Яблочный пирог

Ножки табуретки оглушительно заскрипели по каменному полу. Священник поспешно встал из-за стола. Запрокинув голову, плохо разбирая дорогу, он направился к выходу из кухни. — У меня тоже так бывает, — успокаивающе сказал сторож: — Молока больше пить надо. Когда Смит скрылся в темноте коридора, мужчина угрюмо буркнул, обращаясь к притихшему Леви:  — Эх, началось опять. Раньше у него часто такое было. — Из-за чего? — спросил заключенный, подавляя в себе дикое желание броситься, словно преданный щенок, вслед за Эрвином. Он быстро отпил остывающий чай из ажурной кружки со сколотым краем. — Как ты странно её держишь, — изумился сторож. — Так что с ним? — резко отставляя приторную жидкость в сторону, уже слишком громко для безразличного сотрудника вновь спросил Леви. — А я почем знаю, что сейчас. Переволновался похоже. Тогда вот сын помер. Грустил, наверняка. — У Эрвина был сын? — обращаясь сейчас скорее к зелёной стене за спиной нежеланного собеседника, изумлённо проговорил осужденный. Коротко стриженные, аккуратные ногти больно впились в бледную ладонь. — Та, не его похоже даже, а так. Как говорят, жена залетела от любовника, а тот бросил её. Пастор уже тогда был очень мягкосердечным, решил воспитать мальца как своего, усыновить. Сын родился совсем плохим. Они с женой выхаживали его пару месяцев, а затем и помер он, — понижая голос, мужчина доверительно наклонился: — Собственно от этого жёнушка и свела счёты с жизнью. А пастор окончательно и тю-тю. — Что значит «тю-тю», — Леви схватил сторожа за воротник сального свитера, встряхивая: — Что блять это значит на твоем псином языке? Перепуганный служащий попытался вырваться из сильной хватки, в глазах мелькнул дикий испуг. Вид заключённого не предвещал ничего хорошего. — Так это, — затараторил: — Неужели ты не замечал, что он не в себе, сумасшедший слегка? — совсем стушевался мужчина. Ничего не отвечая, Леви бесцеремонно оттолкнул его и направился вон из серой, пропахшей тухлым молоком комнаты.

***

Почему он вечно узнает о жизни Эрвина от посторонних? Такая милая традиция вырисовывается. Надо срочно поговорить со священником лично. Ощущение было неприятное. Будто только показавшийся немного устойчивый мир рассыпался на мелкие частицы. Пыльный пол предательски уплывал из-под ног. Да что ж за жизнь у этого человека такая? Мать умерла при родах, отец в тюрьме скончался, сестра шлюхой стала и тоже скоропостижнулась, ребенок инвалид помер, а жена покончила с собой. Это блять шутка? И кто может позволить себе так жестоко шутить? Леви резко остановился, опершись согнутой рукой о гладкую, влажную стену. Глухой, тихий смех отразился от каменной поверхности серого коридора. Осужденный не сразу понял, что этот звук издает он сам. Ответ ведь так очевиден… А этот простофиля продолжает служить ещё этому Виновнику. Чисто гипотетически, он же верит в Него. Как тогда? Леви ударил себя по щеке, приводя в чувства. Лицо тут же неприятно обожгло. На бледной коже проступили красные длинные следы. Как это забавно. Слепо влюбиться, как безвольный пёс, в, похоже, самого неудачливого и несчастного человека на планете. Отличная шутка и над ним самим. Окружающие всегда считали Леви безэмоциональным, агрессивным ублюдком, знающим лишь как воровать и махать кулаками за бетонными стройками. Но знали бы они, сколько в его перештопанной тысячу раз душе происходит на самом деле. Сколько раз приходилось, находясь на грани, корчить из себя сильного, холодного истукана. И как это было сложно. А сейчас тем более… Ведь он только-только смог встретить, отыскать в этом враждебном мире самое светлое и доброе существо, как ему казалось. И это существо было больным, было бесконечно несчастным. Оставался лишь вопрос - осознает ли сам Эрвин это, или… Леви не мог думать дальше. Сердце предательски заболело, заметавшись словно загнанный зверёк в тесной