***
В небольшой ванной, находившейся совсем рядом с его комнатой, Леви тщательно умылся, остервенело, до крови на деснах почистил зубы. Почему-то хотелось смыть прошедший день со своей кожи, хотелось стереть себя в этом дне. Ночь не принесла никаких ярких снов, только обрывочные, неопределенные образы. То длинные белые волосы, мелькнувшие в темноте, то низкий голос, говоривший нечто приятное, успокаивающее. На пару секунд заходил вчерашний гость. Вместо черного балахона он был одет в белую тунику, а взгляд Не Эрвина был испуганный, воспаленно горели алым лопнувшие капилляры.***
Утром, спустившись на кухню, Леви приготовил себе большой тост, набросав туда все что нашел в древнем, угрожающе шумящем холодильнике. — Как же вкусно пахнет! — в комнату влетел Эрвин. Его непричесанные волосы были ещё в легком творческом беспорядке после сна. И одет священник вновь в домашнее-гражданское: обычная белая рубашка, закатанная до локтей, и черные штаны с растянутой, затертой на коленях тканью. «На нормального человека хоть похож, » — подумал Леви, а вслух проговорил: — Что-то ты поздно проснулся, поп. — Так сегодня не будет служб, — сладко потянувшись, ответил Эрвин: — Санитарный день. Он подобрался ближе к Леви, с любопытством заглядывая тому через плечо: — Что готовишь? — Тебе не страшно так подкрадываться ко мне после вчерашнего? — разрезая толстый тост, проговорил Леви. Смит в ответ тяжело вздохнул. И приятное дуновение чужого дыхания тут же опалило коротко стриженный затылок, от чего по коже неконтролируемой волной побежала стая мурашек. — Страшно, конечно, но пахнет слишком прекрасно, чтобы… Леви, не дослушав фразы, повернулся к замершему Эрвину и протянул треугольную половинку тоста. Смит счастливо улыбнулся, словно выиграл в лотерею миллион. Тут же, в пару больших укусов он съел угощение, довольно причмокивая испачкавшимися в масле губами. — Тц, поросенок какой-то, — недовольно цокнул Леви, подавляя в себе непонятное желание заботливо убрать хлебные крошки возле уголка чужого рта. Эрвин, подтверждая выдвинутый тезис, облизал пальцы: — Спасибо огромное. Буду теперь ждать с нетерпением твой яблочный пирог. Надеюсь, нам удастся уберечь хоть часть урожая. — Здесь есть какие-нибудь материалы, чтобы сделать чучело? Леви по привычке ожидал, что над ним посмеются, как делали всегда окружающие, встречая его предложения, однако Смит серьезно призадумался: — Найти можно… Мешковина есть, солома, палки тем более найдутся. — Еще веревку и нитку с иголкой, — подумав, Леви добавил: — Пожалуйста. Эрвин, направлявшийся уже к двери, игриво подмигнул. Правда, быть может, Леви это лишь показалось в неверных утренних лучах солнца.***
Лето стояло в самом разгаре. В воздухе летали маленькие бабочки-капустницы, где-то в небе веселились шумные воробьи. «Сплошные вредители вокруг», — подумал Леви, но уголки губ сами по себе поползли вверх. Вдохнув свежий утренний воздух, не обремененный ещё затхлой духотой дня, он медленно погрузился в свои мысли, и только заметив в тени яблони фигуру Эрвина, очнулся. У запыхавшегося священника всё награбленное для Леви имущество не помещалось в руках. С тяжелым вздохом он скинул узлы веревок, серой мешковины, пару толстых палок на землю. Краем рубашки Эрвин стер выступивший на лбу пот. — Спасибо, — проговорил Леви, опускаясь на колени, чтобы лучше рассмотреть материал: — Можешь идти теперь. Эрвин обиженно вскинул брови: — Я помогать тебе останусь. — Нет, не надо. Я сам прекрасно справлюсь, — Леви хотел зыркнуть на него фирменным злобным взглядом, после которого все всегда отступают, но как только он закинул голову, тут же был ослеплен солнцем, находящимся за спиной священника. Эффект устрашения был испорчен. — Мне всё равно нечем сегодня заняться. Пожалуйста, — Эрвин присел на корточки, чтобы быть на одном уровне с Леви. В голубых глазах было столько искреннего участия и детского упрямства, что Леви не смог продолжать отказываться: — Уговорил, святоша. Эрвин победно улыбнулся и деловито покрутил в руке длинную веревку из пеньки: — Приказывайте, капитан, я весь в вашем распоряжении. Леви от подобного обращения и игривого тона поперхнулся, однако, собрав остатки мужества и собственного достоинства, начал серьезно руководить процессом создания смертоносного орудия против каркающих вредителей. Смит действительно слушался его беспрекословно, угадывая, что надо делать ещё до того, как Леви произнесет это вслух, и от этого работа шла быстро и складно… До определенного момента: на финальном этапе, когда Леви стал привязывать чучело, напоминающее большую плюшевую куклу, к столбу, нижняя часть соломенного тела, наспех сшитая Эрвином, разодралась на осыпавшейся ткани, и часть травяного наполнителя глухо рухнуло на землю. — Блять, — выругался Леви. — Не сквернословь, — вкрадчиво осадил его Эрвин. — Держи давай вот здесь. Я соберу с земли это говно и запихаю обратно. Эрвин