Яблочный пирог

Леви лишь понимающе кивнул: — Конечно. Весь сад пестрел пиками обваленных веток, сорванными шматками пахучей сирени, что словно жалостливые пушистые зверьки, глазели своими фиолетовыми цветами из грязи. — В яблоню молния попала, — сказал заключенный в спину священника. Тот замер на обугленной черной земле, что напоминала сейчас свежевыкопанную могилу, как-то равнодушно оглядывая торчащий из земли зубастый обрубок когда-то любимого дерева. Рядом валялось искореженное мешковатое тело чучела. Палка сломана, угольные глаза размыло черными змеями, часть наполнителя осела на траве, прибитая тяжестью впитанной влаги, другая летала в воздухе. — Бывает, — спокойно сказал Эрвин: — Надо ещё кладбище будет проверить. Иногда старые захоронения размывает вода, и на поверхность кости выносит.

***

Почему-то Леви представлялось, что Смит собирается напиться в его компании. Он даже пошел на кухню с намерением приготовить какую-нибудь удобоваримую закуску. И пока заключенный копался в чугунных сковородах и испорченных продуктах — холодильник не работал, видимо, отрубило электричество из-за грозы, священник куда-то исчез. В ответ на множественные звонки Леви слышал лишь равнодушный женский голос, сообщающий, что абонент недоступен. Абонент недоступен. Испуганный собственными ужасными мыслями и образами заключенный направился в соседнее поселение, где были кабаки и рюмочные. Голова была уже готова расколоться на миллиарды острых осколков, взорваться безудержной бомбой, от беспрестанного напряжения и переживаний за Эрвина. Грязные улицы встретили Леви тошнотворным запахом тухлой рыбы и подгнивающим кислым навозом. Образы ненавистного прошлого вдруг накрыли, словно цунами, подносящее на волнах болезненные воспоминания. Детство Леви проходило в одном из самых загрязненных фабричных городов страны. Бесконечные трубы, зияющие по всей длине чернотой липких отходов, желтые ослепительные огни ненавистного железного каркаса, что не давали спать по ночам своим гулом электрического напряжения и вечным скрежетом машинных шестеренок. Когда Леви был маленьким, он боялся выглядывать в окно из-за этого зубастого, угрожающе клокочущего монстра. Вечно голодного и злого. Ведь его съедят, как только заметят. Однажды, в один дождливый вторник, этот монстр забрал маму. Леви помнил её тонкие когда-то аристократически изящные руки, испещренные временем жесткими мозолями и сухими болячками из-за химикатов на работе. Её шершавые пальцы нежно перебирали его жесткие, вечно неприятно сальные волосы. Она успокаивала, когда кто-то обидел, доверительно шептала, что у неё самый лучший и прекрасный ребенок на свете, «луна и солнце» жизни её. Только при ней можно было расслабиться, только ей можно довериться, рассказать о невзгодах. К сожалению, оказалось, что и легкие её выглядят так же, как и изуродованные ладони рук. Все работали на этом заводе. И Леви должен был, однако жизнь сложилась немного иначе. Сначала он был участником небольшой группировки, занимающейся выбиванием долгов, затем он ушел оттуда из-за одного случая. Настоящее убийство. Какого-то парня забили ногами у него на глазах. Леви пытался вмешаться, но его скрутили. Потом приличная, законная работа посудомойщика в неплохом ресторане. Но денег катастрофически не хватало. Что оставалось делать нищему пацану без диплома, только, как говорится, орудовать отмычкой и ломом. Целыми днями он драил кухню, а под покровом ночи грабил заправки. Орудовал только на брендовых организациях, что имеют доход и от других точек. Денег стало хватать, но постепенно дикая тоска начала наполнять его сердце. Осознание, что в этом мире, погрязшем в деньгах и насилии, не осталось ни одного настоящего человека, способного понять его, медленно убивало, пожирало изнутри. Дальше, как в тумане, — какие-то связи на одну