клетке. Неожиданно солнце, отчаянно пробивающееся через единственное узкое окно, показалось черным. — Истеричка, — покривился заключённый и ударил себя вновь по щеке. Из общего туалета доносился шум воды, кажущийся оглушительным в тишине душного коридора. Осужденный без стука вошёл внутрь. У раковин стоял Эрвин. Следов крови не было видно, единственное напоминание о неприятном инциденте — белый застиранной воротничок, лежащий на подоконнике. Тонкой зелёной расчёской священник аккуратно укладывал растрепавшиеся волосы. Заметив силуэт Леви в треснутом по углам зеркале, он обернулся. Радостно улыбаясь. Как и всегда: — Там остались ещё холопья с молоком? Ничего не отвечая, заключённый приблизился к раковинам. Он подставил руки под струю холодной воды, отер напряжённую шею. — Что с тобой, Леви? На тебе лица нет, — Смит обеспокоенно отложил в сторону расческу и повернулся лицом к мужчине. Из неисправного крана звонко капала ржавая вода, ударяясь о белую, гладкую поверхность. Раздражало. — Как ты себя… — Эрвин не успел закончить, прерванный резким вопросом. — Почему ты ничего не рассказывал о сыне? Священник нахмурил брови:  — О каком сыне? Леви болезненно сжал челюсть, желваки заходили под тонкой кожей. — О твоём. Или от кого там твоя жена залетела? — заключённый тут же пожалел о том, что не смог сдержаться, быть чуточку деликатнее. Он просто это никогда не умел. Не было необходимости. Подняв взгляд на Эрвина, он увидел то, чего больше всего боялся. В голубых глазах читалось искреннее непонимание. Этот невинный взгляд пугал больше, чем запасной нож противника в сапоге во время драки. Псих. — Я, я… Не было у меня детей никогда. — А с женой что стало? — Я же тебе об этом рассказал. — О небылице с драже? — Так все и было на самом деле, — Смит было потянулся к заключённому, хотел похлопать по плечу, успокоить разволновавшегося собеседника: — Поверь мне. Я вряд ли забыл бы, родись у меня ребенок, — неуверенно улыбнувшись, проговорил мужчина. Бесполезно. — Эрвин, пожалуйста, не ври мне, — дрожащим, не своим голосом произнес Леви, перехватывая чужую руку: — Скажи, пожалуйста, что ты просто шутишь, разыгрываешь меня, - колени сами по себе жалко подкосились. Заключённый медленно осел на кафельный, покрытый блевотно-оранжевым налетом пол: — Насмехаешься, — тихо продолжил он, смотря с мольбой снизу вверх на испуганного священника: — Поглумиться просто решил. Да, ты ведь, наверняка, захотел меня проучить за ту взбучку, — нервный смешок вырвался из груди, а пальцы сами цеплялись за черную ткань сутаны, оттягивая вниз: — Ну, если хочешь, отпинай меня, избей. Я не буду сопротивляться. Честно… Я тебе все разрешу, — осужденный затих, отсчитывая про себя секунды до чужого ответа, словно приговоренный к гильотине смертник. Эрвин опустился на пол, вставая коленями в растекшуюся из-под раковины лужу, абсолютно не замечая ее: — Не пугай так… Я ведь говорю правду. Кто тебе вообще рассказал такое? Указательным пальцем священник осторожно дотронулся до острого подбородка, приподнимая. — Никто. Холодные серые глаза, обычно сверкающие бескомпромиссной сталью в глубине, сейчас казались матово пустыми. — Леви… — ласково, почти шепотом позвал Эрвин. Два простых слога. Два простых слога ненавистного имени прозвучали так, как никогда прежде. В них было столько любви, заботы, какого-то материнского беспокойства. Леви схватил священника за воротник и резко притянул к себе. Под пальцами чувствовалась липкая влага. Видимо, кровь и на черную ткань попала. Они больно стукнулись зубами. Затем, как будто извиняясь за несдержанность, заключённый нежно провел языком по нижней губе Эрвина. Услышав нервный вздох удивлённого мужчины, углубил поцелуй. Пальцы бесцельно путались во вновь растрёпанных светлых волосах. Как же было приятно их оттягивать, беспорядочно накручивать, перебирать. — Здесь неудобно, — отстранившись, сказал