***
Эрвин сидел на краю больничной койки. Рукав синей рубашки отливал темным пятном из-за впитавшейся уже намертво крови. Левое ухо его было несуразно заклеено белым квадратным пластырем, из-под которого торчали осыпающиеся нити марли. Перед священником стояла молоденькая медсестра. В руках у неё была длинная зеленая палочка для проведения медицинских тестов. — Внимательно смотрите на кончик, — мягко проговорила она, обращаясь к Смиту. Тот послушно выполнил её указание. Довольно кивнув, она смущенно улыбнулась мужчине. Было видно, что он ей нравится: — Все хорошо. — Спасибо, дорогая, — тихо произнес Эрвин, поворачиваясь в сторону вошедших посетителей. Заметив Леви, он улыбнулся. Но как-то иначе. Не так, как обычно. Однако заключенный не заметил этого. В эту секунду он был готов жалко броситься на шею к священнику, несмотря на посторонних людей. В горле вновь скручивался незваный ком. — Будьте так добры. У меня в машине есть мешок со сменной одеждой. Принесите его. Две пары. Хотелось бы переодеться, наконец, в сухое, — обратился священник к медсестре. Та услужливо кивнула и через секунду выпорхнула из больничной палаты. — Как ты? — подходя к белой скрипучей койке, тихо спросил Леви. Он внимательно вглядывался в бледное, несмотря на загар, лицо мужчины. Всё те же не сильно заметные синяки под глазами, стайка блеклых веснушек, ярко очерченные высокие скулы. Эрвин был всё тот же Эрвин, но в то же время абсолютно другим. Это скорее ощущалось во взгляде светло-голубых глаз, в движении бровей и губ. Смит подцепил длинными пальцами пластырь с уха и брезгливо отлепил его. — Пойдет, — глухо проговорил он, метко кидая пластырь в мусорную корзину: — Сам как, чем занимался все эти дни? — будничным тоном спросил он у Леви, словно они и не в больнице вовсе, а на скамейке в саду. Осужденный нахмурил изящные брови, но не успел ничего произнести, так как в их разговор вмешался врач. — Эрвин, я сейчас задам тебе несколько вопросов. — Хорошо, — Смит окинул взглядом полненького мужчинку, тот тут же словно уменьшился от сквозящего в этом взгляде холода и презрения. — Эм, хорошо… Что, по твоему мнению, произошло с Мари Смит? — Она покончила с собой, — произнес священник. Леви попытался услышать в его голосе хоть какой-нибудь оттенок печали или смеренной грусти, но столкнулся лишь с непробиваемой волной спокойствия. Доктор, видимо, тоже смутился. — Так, следующий. Помнишь ли ты своего названного сына? — Почему ты говоришь названный? Мальчик ведь не дожил до теста днк, возможно, Генри мой родной ребенок. Был, — исправился Смит. Врач кивнул, шустро помечая что-то в своих пропахших йодом бумагах. — Про сестру не будешь спрашивать? — хмыкнул Эрвин, невинно приподнимая широкие брови. В его голосе слышалась злая ирония. — Спасибо за ответы. Потом, через неделю, тестики ещё пройдем, — не своим, тонким голоском произнес мужчинка и неожиданно покраснел, как спелый помидор в душной теплице. Затем он поспешил ретироваться, запихивая в карманы желтые листы. — Ты ведь вроде действительно любил её, а не просто трахаться приходил… — бросил священник, пожав плечами, в след уходящему врачу. Леви было не по себе. Он никогда не видел Смита таким. В нем теперь чувствовался некий холод, рациональность, а вместе с тем уверенность и непоколебимый авторитет, о котором он знал и мог мастерски применять к людям, подчинять. Или, быть может, заключенному это лишь кажется сейчас. От непривычки. Эрвин вновь посмотрел на Леви. Взгляд ледяных голубых глаз тут же начал теплеть, словно плавиться. — Ты не замерз? — мягко спросил он у осужденного. Тот снова не успел ответить, так как в комнату вошла медсестра. В руках у нее была спасительная сухая одежда.***
К церкви они добирались в тишине. Вначале Леви попытался настроить древнее радио, но не получилось. Как только из шипящей магнитолы стали вырываться знакомые попсовые и фолк напевы, Эрвин выключил её. Только остановившись у ворот, поросших диким плющом, осужденный не выдержал и решил начать разговор. Сил молчать больше не было. Вопрос сам слетел с бескровных губ, а руки сжали серый руль до боли в побелевших костяшках: — Ты меня ненавидишь теперь? Эрвин, задумчиво рассматривающий зеленый сельский пейзаж, вздрогнул от неожиданности: — Конечно, нет, Леви… Ты всё правильно сделал. Врач объяснил мне всю ситуацию, и теперь мне остается лишь восхищаться тобой. Смит положил свою теплую большую ладонь на нервно сцепленные пальцы осужденного, успокаивающе поглаживая. — Всё равно я хочу попросить у тебя прощения. Как я часто это делаю… За то, что причинил боль, — несмело улыбнулся осужденный: — Хоть и в медицинских целях. На душе от чужого ответа стало невероятно легко. Его не ненавидят. Священник поднес к своим губам прохладную руку Леви, нежно целуя ручейки выпуклых вен. — Поверь, никто лучше меня самого с этим не справится, — еле слышно выдохнул Эрвин эту странную фразу и взглянул на Леви из-под подрагивающих длинных ресниц. — А это что такое? — встревоженно спросил он, отстраняясь: — Откуда у тебя такой ожог? Алый кругляшок, покрытый уже по краям твердой коркой, чуть ли не светился ослепительным сигналом светофора на бледной коже. Осужденный виновато отвел взгляд от обеспокоенного лица мужчины. Он ведь обещал тогда на речке, что больше не будет подобным заниматься, а тут его так глупо подловили. Леви чувствовал себя провинившимся ребенком. Он приготовился, что сейчас его будут ругать или читать нравоучения. Но вместо этого Эрвин просто обнял его. Бледную кожу щеки щекотно покалывала немного отросшая за время поездки щетина священника. А теплое дыхание его опаляло изгиб шеи. Осужденный неуверенно, словно ему это не позволено, запустил тонкие пальцы в светлые волосы, осторожно перебирая. В груди разливалось мягкое тепло. Эрвин рядом с ним. Эрвин жив и, похоже, по-прежнему любит его, по крайней мере, не ненавидит. А этого сверх предостаточно. Ведь было так страшно. — Как нынче твое отношение к религии? — почувствовав, что сердечное тепло из груди потихоньку спускается к паху, Леви отстранился. Священник неуверенно пожал плечами: — Пока не знаю. Тогда я действительно поверил тебе, ну, про Бога, а сейчас многое вспомнилось, и у меня другие соображения. — Расскажешь? — искренне участливо спросил осужденный. Ему очень хотелось, чтобы Смит открылся ему, обговорил всё, что его мучает. — Нет, — покачал головой Эрвин: — Не хочу. Леви понимающе кивнул и потянулся к ручке двери, чтобы выйти, наконец, на посвежевший после грозы воздух, но Смит вдруг продолжил: — Такое чувство странное, — он задумчиво обвел взглядом мучные облака, плывущие в дали простирающегося горизонта: — Словно всё это сегодня произошло, за один миг… Будто их не стало сейчас. Осужденный, полусогнувшись, так и замер в дверном проеме. Абсолютно не зная, что ответить, как утешить или поддержать сейчас. Сковал глупый ступор оцепенения и боли за дорого человека. Однако Эрвин разрешил сомнения. Немного виновато, словно отпрашиваясь у строгой жены, произнес: — Ты не против, если я напьюсь сегодня?