***
Комната, освещенная лишь блеклым светом луны; распахнутое ветром окно. Леви было страшно. Непременно, вот сейчас или через секунду церковь разрушится. Ведь трещины, испещрявшие, обвивающие здание, словно ядовитые змеи, росли, расширялись. Леви чувствовал это каждой гадкой клеточкой своего тела. «Неужели так и умру? Ну, и дьявол со мной. Хотя погодите, нет, так не хочу. Я сам решу когда». Раздался звон разбившегося стекла. На подоконнике, в черном проеме появился густой силуэт, что полностью закрывал собой плевочки еле светящихся звезд. В следующую секунду Леви рассмотрел его. Он был облачен в длинную черную рясу, настолько большую, что края её, расшитые камнями, струились по всей комнате. Незваный гость был точной копией Эрвина, но был точно и не им. Леви почему-то знал это. Освещенный ореолом лунного света, Не Эрвин приблизился к кровати, где дрожал от страха осужденный. Зачем-то опустился, лег совсем рядом. Бледное лицо его, словно сделанное из мрамора, внимательно вглядывалось в испуганное напротив. Единственным заметным отличием от настоящего священника было то, что вместо небесно-голубых глаз в полумраке комнаты сияли мертвенно желтые — так горят фонари в утреннем тумане на мостах столицы. — Кто ты? — тихим, глухим, словно от долгих криков, голосом спросил Леви. — Я есть я, — мертвенно-спокойно улыбнулся Не Эрвин, обнажая ровные белые зубы с острыми верхними клычками. — Ты врешь… — качая головой, проговорил Леви. Вдруг тяжелая рука пришедшего опустилась на скулу Леви, нежно оглаживая. Щеки у того тут же зажгло от глупого смущения. Холодные пальцы Не Эрвина бесцеремонно двинулись ниже, обводя тонкие, обветренные губы. Слегка надавив на них, проникли внутрь влажного рта. — Открой шире, — прошептал он, и Леви безропотно повиновался приказу. Под нетерпеливыми прикосновениями узловатых пальцев гладкие стенки щек словно плавились. Вязкая слюна, пахнущая сигаретным дымом, противно стекала по подбородку. Леви нетерпеливо обвел шершавым языком два пальца, проталкиваясь между ними. Человек, похожий на Эрвина, ухмыльнулся, наблюдая, как, прикрыв глаза, Леви вобрал пальцы полностью, упираясь носом в ладонь — он сам не понимал, что им движет сейчас. — Подумать не мог, что ты такая дешевая шлюха, — донесся сверху довольный низкий голос. Это точно была похвала, и Леви от неё было отчего-то ужасно приятно. Гость приподнялся, сел, подогнув ноги. И вдруг резким движением достал любовно обсасываемые пальцы из разгоряченного рта. Леви недовольно распахнул глаза, смотря на персональный ночной кошмар снизу вверх. Мысль о том, что это сон крутилась в затуманенном сознании с самого начала, подавляемая отвращением к самому себе — к себе, что вообразил такое. Не Эрвин поднял руку и с оттяжкой влепил пощечину. Затем, больно заломив Леви руки, перевернул его на живот. С нечеловеческой силой уткнул лицом в подушку, беспощадно вдавливая бритый затылок в поверхность, приятно пахнущую лавандой. Ноги обдало холодом — с Леви стащили штаны. «Блять, меня изнасилуют в собственном же сне», — пронеслось в голове. — Умный мальчик, — обдав ухо горячим дыханием, прошептал гость. Раздвинув упругие ягодицы, он резким движением вошел в дрожащее под ним тело. Леви вскочил на кровати. Пот градом стекал по коротко стриженным вискам, неприятно щекоча. Тяжело дыша, пощипывая себя за руки, осужденный пытался прийти в себя. В штанах было неприятно сыро. – Блять… Мне же не пятнадцать уже, и, блять, я кончил от того, что меня изнасиловал священник, — страдальчески протянул Леви: — Больной… В дверь постучали. На автомате мужчина выпалил: — Входите. В комнате появился настоящий Эрвин Смит. Контраст с ночным кошмаром был сюрреалистично ужасающим. Виновато улыбаясь, он проговорил: — Доброе утро, Леви. Хотя честно сказать, полдень уже. Пойдем скорее. — Куда? — натягивая выше одеяло, спросил осужденный. — На завтрак. Скоро всё совсем остынет, а кушать холодную глазунью я и сатане не пожелаю, — он пригладил светлые волосы, идеально уложенные сегодня. Будто под гипнозом Леви внимательно следил за движением длинных пальцев. — Хорошо. Я спущусь через десять минут. Только умоюсь.***
Завтракал Леви в одиночку, так как Эрвин уже убежал по своим эрвинским праведным делам. Кухня была заставлена кучей тарелок, немытый вид которых вызывал в Леви бешенство. После приема пищи он собрал гигантскую стопку посуды и, не жалея моющего средства, начал усиленно драить гладкую поверхность. Физический труд, а особенно уборку или готовку Леви очень любил. Подобное занятие хоть как-то помогало переключиться с вечно саморазрушающих, ядовитых мыслей о себе и гадкой жизни. Самое неприятное время суток, по мнению Леви, был одинокий, трезвый вечер или минуты бессонницы в кровати. В такие моменты перед глазами обязательно возникали жестокие образы быта и ненужные воспоминания, из которых Леви никак не мог выбраться. В кухню вошли несколько служащих церкви. Помимо Смита, в доме божьем работали уборщица, сантехник и плотник, единственным занятием которого, видимо, была реставрация прохудившейся крыши часовни. Все они, как оказалось, были бывшими удошниками, прибывшими отбывать остаток срока, сюда, как и Леви. А со временем они остались работать и жить. Леви они не нравились — похабные, грубые, наверняка, преследуемые лишь выгодой пребывания здесь: ведь приход живет за счет пожертвований и государственной помощи, как «культурно-нравственного учреждения». Не собираясь терпеть их присутствия, быстро закончив с посудой, Леви ретировался в храмовую часть. Эрвин как раз ведет службу, надо бы послушать, что затирают нынче бабулям.***
А затирали, как и во все времена, о справедливости, о испытании божьем и другой ненужной шелухе, по мнению осужденного. Однако читал Эрвин мастерски, страстно, будто действительно верил в каждое непонятное слово на древнем языке. Леви устроился на самой задней скамье, где было синей ручкой криво выведено: «Если человек опускается на колени, он всем становится по хуй…» Уже через пять минут Леви потерял смысл праведной речи и полностью просто сосредоточился на высокой фигуре священника. Издалека, в мерцающем свете витражей образ его казался ангельски неземным. Во время службы Смит, наконец, надел подобающую одежду — черную сутану с белоснежным квадратным воротничком. Она красиво подчеркивала крепкую, но вместе с тем стройную фигуру. Пухлые губы мерно двигались, периодически Эрвин облизывал их то ли от волнения, то ли от появляющейся сухости после долгой речи. Леви мог поклясться, что даже с такого расстояния видит синий блеск из-под опущенных ресниц. Они у него, кстати, длинные как у девчонки. Или коровы. Леви встряхнул головой, отгоняя ненужные мысли. Быстро поднявшись со своего места, он юркнул в приоткрытую дверь, возвращаясь обратно на грязную темную кухню.