Яблочный пирог

Звонок будильника. Семь утра. Ужасно не хочется двигаться, мышцы словно сделаны из ваты, а весят как свинец. Леви сладко зевнул, потягиваясь. Прилив кислорода — вот, что нужно сейчас. На щеке чувствовались ребристые отпечатки складок от подушки. Она всё так же приятно пахла лавандой. Первое, что увидел заключенный сквозь черную решетку разомкнувшихся ресниц, это небольшое деревянное распятие на стене. Вдоль него четкими полосами шли лучи утреннего солнца. Красиво. Окна комнаты Эрвина выходят на восток. Заключенный на ощупь протянул руку в сторону, ожидая найти спину или грудь священника. Однако там было пусто и холодно. Жаль. Но беспокоиться не стоит, скоро должна начаться утренняя служба, наверное, убежал готовиться. Успокоив себя этой мыслью, Леви собрал остатки хваленой выдержки и встал с кровати. День прошел неторопливо и сонно. Утром черный кофе вместо любимого чая. Две сигареты. Несколько отвоеванных у сторожа вареных вкрутую яиц. На душе было непозволительно легко и радостно. Тело до сих пор помнило вчерашние ласки и прикосновения. Возможно, именно от этого до сих пор сохранялось пьянящее ощущение неги и расслабленности во всех мышцах. А голова отчего-то наполнялась сентиментальными мыслями — сентиментальными осужденный считал все вещи, что не носят реалистично-пессимистичный характер. Однако сейчас хотелось. Хотелось пофантазировать про свое будущее, про их совместное с Эрвином будущее. Тихая улица, небольшой дом, с непременно деревянными окнами — пластик Леви, по абсолютно иррациональной причине, недолюбливал, и обязательно лоджия, чтобы пить там чай из красивых сервизов и лежать с книгой в прикрученном наспех гамаке, двери, покрашенные в благородный темно-коричневый цвет, большой угол в блестящей ванне, где будут храниться порошки, отбеливатели, хозяйственное мыло, губки, три полотенца разных цветов — чтобы не путать для каких поверхностей какое, пара щеток с жестким ворсом — лучше из нейлона покупать, да, в отличие от натуральной щетины, нейлон не накапливает бактерии, ещё, конечно, швабра, стекломой… Леви встряхнул головой, понимая, что начал отвлекаться. — Ты чего? — испуганно спросил Гордон. Сторож заключенного не любил, но отчего-то уважал и почитал, словно тот был загадочным скандинавским божеством, умеющим готовить невероятно вкусную еду и знающего куда больнее бить при драке. — Да так. Ничего, — буркнул Леви. Было ощущение, что его подловили на чем-то постыдном. Щеки слегка покраснели. — Надо сказать святому отцу, чтобы он перестал водить баб сюда. Нет, ты не подумай, я не против, что это в стенах церкви происходит. Вообще плевать. Дело молодое ведь. Но то, что спать невозможно по ночам из-за этих шаболд. Вот это уже, да, проблема, — сказал сторож, отхлебывая свою порцию цикория, в его голосе звучали нотки черной зависти. Заключенный понимающе кивнул, а щеки покраснели ещё сильнее.