вновь вздохнул и послушно обхватил ткань вокруг крепкого черенка, не давая остаткам соломы осыпаться — для этого ему было достаточно одной руки. Красивые длинные пальцы покрылись пылью и шелухой от колючей соломы. Вообще вся их одежда была покрыта этим добром. Дополнением ещё являлись размазанные зеленые следы травы и грязи на коленках — во время работы они без устали передвигались на четвереньках. Леви, запихав почти все остатки соломы внутрь, начал ловко орудовать ниткой и ржавой толстой иголкой. Края безбожно продолжали осыпаться и пылить. Неожиданно Эрвин дернул свободной рукой, натыкаясь краем ладони на острый кончик иглы. — Ты что творишь? — испуганно выпалил Леви. — С той стороны чуть не обвалилось всё опять. Надо вот здесь подшить, — Смит на долю секунды болезненно поморщился. — Осторожнее надо быть, — недовольно пробубнил Леви, тут же заштопывая незамеченную дыру. Он всеми силами старался избегать взгляда голубых глаз напротив: — Не сильно больно? — Можно убирать уже? — спросил священник после того, как был наложен последний стежок. Чучело получилось прекрасно-ужасным: овальная голова, с нарисованными углем глазками — Эрвин постарался — гордо смотрела на простилающийся сад, а большие, длинные руки из соломы угрожающе замерли, распахнутые в разные стороны, словно вот-вот собираются схватить прожорливую птицу. Не хватало только звенящих побрякушек и ярких аксессуаров. — Нет, не больно. Словно комар укусил, — улыбнувшись, сказал Эрвин и лег на зеленую траву рядом с новым работником по охране яблок: — Вчера ты меня отпинал, а сегодня беспокоишься из-за легкой царапины… — задумчиво протянул священник. В низком, бархатном голосе Леви не услышал и грамма упрека. Удобно подкладывая руки под голову, Эрвин прикрыл глаза, словно собрался подремать в прохладной тени листвы. — Больше не побеспокоюсь. Не переживай, — пробубнил Леви, усаживаясь рядом с блондинистой головой: — Почему ты меня не сдал полиции обратно? — Ты же ещё не выполнил своей цели, миссии здесь. Как я тебя выгоню… Осужденный не смог побороть в себе желание дотронуться до мягких волос, струящихся в зеленой траве. Незаметно, так, чтобы Эрвин ничего не почувствовал, он дрожащей рукой провел по белым, гладким кончикам. Ощущения были очень приятными, словно прикасаешься к чему-то волшебному. — Прости меня, — тихо сказал он. — Ложись рядом. Здесь так приятно у земли. Леви послушно кивнул, хоть Эрвин этого и не видел, и опустился на мягкую траву рядом с крупной фигурой, пышущей еще более сильным жаром, чем солнце над их головами. Смит мягко улыбнулся, поворачивая голову в сторону заключенного: — Я на тебя не обижаюсь. Но извинения приму с удовольствием и благодарностью. Мне приятно, что ты способен на них. Как твоя рука? — Она в порядке, — сказал Леви, пристально вглядываясь в голубое небо, пробивающееся сквозь зеленую листву. На душе отчего-то стало непозволительно спокойно. Он никогда не мог даже подумать, что приносить извинения бывает так приятно, быть прощенным кем-то тем более. Однако упоминание больницы натолкнуло на воспоминание о неприятном разговоре. — Ты обсуждал с кем-нибудь смерть жены? — неожиданно для самого себя спросил Леви. — Да. Много раз, — вновь отворачиваясь и тоже устремляя взгляд в небо, спокойно ответил Эрвин. — Самоубийство болезненная тема… — Да, вполне вероятно. Только Мари… Мари не лишала себя жизни, — тихо произнес священник, а зрачки его словно расфокусировались, голубая радужка приобрела более глубокий, темный оттенок. — Но она приняла таблетки. — Верно. Но она это сделала ненамеренно. — И как так вышло? — Дети гостей, когда оказались без присмотра, игрались с её сумочкой, пересыпали таблетки в конфетницу. Мари была сладкоежка. Она думала, что это лишь желтое драже. Эрвин произнес эту детскую чепуху столь серьезно, искренне. Леви не смог ничего ответить и, не зная, как закончить разговор, замолчал. Повисла неловкая тишина. Вдруг в животе у Смита громко заурчало. — Ты опять проголодался? — поворачиваясь на бок, спросил Леви, скептически приподнимая брови. — Неужели ты нет? — Ни капли, — не зная зачем, Леви добавил: — Я, на самом деле, долго могу без еды обходиться. — Вот и зря. Растущему организму нужна пища, — улыбнулся священник. — Я тебя сейчас опять поколочу. Мне двадцать семь. Эрвин присвистнул: — Говорю же мальчишка совсем ещё! — Тебе то самому сколько? — Двадцать девять, — хитро щуря глаза, сказал Смит. Леви больно ущипнул его в отместку за оголившуюся у низа рубашки кожу. Не ожидая такого подлого нападения, Эрвин громко ойкнул, однако не остался в долгу — с силой толкнул Леви в плечо, опрокидывая на землю и нависая сверху. Неожиданно друг для друга они рассмеялись: Эрвин от ситуации, от счастья, что, наконец, вывел на контакт холодного, угрюмого заключенного, а Леви от болезненного смущения и непозволительного в этот момент желания поцеловать мужчину напротив.