Яблочный пирог

Леви проснулся от того, что в глаза надоедливо лезли лучи солнца, абсолютно потерявшие вежливость в утренний летний час. Он недовольно фыркнул и перевернулся на другой бок. Рядом лежало нечто теплое и мягкое. Как только заключенный вновь начал погружаться в сон, на дворе церкви зашумела газонокосилка. Распахнутое настежь окно гостеприимно пропускало тарахтящие звуки во внутрь светлой спальни. На этом моменте Леви окончательно смирился с мыслью, что подремать у него не выйдет. Сонно приоткрыв правый глаз, он увидел перед собой блондинистый коротко стриженный затылок. В голове бешеным вихрем пронеслись события прошлой ночи. Он ведь намеревался уйти к себе, покурить и лечь в одиночку. Однако вместо этого бесцеремонно уснул в личной кровати священника. Благо она была достаточно большой. Осужденный осторожно приподнялся, стараясь не нарушить чужой сон. Пружины матраса предательски скрипнули. Леви замер. Священник перевернулся на другой бок, утыкаясь носом в бедро заключенного. Чужое дыхание приятно защекотало чувствительную кожу. Не проснулся. Если бы Леви умел рисовать, то обязательно запечатлил бы образ мужчины рядом с собой: легкая белая простыня лишь наполовину прикрывала мускулистое, но вместе с тем стройное тело, белые локоны, обычно пребывающие в идеальной укладке, беспорядочно, вольно разметались по подушке. Ресницы и брови у Смита, вопреки традиционной генетике, были темные. Слегка сухие, пухлые губы трогательно подрагивали. Леви осторожно лег вновь на кровать, вглядываясь в лицо напротив. К удивлению, вблизи оно показалось очень усталым: дорожки морщин на переносице и лбу, что наверняка становились заметными в минуты гнева или тяжелых размышлений, бледные, но отливающие нездоровой синевой синяки под глазами. Неуверенно Леви протянул руку, дотрагиваясь до мягких волос, осторожно поглаживая. Он придвинулся ещё ближе, не в силах сопротивляться собственным сентиментальным порывам. Пах Эрвин приятно: мылом и чем-то кофейно-сладким. Заключенный прикрыл глаза, ощущая на щеках чужое дыхание. Пока Смит не видит, можно позволить себе и такое. Вдруг со стороны священника послышался странный, скрежещущий звук. Леви испугано открыл глаза. Мышцы челюсти у Эрвина оказались странно, неестественно для спящего человека сжаты. Он двинул подбородком слегка влево, и вновь раздался этот странный звук. Леви после секундного замешательства принял решение о том, что стоит разбудить мужчину. Мало ли дурной сон. Кому, как не ему, знать, какими ужасными они бывают. Заключённый аккуратно толкнул священника в плечо: — Эй, поп. Просыпайся. Смит неохотно открыл глаза. Вся усталость и напряженность с его лица тут же исчезли. На губах заиграла ласковая улыбка. — Доброе утро, — с легкой хрипотцой в голосе произнес Смит, сладко потягиваясь. — Ты во сне зубами скрипишь? — с напускным безразличием спросил Леви, рассматривая серую стену позади крупной фигуры. Ему почему-то стало стыдно. Эрвин обеспокоенно взглянул на заключенного: — Я тебя разбудил? Леви отрицательно покачал головой: — Во дворе умник какой-то решил покосить. Так что это было? — По-научному называется бруксизм, а так, да, я иногда во сне сжимаю зубы, — Смит приподнялся, опершись щекой об руку, внимательно разглядывая мужчину напротив. — Чего ты так уставился? — возмущенный голос предательски дрогнул на последнем слоге. — Я ведь говорил, что ты прекрасен, — Эрвин осторожно заправил за ухо выбившуюся черную прядь. В эту секунду Леви одолела робость, непонятно откуда взявшаяся. Надо как-то бороться с ней. А лучшая защита, как учил дядюшка Кенни, это нападение: — Было дело. Но мне кажется, я буду выглядеть гораздо красивее, скача на твоем члене. Смит закатил глаза. Взял себе за привычку, похоже: — Ты безнадежен. Говорю же, ты себя выдаешь сразу. — Очень обидно слышать такие слова от вас, святой отец. Или предпочитаешь папочка? Тут уже Эрвин покраснел, как спелый помидор. Кажется, Леви чутка переборщил с нападением. Однако самому подобное помогло расслабиться: — Прости. Я постараюсь за языком следить. — Хорошо, — хрипло произнес священник: — И я всё-таки предпочитаю просто Эрвин.

***

Леви спустился на кухню один, так как Смит убежал на утреннюю службу. Не позавтракав даже. Заключенный решил исправить это и сготовить что-нибудь вкусное. Ведь Эрвин любил, как показала практика, плотно покушать. В уже родном, дребезжащем холодильнике было обнаружено: банка арахисовой пасты, три огурца и крем для лица с вышедшим сроком годности. — Негусто, — пробормотал Леви. Неожиданно в комнату вошел, словно ангел спаситель, сторож с полными пакетами. Мужчинка он был вроде безобидный, прижимистый, разговаривал с ярко выраженным восточным акцентом. — О! Левий, здравствуй, принимай скорее, — осужденный подхватил увесистые сумки, помогая дотащить съестное до стола. — Как там духовка? — бросил через плечо Леви. — Тю-тю. — Что значит «тю-тю»? — раздраженно спросил заключенный. — И духовка, и микроволновка. Все помэрло. — Из-за чего? — А я почем знаю. Взяли себе и помэрли, — обиженно пробормотал сторож: — Люди иногда так же делают. Леви вспомнились слова Эрвина об испытании и яблочном пироге. Глупость. Но теперь ему действительно никак не приготовить его. Заключённый встряхнул головой, отгоняя ненужные мысли. Потом. Сейчас стоит беспокоиться о завтраке. Решение сготовить яичницу с поджаркой из овощей и ломтиками бекона показалось самым приемлемым. Сторож решил тоже задержаться на кухне, раздражая своим шумным присутствием мужчину.