***

Под вечер удалось пересечься с Эрвином. Он казался уставшим. Тени под глазами отливали вновь нездоровой синевой, кожа бледнее обычного. Да что же такое… Надо будет хорошенько его выспросить, убедить походить к специалисту. Сделать всё возможное, чтобы не видеть это скорбное выражение на красивом лице. — У тебя все хорошо? — обеспокоенно спросил Леви. — Да, — бросил немного растерянно Смит: — Зайди через полчаса ко мне в кабинет. Нам надо поговорить. Леви кивнул. Однако тон, которым было произнесено приглашение, не давал успокоиться. Что-то в нем было не так. Полчаса тянулись словно вечность. Осужденный тупо бродил по саду, периодически устремляя бездумный взгляд на бегущего муравья или колышущуюся травинку. И так минут по пять. Со стороны он, наверное, напоминал психбольного. Подойдя ровно к назначенному времени, он услышал из-за двери эрвинское: — Входи. Кабинет священника встречал все тем же уютным интерьером. Шкафчик со стеклянными дверцами, массивный письменный стол, изогнутые венские стулья рядом. Забавное ощущение — словно целая вечность прошла с тех пор, как заключенный побывал здесь первый раз. Так много изменилось, он был абсолютно другим человеком. — Прикрой дверь, пожалуйста, — бросил через плечо Смит, копошась в каких-то бумагах. Леви послушно выполнил указание. Не было сомнений, что это было именно оно. Чертов Эрвин теперь, со времен «пробития» блока, как будто умеет переключать в себе режимы. И сейчас он общается с Леви как с посторонним, как с теми людьми в больнице. Это было неприятно. — Что ты хотел? — скрывая свое беспокойство, будничным тоном спросил осужденный. — Присядь, пожалуйста, — кивком указывая на стул, произнес Смит. Сам он устроился с противоположной стороны. Это навевало воспоминания о допросе. Именно тогда они приняли решение о глупой затее с пирогом. Загадочной миссии. И ведь Леви не справился… Осужденный, предчувствуя что-то плохое, подошел на ватных ногах к столу. Словно на эшафот, черт побери. Сел. Что за странное предчувствие неминуемой гибели? Непонятно. И почему гибели? — То, что было вчера между нами, это в последний раз, — голосом, неприемлющим никаких возражений, сказал Эрвин. Не фраза, а удар. — Что? — тупо переспросил Леви, надеясь, что ему просто послышалось. Однако взгляд голубых глаз священника говорил об обратном. Привычная завораживающая высь неба сейчас напоминала острые ледяные осколки. Чистые. Как из родниковой воды. — Я отправил документы с запросом о твоем переводе в другое место до конца отбывания срока, положенного судом. Из участка сообщили, что завтра смогут приехать. — Почему, что-то случилось? Я потребовался этим придуркам на другом месте? — испуганно спросил Леви. — Нет, это была моя инициатива, — тяжело вздохнул Эрвин. На секунду показалось, что в глубине глаз мелькнуло что-то похожее на боль, но затем всё тут же вновь покрылось ледяной коркой. — Зачем? — во рту пересохло, язык не хотел шевелиться. — Понимаешь, я, прости меня, я понимаю, что это всё сложно будет. Но я хочу прекратить наши отношения. Что? Ещё один невидимый смертельный удар, нанесенный со спины. Заключенный невидяще уставился куда-то в пол. Казалось, что если он оторвет взгляд от странной загогулины мыльного развода вдоль каменной щели, то просто сойдет с ума. Какой-то яд просочится в тело сквозь уши и попадет в сердце, что сейчас словно резанули зубастым ржавым ножом. Неаккуратно так. С оттяжкой. Нервно сцепленные пальцы накрыла теплая большая ладонь: — И это будет невозможно сделать, если ты будешь рядом, будешь продолжать жить со мной под одной крышей. Это всегда усложняет процесс разрыва. — Я не понимаю… Что я сделал не так? — тихо выдавил из себя Леви. Почувствовав, что его руку сильнее сжимают, он, наконец, поднял затуманенный слезами взгляд на мужчину. — Ты ни в чем не виноват, — успокаивающе поглаживая побелевшие костяшки, мягко сказал Эрвин. В его интонации мелькнуло что-то знакомое. От этого стало только больнее. Не жалей, а говори, пожалуйста, холодно. Наотмашь. Как начинал. — Тогда объясни по-человечески, — в тоне заключенного слышалось что-то молящее и обиженно детское. Священник тяжело вздохнул, убирая ладонь. Стало