Яблочный пирог

В воздухе повисла звенящая тишина. Так продолжалось несколько минут кряду. — Ты сумасшедший. Зачем так с собой поступать? — Эрвин сел, тяжело облокотившись спиной на холодную стену. Механическими, отработанными движениями он застегнул сутану, поправил дрожащими пальцами мятый воротник. За окном протяжно запел скворец. Вместе с этой песней в комнату ворвался свежий ветерок, шумно распахивая хрупкую, деревянную форточку. Смит уткнул лицо в согнутые поджатые колени, словно испуганный ребенок. Леви до сих пор ничего не ответил, только лишь наклонился за штанами, что лежали под ржавой раковиной. «Надо бы здесь будет прибраться», — мелькнула в голове неожиданная и абсолютно неподходящая сейчас мысль. Когда осужденный вновь смог оторвать взгляд от засохших пятен вдоль плинтусов — почему-то в этот момент они показались ему невероятно интересными, самобытными своей уродливой неповторимостью разводов, и развернуться к священнику, то тут же вздрогнул от неожиданности. За эти пары секунд Эрвин успел бесшумно подняться с пола, будто был бестелесным призраком, и тихо подкрасться к Леви практически вплотную. Нерешительные солнечные лучи, пробивающиеся через пыльное стекло, освещали каким-то странным светом лицо мужчины. Однако сейчас оно уже казалось привычно доброжелательным и светлым, ни капли печали или слез ужаса недавнего прошлого — это пугало. Чувственные губы зашевелились, складывая звуки в вопрос: — Боже, Леви, что с тобой случилось? — обеспокоенно оглядывая сужденного, воскликнул Эрвин: — Ты где-то поранился? Заключенный, как громом пораженный, сделал шаг назад, от неожиданности упираясь поясницей в гладкую, холодную поверхность рукомойника. «Он не помнит», — пронеслось в голове. — Чего ты молчишь? — нахмурившись, произнес священник и ласково дотронулся до бледной щеки. Леви нервно облизнул пересохшие губы, силясь сообразить, что же ему лучше ответить: — Я порезался, — неожиданно даже для самого себя тихо, словно под гипнозом, произнес он. — Обо что так? — удивленно произнес Эрвин. — Люблю ходить голым по комнате. Сел на стул, а там осколок лампы лежал. Вот и поранил бедро. Смит попытался подавить улыбку, но хриплый смешок вырвался из груди: — Ужас какой, — он немного прокашлялся: — Не сильно хотя бы? Давай я осмотрю. — Не стоит, — поспешно оторвав пару бумажных полотенец, заключенный брезгливо отер себя и натянул штаны. Подкладывая во внутрь пару сложенных салфеток: — Я вообще не рассчитывал, что меня кто-то здесь застукает. Неудобно как-то, — смотря упорно внизу, в кафельный белый пол. Леви поражался тому, что за бред он сейчас несет. Однако Эрвин верил. К говорливому скворцу на улице присоединились другие собратья, создавая своим пением какофонию, воспевающую странное небо, свободу, ласковое лето и остальные прекрасные простые вещи, что часто теряются. — У тебя и рука какая-то пострадавшая, — аккуратно дотрагиваясь до оцарапанных костяшек заключённого, сказал священник: — Поедем со мной в больницу сейчас. Мне надо все равно туда на исповедь к Джону. — Что ещё за Джон? — спросил Леви. Хотя ему и было кристаллически наплевать, что там за очередной старик помирает в душной палате. — Прихожанин один. Хороший малый. Правда, во время войны тысячи людей замучил в лагерях. Но, мне кажется, он исправился, — пожав широкими плечами, проговорил священник. — Ты правда в это веришь? Я думаю, что подобные люди не могут измениться. Так и остаются мерзавцами на всю жизнь. — Ну, это ты зря… — Эрвин ласково улыбнулся, вглядываясь в серые глаза напротив: — Так что? Соизволишь составить мне компанию? Леви кивнул, поспешно натягивая на себя мятую футболку. Поморщился — он не любил небрежность в одежде.