священник. Губы припухли и пошло блестели от чужой слюны. Щеки залил румянец. Не слушая разумных слов, заключённый стянул с себя футболку. По коже тут же побежала стая мурашек. Затем, потянувшись всем корпусом, он за считанные секунды ловко расстегнул на священной одежде ряд пуговиц, доходивших до низа живота. Резко распахнул черные полы, стягивая вниз. Эрвин осел на пол. Его руки беспомощно застряли в рукавах спущенной сутаны. Обнаженная грудь тяжело вздымалась. Леви, воспользовавшись заминкой, толкнул священника на кафельный пол. В последний момент подставляя собственную ладонь под светлый затылок, чтобы смягчить удар. Костяшки больно обожгло. Похоже, что выбил. Не обращая внимание на ноющие пальцы, осужденный убрал руку, ловко забрался на чужие бедра. Смит беспомощно дёрнул плечом, стараясь освободить заведённые за спину, все также скованные плотной тканью руки: — Леви, что ты творишь? Заключённый, ничего не отвечая, расстегнул ещё пару нижних пуговиц. Громко звякнула медная пряжка. Эрвин с испугом смотрел на мужчину. В голубых глазах плескалось недоумение, широкие брови взметнулись вверх. Спустившись ниже, Леви отогнул резинку трусов. Конечно, у Смита не стоял. Так что заключённый пока просто погладил его по бедру, а затем, немного помедлив, взял в руку. — Перестань, — с мольбой в голосе сказал священник, запрокидывая голову. Леви поцеловал рядом со своими пальцами, прижался губами к горячей коже, ощущая жёсткие волоски. От этого Эрвин едва заметно вздрогнул. Облизав губы и прикрыв глаза, осужденный взял в рот. На языке чувствовалась мягкость кожи и приятный вес. Только спустя пару минут пришло возбуждение, скорее всего, чисто механическое. Решив воспользоваться тем, что Леви спустился ниже, Эрвин попробовал приподняться. Однако, как только заключённый почувствовал под собою движение, он выпустил уже достаточно твердый член изо рта, с силой нажал на грудную клетку мужчины, укладывая обратно. У Смита не было шансов: никакой точки опоры, руки, словно в смирительной рубашке, сильно замотаны сзади, а сам Леви был достаточно сильным и тяжелым, несмотря на невысокий рост и кажущуюся хрупкость фигуры. Заключённый стащил с себя штаны, отбросил под грязные раковины, вопреки своей привычной аккуратности. — Не двигайся. Я тебе ничего плохого не сделаю, — спокойно произнес он, обращаясь то ли к Эрвину, то ли к разводу грязи от подошвы ботинок рядом с его лицом. Осужденный сплюнул на свои пальцы. — Леви, ты же не собираешься просто слюну использовать? — испуганно спросил Смит: — Хочешь я тебя здесь подожду… С места не сдвинусь. А ты сходи за тюбиком, он лежит на тумбочке рядом с моей кроватью. Здесь пару шагов. Ну, пожалуйста, перестань... Мужчина не слушал. Особо не церемонясь с собой заключённый пропихнул два влажных пальца внутрь. Было страшно взглянуть на священника, поэтому он упорно вглядывался на бессильно болтающийся на бледной шее небольшой серебряный крестик. Custodi et serva. Словно в тумане, аккуратно направляя член Эрвина к проходу, заключённый услышал тихое: — Перестань. Затем резко опустился вниз, выбивая из груди лежащего внизу мужчины нервный вздох. Тело тут же пронзила острая боль, по внутренней части бедра потекла липкая струйка. — Кровь тоже своего рода неплохая смазка, — хмыкнул осужденный, начиная двигаться. Остальное все получилось словно в тумане. Перед глазами настоящее откладывалось какими-то разрозненными кадрами и непрерывным потоком странных образов. На секунду в отражении потрескавшихся зеркал мелькнули довольные жёлтые глаза и острые зубы давнего ночного гостя, а в белом кафеле отражались горящие алым лопнувшие капилляры другого. В какой-то момент Эрвин дёрнулся, пытаясь вновь отстраниться, но Леви всем весом опустился на него. Через пару долгих минут осужденный слез, периферией зрения, замечая, что из испуганных, небесно-голубых глаз катятся слезы.