тут же холодно и пусто. Верни на место. — Неужели ты думал, что это навсегда? — недоуменно поднял широкую бровь Смит: — Я вот никогда не собирался связывать свою жизнь с мужчиной. Возможно, тогда, в том состоянии, мне было и всё равно. Но сейчас, четко видя ситуацию, я понимаю, что это не то, что мне надо и не то, что я хочу на самом деле. Леви не верил своим ушам. Каждое слово, произнесенное родным, но в то же время абсолютно незнакомым голосом, отдавалось в голове громогласным набатом. А Эрвин продолжил: — Я очень тебе благодарен, что ты помог мне преодолеть, так называемый, «блок». Однако сейчас ты мне напоминаешь о том ужасном времени. Ты как некий промежуточный момент, что вывел меня на свет. А теперь я хочу начать свою жизнь заново. — Что именно ты хочешь? — глухо спросил Леви. Его назвали «промежуточным моментом». От этого захотелось истерически рассмеяться. Лучше определения и не придумаешь. Он всегда, для всех является лишь «промежуточным моментом». О таком не обязательно помнить, о таком стыдно думать, ведь в нем ничего ценного. — Для начала я оставлю свой пост священника, перееду в город, попробую завести семью. Нормальную, — уточнил Смит. Леви кивнул, словно марионетка. А у самого мысли завертелись с невероятной скоростью. Он быстро соображал, что можно сделать в этой ситуации, как не потерять… не потерять. — Я подстроюсь, — прозвучало жалко: — Можно… — горло вдруг пережало, пришлось прокашляться: — Можно я буду хотя бы твоим другом, — уголки бескровного рта неуверенно приподнялись вверх, имитируя улыбку. Однако это лишь нервное. На лице священника вновь проскользнуло странное выражение. Но из-за того, что серые глаза застилала надоедливая влага, осужденный не заметил этого. Смит устало потер переносицу: — Нет, это невозможно. У нас не получится остаться друзьями. Леви, я ведь действительно люблю тебя до сих пор. У заключенного замерло всё внутри от этих слов. Но через секунду вновь оборвалось: — Однако ты как яркое напоминание того, что я стремлюсь забыть, оставить в прошлом. Поэтому лучше просто перетерпеть. Разорвать всё на корню. Я справлюсь с этим, а ты тем более. Ты сильнее и прочнее меня. Леви замотал головой из стороны в сторону: — Нет, это не так. Неожиданно для самого себя он подался вперед, перегнулся через письменный стол, приникая к священнику. Он отчаянно целовал чужие губы. Чужие. Последний жалкий ход. Эрвин не отвечал. Словно целуешься с холодным мрамором. Этот удивительный диссонанс с предыдущим, родным Эрвином, так больно отдался в груди, что захотелось разреветься в голос. Тяжелой рукой мужчина отстранил заключенного от себя. — За тобой приедут завтра в шесть утра. Собери свои вещи и жди на первом этаже. Приедет машина. Не беспокойся, место хорошее, делать почти ничего не придется. И характеристика у тебя изумительная, — криво улыбнулся Смит, вставая из-за стола. — А я просто не поеду, — покачал головой заключенный. Как-то бездумно. На чистой инерции упрямства. Священник устало вздохнул: — Хорошо. Тогда, позволь, я открою тебе ещё одну маленькую правду. Вчера я был не у Майка. А у той медсестры из больницы, что мне тесты проводила. Прекрасная дама, и тело у неё отличное. Собственно, и записки поэтому никакой не было. Я сочинил, чтобы успокоить тебя. Леви показалось, что душная комната, наполненная нежным персиковым светом заходящего солнца, потемнела. — А теперь я тебя прошу, умоляю, — наклонился к нему Эрвин, упираясь руками в спинку жалостливо поскрипывающего стула и заглядывая своими ледышками в лицо мужчины: — Если ты действительно меня уважаешь и хотя бы немного любишь, то не мешай моему счастью своими капризами. Дикая боль переросла в злость. Глаза застилала дурацкая влага. Так обидно. Осужденный влепил звонкую пощечину священнику. И столь сильную, что голова у того резко дернулась от удара. Пара белых прядей выбилась из стройного порядка прически и беспомощно свесилась на лоб. — Ну, и пошел нахуй, — не своим голосом прошипел Леви в лицо мужчины. Он стремительно покинул комнату, оглушительно захлопнув за собой дверь. С потолка упало несколько кусочков непрочной штукатурки. Во дворе кто-то завел надоедливую газонокосилку.