Яблочный пирог

Леви ужасно хотелось идти за руку с Эрвином, однако он не посмел. Ведь на этом свете продолжали существовать и другие люди. А они не поймут. На самом деле, это было очень странное ощущение. Каждый раз, когда Смит отлучался куда-нибудь, пространство вокруг словно изменялось. Без него все казалось каким-то совсем другим, чем был при нем. Мир, словно был ещё полон им — и пуст, сер. Это было странно. Леви незаметно встряхнул головой, отгоняя мысль, от которой сердце предательски щемило нежными тисками. Он поспешно закурил, следуя за высокой фигурой священника. Они вышли на крутой, поросший высокой травой холм. По нему петляла извилистая узкая тропинка, напоминающая пятнистую змею. Она уходила куда-то вниз и скрывала свой конец за очередным поворотом, обросшим на вид непроходимыми папоротниками и лопухами. — Нам по ней вниз. Держи меня за руку, здесь довольно круто, — сказал Эрвин, протягивая раскрытую ладонь Леви. Заключенный кивнул, осторожно переплетая свои вечно холодные пальцы с чужими — вечно теплыми и мягкими. Насколько высокой на самом деле была трава, Леви понял лишь тогда, когда непосредственно вступил в этот зеленый, тенистый лабиринт. Невероятных размеров осока величественно возвышались над черной макушкой на десяток сантиметров. Даже Эрвину с его немаленьким ростом приходилось подниматься на носочки, чтобы видеть, куда именно они бредут по тонкой тропинке — неаккуратно скошенной проплешине в этих зарослях. Вдруг священник резко затормозил, осужденный не успел среагировать и вовремя остановиться, поэтому уткнулся носом в широкую спину мужчины. Место, куда они пришли, представляло из себя небольшой примятый бережочек. У его подножия шумно бежала неширокая речка, ослепительно сверкающая мелкой рябью под лучами солнца. — Мы пришли, — вздохнул Смит, тут же стягивая с себя футболку, в которую он успел переодеться, когда ходил за полотенцами. Затем он бодрым, молодецким движением стянул с себя штаны вместе с нижним бельем. Леви поспешно отвернулся. Лопух, поеденный прожорливыми гусеницами, в этот момент показался ему удивительно интересным и необычным. За спиной раздался плеск. Смит, немедля, плюхнулся в воду и погрузился под неё вместе с головой. По глади побежали ровные круги, затихавшие лишь в спутанных водорослях у самого берега. Священник вынырнул, тут же смешно заболтал головой, отряхивая мокрые светлые волосы, словно заправский чистокровный лабрадор. Однако они, тяжелые от воды, все равно безбожно продолжали липнуть к лбу и глазам. — Чего ты не заходишь? — подплывая ближе к берегу, сказал Эрвин. Леви стоял на самом краю, так что Смиту не составило трудности дотянуться до его голой голени сырыми, приятно холодными руками, поглаживая. По ноге тут же пробежала стая мурашек — то ли от перепада температуры, то ли от чужих прикосновений. — Только река проточная и довольно холодная, — мягко улыбнулся мужчина, сверкая голубыми искрами из-под опущенных длинных ресниц, напоминая сейчас свои видом диковинную русалку, что заманивает неумелого рыбака в свой губительный водоем. — Ты блять точно священник? — медленно стягивая с себя одежду, проговорил Леви. Щеки заливал непрошенный румянец. Эрвин звонко рассмеялся: — Я на самом деле новичок в этом. — А кем раньше был? — Воспитателем в детском саду. Поэтому эти ребятишки все ко мне и бегают. Я у них в младшей группе раньше работал. Эрен, Микаса, Армин, Жанусик, Саша… — закончив перечислять всех воспитанников по именам, он спросил: — А ты чем занимаешься? — Заправки грабил, — буркнул Леви: — Как-нибудь покажу тебе свою коллекцию отмычек. А теперь отвернись. Я разденусь и зайду. Не сказать, что осужденный