ночь, разбитые носы и стыдная боль, от которой невозможно ровно сидеть. Последний раз ввязываясь в драку, из-за которой его арестовали, Леви в глубине души надеялся, что эти четыре пьяных бугая измолотят его в мясо, и эта надоевшая, изматывающая тоска исчезнет вместе с ним. Однако вопреки ожиданиям, вместо затхлой сырой земли в глазах, в его жизни появилась мягкая неуверенная улыбка светловолосого священника. Эрвин Смит стал сначала сосредоточением всего мира, а затем и проводником к реальному. Леви постепенно начинал смотреть на вещи так, как делал это Эрвин. С замиранием сердца подмечать бесконечную высь звездного неба, красоту сверкающей зеленой долины; с удовольствием вслушиваться в умиротворяющий шум листвы деревьев, пытающейся сообщить нечто секретное, по-настоящему истинное. Однако Леви уже всё знал и без чужих советов. Встретив Смита, он, наконец, понял значение странного материнского обращения — «солнце жизни моей» — ведь Эрвин был именно ничем иным как теплым солнцем. При нем можно отпустить себя, спрятать ядовитые шипы, взращенные временем, ему можно довериться, открыться и в благодарность за заботу и тепло подарить всего себя. Не ахти подарок, конечно, но всё, что есть. А теперь мысль о том, что Смит, только недавно пришедший в себя, такой неустойчивый и беззащитный бродит один где-то в этой клоаке, пугала. И найти его никак не удавалось. Он пропал, словно золотая иголка в стоге гнилого сена. Стоптав все ноги, оббив все грязные, пыльные пороги и так не найдя Эрвина, Леви вернулся в святую обитель уже глубокой ночью. Какого же было его удивление, когда он заметил тонкую полоску света из-под двери спальни священника. Он без стука вошел внутрь. Комната была тускло озарена парой керосиновых ламп — электричество так и не восстановили. Мерцающие язычки огня танцевали, отбрасывая на стены причудливые тени и блики. Смит сидел за письменным столом и разбирал какие-то бумаги. Облегчение сменилось раздражением. К сожалению, так часто бывает, что от испуга начинаешь ругаться и кричать на объект переживания. — Ты где был? — захлопнув дверь, строго спросил Леви. От резкого звука Эрвин вздрогнул. — Ты так бесшумно ходишь всегда. Словно призрак. — Ещё раз повторю вопрос. Где ты шлялся? — чеканя каждое слово, произнес осужденный. Ножки стула жалостливо заскрипели по каменному полу, Смит повернулся к Леви, непонимающе разглядывая мужчину: — Я же оставил записку на столе. Я был у Майка. Это мой старый друг, мы учились вместе. — Нихера там нет. Похоже, эти твои алкоголики сослуживцы спихнули её куда-то. А какого черта ты не берешь трубку, когда я тебе звоню? — У меня телефон сломался, промок весь. Я в записке номер Майка тоже указал, — устало вздохнул Эрвин: — Допрос окончен? Леви на ватных ногах подошел к широкой кровати и, словно молоденькое срубленное деревце, осел на пол рядом с ней. Изнуренное тревогами дня и бессонницей тело предавало. Слезы сами потекли из глаз. Не было сил сдвинуться с места, уйти подальше, чтобы никто не видел. Он попытался сдержать подступающие рыдания, но это делало только хуже. Казалось, ещё один миг и грудь разорвется. Вся твердость, всё хлоднокровие — исчезали. Душа обессилела, рассудок замолк. Сквозь пелену слез Леви заметил, что рядом с ним опускается Эрвин. Он, испуганно произнес: — Леви, маленький мой, что случилось? Прости, пожалуйста, что ушёл, толково не предупредив. Но что со мной случится? Пересилив мерзкие всхлипы, осужденный, чуть ли не задыхаясь проговорил: — Мне сказали, что ты покончить с собой можешь. Казалось, выглядеть более жалко и презренно уже не получится, но от собственных слов слезы хлынули ещё сильнее. Леви почувствовал на своем лице чужие теплые ладони. Смит достал чистый белый платочек и теперь старательно вытирал размазанные соленые дорожки на бледном лице. — Тшш, — тихо