***

На раскаленную сковороду, где уже скворчали ломтики бекона и помидорки, Леви разбил шесть яиц — четыре для Эрвина и два для себя, добавил специи. По кухне заскользил божественный аромат. Сторож подковылял ближе:  — А мне можно с тобой? — Нет. Это для Смита. — Эрвину то? Он же не ест свинину. Леви замер: — Как это не есть? — А я почем знаю. Поэтому давай-ка лучше мне, — мужчинка уже потянулся деревянной лопаткой к особенно красивой части яичницы, но получил лишь болезненный удар по руке. На кухню вошёл запыхавшийся священник. Леви недовольно цокнул языком — почему службы вдруг стали так быстро кончаться. — Чем это так вкусно пахнет? — усаживаясь за стол спросил Смит. — Эрвин, он со мной яичницей не делится, — обиженно сказал сторож. Эрвин попытался сдержать улыбку:  — Очень некрасиво. Но разве ты нормально попросил? Мне кажется, если бы ты это сделал, Леви бы с удовольствием дал тебе часть своего кулинарного шедевра. — Хрен ему, а не еда, — буркнул Леви, агрессивно помешивая нежелающий застывать по краям белок. Сторож обреченно вздохнул, но через секунду, будто вспомнив что-то очень приятное, повеселел: — Кстати, — сказал он, подсаживаясь к Эрвину за стол: — Эта та красотка, что к тебе всё после служб подлизывалась, вчера так стонала из спальни? Я уснуть не мог из-за вас. Леви замер, прислушиваясь. Врать — это грех, рассказать о том, что было на самом деле — ещё больший грех. Эрвин спокойно, уверенно ответил: — Я джентльмен. — Чё, — захлопал глазами мужчина: — Это что значит? — Я не буду распространяться о том, что происходит в моей спальне. — Ну, хотя бы красотка? Я ведь никому, ты знаешь. Хитро покосившись на Леви, Смит тихо произнес: — Ещё какая. Вот и слетел псевдо-джентльмен. Лопатка звякнула о тарелку, на которую заключенный уже начал выкладывать завтрак. — Ты правда не ешь свинину? — усаживаясь тоже за деревянный длинный стол спросил Леви: — Я в яичницу бекон положил. — Ах, вот как. Очень жалко. Я действительно не ем её. Отдай мою порцию тогда Гордону. Сторож довольно подставил свою заляпанную тарелку. Леви свалил ему большую половину, мурлыкнув: — Приятно подавиться. — Спасибо, — ответил мужчина, уплетая ломтики бекона. Язык он тоже плоховато ещё знал. Осужденный повернулся к священнику: — А ты почему не ешь свинину? Вроде не пост сейчас, и всё же ты праведный христианин, а не буддист, — слова "праведный" он особенно выделил. — Ой, это долгая история, — наливая себе кофе, отмахнулся Смит. — Я не тороплюсь, — упрямо продолжил Леви.  — Ну, что ж, — сказал Эрвин: — Вот ответь, пожалуйста, где ты родился? Заключенный потупился: — В городе. Называется Подземный. Гадкое место. Одна лишь фабрика работает нормально. Священник кивнул: — По тебе видно, что ты городской житель. А я вот из села, которое здесь неподалеку. Сторож громко отхлебнул компот из стакана. — Так вот. Отец у меня разводил свиней. И как-то раз он сказал мне зарубить поросенка. Леви удивленно вскинул брови. Он и представить не мог, что Эрвин, даже в теории, на такое решится. А мужчина продолжил, уже беспокойно теребя в руках красную салфетку: — У меня не получилось убить животное с одного удара. Поэтому бедный окровавленный поросенок бегал по двору ещё минут десять. Затем упал в хлеву, но всё не мог умереть, — священник болезненно улыбнулся: — Я просто заплакал и лег с ним рядом. Пришёл отец. Добил бедное животное, что мучилось по моей вине, а затем и меня отлупил. С тех пор я это мясо и не ем. — За что отлупил? — возмущенно спросил сторож, переставший даже чавкать, слушая рассказ. — За малодушие, — небесно-голубая радужка глаз стала насыщенно синей. Затем Смит, как будто обращаясь к себе, произнес: — Как и всегда. Ничего не изменилось с того времени. — Я молоко с хлопьями тебе принесу, — резко вставая из-за стола, сказал Леви. Ему было неприятно видеть Эрвина таким. Буквально несколько часов назад он поверил в его безгрешность, непоколебимость, всеобщую силу. Сейчас же… — Эрвин, что это у тебя? — заключённый услышал за спиной обеспокоенный голос сторожа. Обернулся. У Смита из носа тонкой алой струйкой текла кровь, пачкая белый воротничок сутаны. — Простите, — пробормотал он, прижимая к лицу салфетку.