сильно стеснялся своей наготы — всё же они спали уже вместе, и Эрвин видел его ещё с более откровенных, пикантных ракурсов. Однако свое обнаженное при свете дня тело Леви не очень любил: невысокое, жилистое, с глубокими, плохо зажившими шрамами на предплечьях и боках. Смит отплыл на середину реки и театрально стал разглядывать красные кусты боярышника на другом берегу. — Можно уже повернуться? — Подожди, — пробормотал Леви, только вступивший по колено в воду. Она была действительно студеной. Контраст с нагретой за день кожей был удивительно приятен, однако слишком резок. Как Смит смог сигануть сразу в эту стужу, для заключенного оставалось загадкой. Глубоко вздохнув, Леви плавно опустился в водоем. Он, осторожно гребя руками, подплыл к Эрвину со спины. Смит слегка вздрогнул, когда почувствовал на бедре чужое прикосновение. — А вот и я, святоша — привычно серьезным тоном произнес Леви, несмотря на расползающуюся внутри какую-то детскую игривость. Он повис, расслабляя мышцы, на крепком плече священника — в этом месте он уже не доставал ногами до каменистого дна: — Теперь катай меня. Смит рассмеялся: — Так точно, капитан. Он осторожно перехватил Леви за талию и покружил вокруг себя: — Достаточно? — Пойдет, — удовлетворенно кивнул заключенный и погрузился с головой под воду. Они всего пару раз проплыли вдоль берега — от больших камней до зарослей камыша, а солнце уже начинало потихоньку двигаться в сторону горизонта. Однако до наступления заката было ещё далеко — летом день особенно длинный. Оказавшись на берегу, на постеленных махровых полотенцах, Леви облегченно вздохнул: — Мне понравилось. — Я рад, — мурлыкнул Эрвин, поворачивая загорелое лицо в сторону заключенного. Было невыносимо приятно легко соприкасаться влажными плечами, покрытыми мурашками, чувствовать мягкое тепло, исходящее от тела, находившегося всего в паре сантиметров. Однако в то же время этого было катастрофически недостаточно. Хотелось большего. Смит повернулся на бок, внимательно рассматривая Леви, прикрывшего глаза. Неровные длинные ресницы отбрасывали на острые скулы причудливые тени. Губы слегка подрагивали. Эрвин осторожно дотронулся шершавыми пальцами до нежной, белой шеи, провел невидимую дорожку от трогательно подрагивающей жилки пульса до изгиба острой ключицы. Обвел ореол темных сосков на крепкой груди. Заключенный прикладывал все свои силы, чтобы не сорваться, наброситься, словно изголодавшийся зверь, на мужчину. Ведь ему было так непривычно приятно от этих легких, будто невинных поглаживаний. Хотелось продлить это ощущение подольше. Однако всё резко прекратились. Леви недовольно приоткрыл один глаз, оглядывая Смита. Тот закрыл лицо рукой, разминая переносицу — видимо, старался привести себя в чувства. — Ты чего? — обеспокоенно спросил Леви, поворачиваясь тоже на бок, лицом к мужчине: — Что-то болит? Эрвин немного криво улыбнулся: — Нет. Всё хорошо. Просто, просто это так странно. — Что странно? — непонимающе нахмурил тонкие черные брови осужденный. — Я никогда не мог подумать, что возможно испытывать подобные чувства к человеку, тем более к мужчине, — Смит убрал руку от лица, укладываясь вновь на мягкую поверхность полотенеца. Он начал медленно, с нажимом оглаживать угловатую талию, сейчас кажущуюся еще более ярко выраженной из-за позы, в которой лежал Леви. — Я себя чувствую ужасно неправильно, — тихо продолжил священник: — Тогда, когда мы были в постели. Я ведь. Я не соврал. Я действительно полюбил тебя жалостью, а сейчас уже люблю иначе. Тогда мне хотелось сделать тебе приятно, сделать тебя счастливым. И пусть даже подобным способом. Ведь грех похоти заключается в том, что ты