***

Под уже знакомые слащавые фолк песенки, к которым, видимо, Эрвин питал сильную любовь, отдающую старческим запашком, они добрались до знакомого белого здания больницы. Вокруг него упорно бродила смешная стайка гусей, охотящихся за лягушками. Они ловко ковыляли из стороны в сторону, размахивая своими упитанными тельцами. А гогот их будто разносился по всей теплой зеленой долине, что простиралась до самого горизонта. Несчастные земноводные жалостливо квакали и прятались под камни старого фундамента. Смит поспешил направиться в палаты реанимации, прихватив с собой из бардачка маленькую, потрепанную Библию. Из нее трогательно торчали разноцветные закладки-липучки, словно Эрвин был приличной школьницей начальных классов. Осужденный же направился в другую сторону — в кабинет врача, что когда-то лечил его руку от ожога. Медицинский кабинет встретил Леви запахом йода и горелого дегтя. Скорее всего последний исходил от подозрительного вида пробирки на подоконнике. В углу комнаты стоял большой, покрытый зеленым слоем плесени аквариум, по которому мирно перемещалась шипастая ящерица. Она окинула недовольным взглядом посетителя — слишком уж умным для простой земноводной твари. Толстый невысокий мужчина с бакенбардами сидел за деревянным многоярусным столом, заполняя рецепты. Увидев Леви, он приветливо кивнул ему, указывая на стул рядом с собой. — Присаживайся. Кофе, дорогой, или цикорий будешь? — словно у старого, доброго знакомого спросил врач, однако продолжил упорно ковыряться в многочисленных мятых бумажках. — Не стоит, — холодно проговорил заключенный: — Но мне надо поговорить с тобой. Есть вопросы. — О чем же? Опять насчет Эрвина? — ухмыльнулся мужчина, поправляя толстые очки: — В прошлый раз ушки сразу на макушке были, как услышал его имя. — Завались. Ты ведь в курсе, что он болен? Доктор по-поросячьи хмыкнул:  — Конечно, знаю. И больше многих. Не люблю сплетничать, но Смит настоящий феномен. Надеюсь, мне отдадут после смерти его мозги на изучение. Леви сжал кулаки под столом. Столь пренебрежительный, безразличный к чужим проблемам тон его сильно раздражал и злил. Однако надо контролировать себя сейчас, чтобы разобраться в деле:  — И что же с ним? Мужчина тяжело вздохнул, откладывая в сторону стопку исписанных рецептов. Он довольно переплел короткие пальцы с искусанными маленькими ногтями, предчувствуя удовольствия от предстоящих сплетен: — Ну как тебе сказать… Ты когда-нибудь слышал о болевом шоке? Удовлетворившись тем, что заключенный непонимающе нахмурил темные изящные брови, он продолжил: — Были известны случаи, когда во время второй мировой солдаты в состоянии эйфории рвались в атаку, — тихо начал врач: — Некоторым встречной пулеметной очередью отрывало руку или ногу. При этом мозг автоматически блокировал данную информацию, и боец продолжал бежать дальше. И даже сражался, — после секундной паузы, он сам себе кивнул и продолжил: — Так вот, Эрвин испытал столько горя в своей жизни, что теперь ему нужен такой же блок или, если хочешь, повод, чтобы жить дальше. Вот он и решил для себя, на религиозной основе, что дьявол испытывает его. Теперь всё для Эрвина это испытание: ты — испытание, смерть близких — испытание и так далее. Смит заперт внутри собственного сознания и ведет бесконечный бой с лукавым. Терять ему больше нечего, поэтому мозг его блокирует всё остальное. Как у тех бойцов. Всё ужасы жизни: смерть, пытки, мучение, зло — они не существуют во внутреннем мире Эрвина. Леви внимательно вслушивался в каждое слово. Ему вспомнился один из первых дней знакомства со священником. Перед тем, как осужденный избил его, тот затирал именно про это — яблочный пирог, дьявола, испытание и другую шелуху. — Это причиняет ему боль? Недавно был случай, что из-за неприятного воспоминания, у него кровь из носа ручьем пошла, — спросил заключенный. Доктор довольно облизнулся:  — О, мы с Зиком много думали об этом, — он повернулся в сторону ящерицы и подмигнул. Та лишь высунула свой длинный двойной язык в ответ: — Реакция появляется, если ему открыть глаза на истину. Однажды кое-кто пытался это сделать. И было точно такое же кровотечение. Три года назад. — Что тогда случилось? — Я тебе рассказывал как-то о его сестре Катарине? Редкостная шлюха была. Почти все её имели. Но не суть дела, — отмахнулся доктор: — Её смерть просто уничтожила Эрвина, — он картинно развел руки в стороны: — Кровь из носа, ушей и тяжелое недомогание. — А что было дальше? — Смит и есть Смит. Через пару дней был живее прежнего. — То есть всё будет хорошо, если не говорить ему правду? — с замиранием сердца продолжил расспрос заключенный. Врач цокнул языком:  — А вот и нет. Это всё очень затратный для организма процесс. Пару лет и он совсем износится. Вечные стрессы, головные боли — всё это присутствует в жизни Эрвина, однако он этого не замечает. Тоже блокируется. — Бруксизм, ну, когда зубами скрипят во сне тоже проявление стресса? — нервно сжимая руки, произнес Леви. — Ещё какое. Зубы в крошку стираются, шея, голова ноет жутко, — кивнул доктор: — А ты, дорогой, откуда такие подробности знаешь? — он хитро улыбнулся. Леви пропустил провокационный вопрос мимо ушей: — Есть какой-нибудь способ его вылечить? — Есть. Наверное, — врач откинулся на спинку мягкого кресла: — Клин клином в этом случае вышибают. Я немного утрировал, когда сказал, что Эрвину каюк, если ему откроют глаза на правду. Это же может и спасти его. Однако это сложно сделать. Надо, чтобы в недавнем времени произошло некое травмирующее событие, при котором он память, например, опять потеряет. — А дальше, что делать? — про себя Леви загнул один палец. — Очень убедительно, безапелляционно выложить всю правду. Дожимая до конца. Потом уж два варианта развития событий: либо это убьет его, либо вылечит. — Вы обсуждали лично с Эрвином эту теорию? — Пф, он даже слушать об этом не хочет. И самое обидное, хрен признаешь его недееспособным. Все священники, по факту, ведь не в себе: разговаривают с выдуманным дяденькой, который живет на небе, и верят в чудеса, — доктор наклонился ближе: — Если не предпринять лечение, организм Эрвина изничтожит сам себя. Здесь нет никаких сомнений. Результаты его ежегодного обследования говорят сами за себя. С каждым годом, с каждой неделей, часом ему хуже. А так, если блок пробить, есть хотя бы двадцати или двадцатипятипроцентная возможность, что он останется на бренной земле подольше. — Почему такая маленькая вероятность? — А разве ты захотел бы на его месте остаться в живых? — приподнимая лохматые седые брови, спросил мужчина: — Мне кажется, в нормальном сознании у него есть все прекрасные предпосылки покончить с собой. Вдруг из распахнутого окна донесся звук заводящегося мотора, а вслед за ним звучный голос Эрвина:  — Леви, ты там скоро? Я есть хочу, умираю!