думали, что младший брат, мягко говоря, туповат и не способен на мысли выше, чем основные позывы по типу пожрать и сходить в туалет, но связующий часто размышлял о жизни как именно о даре. И раз ему дали этот дар, значит, он его достоин. Ведь так?       Теперь Ацуму сомневался.       Сомневался, что имеет право на существование.       Если бы он просто окончательно захлебнулся от вязких слёз, то так, наверное, было бы правильнее. Навряд ли можно умереть от истерики — разве что от сердечного приступа или инсульта, — а вот от воды вполне. В пруду точно можно захлебнуться, если нырнуть поглубже и заставить себя втянуть лёгкими воду. Сколько там мучается человек, когда тонет — минут пять или дольше? Что испытывает, прежде чем сознание покидает окончательно? Это страшно? Это больно? Хотя, какая разница?       Ацуму точно заслужил это.       Он самый отвратительный тип в этом мире. Самый мерзкий предатель. Самый ужасный человек, сын и брат. Сдохнуть здесь и сейчас — лучшее, что он мог сделать для близких, чтобы хоть как-то загладить вину.       Парень встал с колен — вернее, попытался встать: отчего-то ноги не удержали и тело повалилось обратно на холодную траву, но со второй попытки всё же получилось, — и двинулся в сторону берега.       Вода еле колыхалась от лёгкого ветра, размазывая отражения звезд и фонарей. Даже луны не было видно. Видимо, и ей мерзко смотреть на никчемные попытки исправить необратимое.       Ацуму сделал первый шаг, наблюдая, как нога погружается в воду по щиколотку, и снова зашелся рыданием.       Он так спешил поскорее скрыться от посторонних глаз, что напялил кроссовки Осаму.       Да что с ним не так?       Мия-старший дико разозлится, когда узнает, что родственник испоганил любимую пару обуви.       Он постарался вздохнуть и слегка успокоиться, чтобы хватило сил сделать ещё пару шагов и доплыть до середины водоёма, а не потерять сознание на берегу и облажаться даже в этом.       На улице стоял май. Солнце днём грело на славу, да и растения давно ожили, и только этот пруд оставался мертвецки холодным, неживым и отвратительным, как сам Ацуму.       Мышцы свело от резкого перепада температуры, и всё тело стало бить крупной дрожью. Челюсти болезненно сомкнулись, а зубы нещадно заскрежетали. Мия начал уверенно шагать вперёд, стараясь абстрагироваться от холода и повторяя как мантру — это единственно верное решение. Так и должно быть. Хотя бы здесь он должен поступить правильно.       Пресс окатил холод, из-за чего мышцы напряглись и вдавили органы к позвоночнику, усиливая и без того не слабый приступ тошноты. Ацуму пришлось отнять руки от груди, которые он отчаянно прижимал к телу, стараясь согреться, чтобы грести ими по воде, помогая себе продвигаться дальше.       Ещё немного.       Пару метров ногами по дну, пару метров вплавь и после снова по дну. Вернее — на дно, если он смог бы упасть ещё ниже. — Парень, ты что делаешь?       Связующий дернулся всем телом и остановился.       Притаился испуганным зверьком, пытаясь слиться с обстановкой. Словно ученик начальной школы, который случайно разбил окно в классе математики и наивно полагал, что если вжаться посильнее в стенку, то никто не заметит виновника, а не подросток, пытавшийся покончить с собой. — Ты слышишь? Выходи сейчас же. Ты заболеешь, вода ведь ледяная! — продолжал кричать парень лет 25-ти.       Он вместе со своей девушкой прогуливался после очередного свидания, болтая о предстоящей поездке к её родителям, пока блондинка не отвлеклась на звуки всплеска — будто кто-то бил руками по воде. — Ты оглох? Сейчас же возвращайся на берег или я сам тебя вытащу! — прохожего начинало раздражать такое откровенное игнорирование, из-за чего голос срывался на рык.       Реальность накрывала медленно, но верно. Ацуму осознал, что его гениальному плану не суждено сбыться. По крайней мере, не сейчас.       Парень зачерпнул руками воды и несколько раз омыл лицо, стараясь уничтожить все следы истерики. Развернулся и поплелся обратно, прокручивая в голове одну и ту же мысль:       Осаму.       Чёрт, и что теперь делать?       Ему придётся вернуться домой, где наверняка будут ждать расспросы обеспокоенной матери, добротная взбучка от отца и комментарии брата об уровне его интеллекта: он ведь испоганил дорогие найковские кроссовки. — Где ты живёшь? — мужчина принял из рук спутницы свою куртку, которую отдал ей, чтобы та не заболела прохладным вечером. Стянул с парнишки насквозь мокрую майку и укутал того словно в одеяло. — Идём, мы тебя проводим.       Передав подростка в руки родителей, спасители приняли с десяток благодарностей от старших членов семьи и удалились. Ацуму выслушал часовую лекцию о безрассудстве, увиливая от объяснений причин странного поведения, и, успешно проигнорировав беспокойные расспросы брата, закрылся в ванной, выдавливая остатки истерики под горячими струями душа, а после завалился в кровать и остался там на добрую неделю с лихорадкой, чудом избежав воспаления лёгких.       За эту неделю Ацуму смирился с мыслью, что обрывать свою жизнь — не самая гениальная идея, как ему казалось в начале. Он маялся несколько месяцев, почти полгода, изо всех сил стараясь принять новую часть себя и вернуться к нормальной жизни.       Хотя ничего нормального в нём уже не осталось.       Его и раньше считали козлом, но после этого случая Ацуму стал еще агрессивнее, отворачиваясь даже от брата, страшась, что стоит ему расслабиться хоть на мгновение — и кто-нибудь сразу бы понял, что он такое на самом деле.       Так что, да, Ацуму знал, что он ублюдок.       И также прекрасно знал, что его грязные мыслишки так и останутся фантазиями.       Осаму никогда не полюбит его как партнёра. Никогда не станет смотреть на него с обожанием. И уж тем более, никогда, ни за что на свете, ни при каких обстоятельствах, не согласится лечь под него.       А так хотелось подойти сзади, провести рукой от пресса к груди, ещё выше, вверх, сжать пальцы на шее, покрепче. Обнять второй рукой за талию и с силой вжать крепкое тело в себя. Прошептать «заткнись, Саму» и оттрахать, вдалбливая брата в кровать до потери сознания, а после ещё немного…       Стоп.       Он шел по улице. Хоть уже и наступил вечер — вокруг полно народу. Нужно было срочно абстрагироваться от навязчивых идей. Если бы кто-нибудь из прохожих заметил его стояк, начал бы тыкать пальцем и кричать, что тот извращенец. Он и так это знал — напоминания из каждого угла излишни.       Закончить с делами, вернуться в общежитие и уже там дать фантазии волю, спуская пар.       Магазин. Он шёл в магазин.       Тунец, тунец, тунец.