теряешь контроль над собственным телом; дух проигрывает, так как стремится получить плотское наслаждение. Тогда я не проиграл. Я мог в любой момент выйти из комнаты, остановиться касаться, целовать тебя. Но сейчас, — Эрвин шумно втянул воздух: — Это невыносимо. Я так хочу тебя, что теряю голову, разум, веру. Это страшно и неправильно. Леви резко подался вперед, приникая к губам Смита, в горячем, немного смазанном поцелуе. Священник покорно приоткрыл рот, пропуская внутрь чужой горячий язык, который тут же собственнически переплелся с его собственным. Заключенный почувствовал, как в его бока ощутимо впиваются длинные пальцы, массируя неожиданно чувствительные места. Затем горячие, уже полностью высохшие большие ладони легли на поясницу, притягивая ближе к крупной фигуре. Леви рвано вздохнул, открывая шею для быстрых, горячих поцелуев. Член уже неприлично сочился смазкой, что пачкала бедро священника. Мягкие, алые губы спустились ниже. Эрвин осторожно лизнул затвердевший, розовый сосок, а затем, не почувствовав сопротивления слегка прикусил его. Из груди заключенного вырвался громкий несдержанный стон: — Ещё. Смит отстранился и легонько подул на припухшие, чувствительные точки, что тут же от прохладного дуновения стали ещё более твердыми. Леви зарылся руками в светлые, всё ещё немного мокрые волосы. Он аккуратно оттягивал их, перебирал, стараясь всеми силами сосредоточиться лишь на ощущениях в кончиках пальцев. Позорно кончить лишь от поцелуев, ни разу не притрагиваясь к себе, ему не хотелось. Эрвин осторожно дотронулся губами до пупка, в районе которого уже начинали расти короткие, темные волосы. Раздался то ли крик, то ли стон. Леви не сразу понял, что этот звук издал он сам. — Тш, — Смит резко приподнялся, выпуская член заключенного из горячего, влажного рта. Он положил руку на губы Леви, заглушая очередной стон: — Нас, конечно, не увидят отсюда, да и вряд ли кто вечером пойдет купаться, но на склоне есть жилые дома. Поэтому постарайся быть потише — низким, хриплым от возбуждения голосом произнес Эрвин. Леви закивал, давая понять, что расслышал. Священник убрал руку, быстро поцеловал тонкие губы, выдыхая: — Вот и умница. Он вновь спустился вниз, взял в руку напряженный член осужденного. Осторожно, неуверенно провел шершавым языком по всей длине, упираясь носом в кучерявые волоски. — Эрвин, блять, пожалуйста, не надо. Я иначе сейчас… — Леви не успел договорить, так как его прервал вновь вырвавшийся вопреки воли хозяина стон. Мужчина зажал себе рот. Смит обхватил мягкими губами нежно-розовый кончик члена, чувственно обвел его языком. Сосал Эрвин неумело, иногда больно задевая чувствительную кожу зубами, недостаточно глубоко вбирая. Однако Леви было на это все равно. Он, абсолютно теряя голову, плохо контролируя себя, ерзал на сбившихся полотенцах и поскуливал в сжатый кулак. Священник отстранился, нетерпеливо роясь в сумке, где была чистая сменная одежда. Он достал оттуда уже знакомый тюбик смазки. Торопливо выдавил содержимое на пальцы, обильно смазал ягодицы заключенного. — Я смотрю, ты подготовился, — Леви мужественно собрал остаток хваленой выдержки на эту колкость. Но осекся, как только почувствовал, как в него осторожно вводят палец. Губы уже неприятно болели от постоянных прикусываний. Но просто другого способа сдерживать вырывающиеся, словно абсолютно не зависящие от его воли, стоны Леви удавалось только так. Когда в податливое, разгоряченное ласками тело стало свободно входить три пальца, Эрвин устроился между разведенных стройных ног. — Подогни колени немного, — сказал он, направляя член к проходу. — Может мне развернуться? — предложил Леви. Ему почему-то стало стыдно. Столь открытая, интимная поза пугала. — Я хочу в миссионерской, — произнес Смит, осторожно проталкиваясь внутрь. Из его груди вырвался глухой стон, в котором заключенному послышалось расплывчатое «блять».  — Я и забыл, что в тебе так горячо и узко. Теперь и уши у Леви покраснели. Постепенно мышцы стали расслабляться. Тогда, отодвинувшись, Эрвин вновь плавным движением вошел внутрь. В этот раз на всю длину. Леви выгнулся в пояснице, мелко задрожал всем телом. — Всё хорошо? — спросил Эрвин. Вместо вразумительного ответа Леви лишь сомкнул свои ноги на пояснице священника, притягивая ближе — желая, чтобы в него вошли вновь на всю длину. Эрвин облокотился на руки, нависнув всем корпусом над мужчиной, перекрывая своей крупной фигурой свет заходящего солнца. Сначала он двигался глубоко, размеренно плавными, отработанными движениями. Каждый раз, задевая внутри простату, он выбивал из Леви несдержанный, пошлый стон. До громкости которых уже никому из них не было дела. Со временем, постепенно движения Смита становились всё более резкими, размашистыми. В какой-то момент Эрвин сорвался на совершенно дикий темп. Загнанно дыша сквозь зубы, он держал сильной хваткой мужчину под собой, не позволяя прикрыться, отвести взгляд в сторону. В очередной раз пройдясь по чувствительному месту внутри, Эрвин заметил, что Леви закатил глаза глубоко под опущенные веки и безмолвно открыл рот. В следующую секунду он мелко задрожал всем телом, вновь сильно выгибаясь в пояснице. Член заключенного продолжал пульсировать от оргазма, а бархатные, горячие стенки сильнее сжимали Смита. Священник попытался поспешно отстраниться, но Леви притянул его к себе, желая, чтобы тот кончил непременно в него. Прикрыв глаза, Эрвин ещё несколько раз толкнулся в приятную, мягкую глубину и, глухо застонав, излился внутрь. Он отстранился и лег вновь рядом на сбившиеся махровые полотенца. Эрвин нежно обнял мужчину, притягивая как можно ближе к себе: — Я тебя люблю. Леви замер. В глазах неприятно защипало. Возможность потерять Смита в этот момент больно резнула по открытому нараспашку сердцу. — И я тебя, — тихо произнес заключенный, зарываясь носом в светлые волосы: — Прости меня, пожалуйста. — За что? — непонимающе спросил Смит. Леви вдруг захотелось извиниться за тот случай в туалете. Ему вспомнились испуганные голубые глаза, наполненные слезами непонимания и страха. Смит не поймет, конечно, о чем речь. Но хоть как-то. Иначе, просто невозможно. Греться в объятьях этого человека и не проклинать себя каждую секунду. — У меня есть странная манера. Я когда не контролирую ситуацию, или обстоятельства складываются не так, как я планировал. Я виню себя в этом. В такие моменты неимоверно хочется сделать себе больно, изранить себя. Помнишь, ты спрашивал откуда у меня те шрамы? Эрвин кивнул. — Это я сам с собой сделал. А тогда, тогда… Леви прервался, не смея продолжить: «Тогда я был так напуган и зол, что, причиняя себе боль, я и тебя ранил» — Прости, — опять глухо повторил заключенный. Смит осторожно поцеловал его в щеку и, мягко улыбнувшись, произнес: — Ни малейшего понятия о чем ты, конечно. Но за поцелуй прощу всё, что хочешь. Леви осторожно, едва касаясь, дотронулся до губ Эрвина. Вкладывая в этот поцелуй все свои хрупкие, натянутые, словно струна, чувства, за которые он сейчас ужасно боялся. — Одна просьба, — отстраняясь произнес Смит: — Больше не делай себе больно. Умоляю. Ты ни в чем не виноват. — Хорошо. — И еще… Ты мне весь день казался очень напряженным и задумчивым. Что-то случилось? Леви развернулся на бок, внимательно всматриваясь в голубые глаза, думая, что же ответить на этот учтивый вопрос.