прошептал священник: — Успокаивайся, солнце. Он аккуратно притянул заключенного в объятья. Большие руки успокаивающе гладили жилистую спину. Она продолжала периодически вздрагивать от беззвучных всхлипов, но постепенно делала это всё реже и реже. — Только попробуй сказать, что я жалкий, — окончательно приходя в себя, буркнул Леви в крепкую шею мужчины. — Даже не собирался, — мягко улыбнулся Смит. Он осторожно запустил пальцы в растрепанные черные волосы, перебирая. Это успокаивало. Словно в детстве. — Ты вообще один из самых мужественных людей, которых я встречал, — доверительно шепнул священник, немного отстраняясь. Он заправил за ухо жесткую прядь, упрямо спадающую на серые глаз. Сейчас они были словно обрамлены диковинными стрелками из-за слипшихся длинных неровных ресниц. Леви фыркнул: — Так я тебе и поверил. — Это правда, — серьезно сказал Эрвин: — Честно сказать, я даже побаивался. Осужденный непонимающе вскинул тонкие брови. — Нет, правда. В тебе чувствуется этот несгибаемый железный стержень, возможно, немного поеденный коррозией, но это исправимо. Прости за странную метафору. Ты понял. И по тебе очень сложно определить, что ты думаешь на самом деле. Вечно серьезный такой, а чуть что не так, грубить начинаешь. Я не имею в виду, что ты сухарь какой-то. Я убежден, что ты невероятно много чувствуешь. Ведь ты не глупый и человек думающий, а такой не может не чувствовать, не страдать, — Эрвин облизнул слегка подсохшие губы и, немного понижая голос, продолжил: — Когда мы занимались любовью, я окончательно это понял. То, как ты раскрываешься в эти моменты, такое ощущение, что я могу понять тебя без слов. И меня аж трясет от этого, от того какой ты, от того, что я имею значение, иллюзорную власть, — Смит закрыл лицо руками. Щеки залил румянец: — Господи, кажись, я действительно пьян сейчас. Прости, не принимай близко к сердцу эти пошлости. Убить меня мало. Я просто заболтать тебя хотел, чтобы окончательно успокоить, но язык мой — враг мой. — Про власть поподробнее, — прищурился Леви. — Я буду сейчас молчать только. Мне нельзя рот открывать, я серьезно нехило так выпил. Просто от испуга за тебя протрезвел на миг. Сейчас накатывает опять, — Эрвин улегся на толстый пушистый ковер, на котором они сидели возле кровати. Он картинно сложил руки на рту. Леви, воспользовавшись ситуацией, забрался на крепкие бедра мужчины, нависая сверху: — И сколько ты выпил, святоша? — Три бокала. Осужденный лишь фыркнул: — И с этого ты опьянел? — Да. Они были большие, и к тому же я ж давно не делал этого. В молодости мог бутылку кагора за раз выпить и ничего. — Потаскивешь со служб кровь спасителя, значит… — усмехаясь, произнес Леви. Он подцепил ловкими пальчиками пуговицы на белой рубашке. Видимо, она была новой. Она прекрасно сидела на мускулистом теле, а крой её был изящный и дорогой. Вообще только сейчас осужденный заметил, что Эрвин был одет непривычно стильно и аккуратно. Это заводило. — Нет, не я. По молодости вообще отношения к церкви не имел, всё та же семинаристка постаралась. — С которой ты познал прелести анального и орального секса? Смит смущенно отвел взгляд от нависающего над ним мужчины: — Ну, как прелести… В сравнении с тобой это ни о чем. — Приятно слышать, — мурлыкнул Леви, с нажимом проводя рукой по крепкому торсу мужчины, ощущая тут же, как под пальцами приятно перекатываются напрягшиеся мышцы. — А ещё она мне проколола ухо на сеновале, чтобы ее парень казался крутым. Я чуть не умер от заражения крови, — вдруг задумчиво произнес Смит. Осужденный аж подавился. Он не смог сдержать смех и ненадолго остановился от приятного занятия по изучению священной анатомии. — Всё прекращай. Ты мне весь настрой сейчас испортишь, — переводя дыхание, сказал он. — Прости, — искренне произнес Эрвин, а у самого уголки губ непроизвольно ползли вверх.