Не забывай

Дилюк сидел на кресле, смотря в пол. В руках — бутылочка с лекарством. Последним, что вспомнил Кайя были приготовления к совершеннолетию Дилюка. Значит, следующее — тот день. Не хотелось, чтобы он заново переживал это. Не хотелось переживать самому. Рагнвиндр давно принял, кем является его братишка. Братишка, хах. Как давно он его не называл так? Как давно думал о нем так? Он и не помнит. Мужчина усмехается сам себе. Стоит ли продолжать возвращать память? Кайя радовался каждому воспоминанию. Все эмоции невероятно важны для него. Однако его раны ноют не так сильно, а он… Он стал стесняться, чаще улыбаться, говорить его имя с невероятной нежностью. Тот мальчик, который, казалось, остался в том лесу вместе с телом Крепуса, теперь рядом с ним. Но ведь это не дает права отбирать у него воспоминания, не так ли? Но Дилюк не мог. Просто не мог, думалось что если он переживет это еще раз, настанет конец света. Недавно Кай поцеловал его в щеку, и винодел засмеялся. Так же, как и в детстве, как будто не было этих ужасных лет; что уж говорить о том чтобы пережить это заново. Знал он одно: если Альбериху придется это вспомнить, он должен быть рядом. Он обязан быть рядом, чтобы не совершить ту же ошибку. Дилюк понимал, что его брат не хотел быть шпионом — он даже не понимал, как это. Вспомнив жизнь от его лица, мужчина понимал — они равны. Практически. Нет. Блять, нет. Он просто не может, совсем. Так нельзя. Если он не вспомнит, всем будет лучше. Он не будет врать, по крайней мере так много. Рагнвиндр не может видеть капитана насквозь. А вот капитан может. И это играет точно не на руку Дилюку. Винодел с разамаху кидает склянку на пол. Не шевелится. Даже моргнуть тяжело. Мелкие осколки разлетаются по дорогому паркету. Он не понимает, что сделал — ответственность застелила разумный взгляд на вещи. Забавно, ему и вино для этого не нужно. Понимает только, что даже так не гарантировал то, что Кайя ничего не вспомнит. Мужчина повернулся на сверлящий взгляд. Дурацкая ухмылка дрожала на его лице. В глазах — болотная муть. — Как ты мог… Братишка. Ничего в ответ. Только стеклянный взгляд. Впервые за всю жизнь хочется его ударить. Так, чтоб не очнулся. Так вот, каково это. — Ненавижу тебя. — прошипел Альберих и ушел, громко хлопнув дверью. Ушел далеко, но медленно — ноги еще плохо держали. Ничего. Плевать. Он все равно за ним не пойдет. Он снова застынет на месте. Кайя давно понял, что иногда Рагнвиндр теряет любое сочувствие. Он бы пошел домой, только не помнит, где его дом. Хотя можно ли назвать это домом? Дилюк действительно остался стоять на месте. Он не двинулся даже когда Аделинда заботливо убирала осколки, и только когда она надавила на его плечи, он равнодушно плюхнулся на кресло. В голове только одна фраза. Ненавижу тебя. Как же, оказывается, больно это слышать. А еще больнее смотреть в глаза, надеясь найти в них хоть что-то позитивное. Только есть одна разница — Кайя не любил бросаться ранящими словами. От этого они приобретали ценность. И чего стоит эта фраза, Дилюк даже не хотел представлять. В любом случае, это абсолютно справедливо, пусть и внутри все разрывается, так неровно, что хочется скулить. Мужчина уверен: больше он такого не скажет. Легко чувствовать неприязнь, когда даже не задумываешься что чувствуют другие. Другой. Некогда самый близкий человек. Точнее, он и сейчас самый близкий; только понятие близости размылось. Какие же они глупые… А Кайя ушел. Оставил его снова. Это тоже заслуженно и справедливо. Только вот очень больно. Однако, если бы Дилюк этого не сделал, было бы гораздо больнее. Он ушел один. Совсем один. Он же ничего так не боится, как одиночества. Не боялся. Сейчас, наверное, привык. Все равно не хочется причинять ему боль. Да с каких это пор он так заботится о брате? Он же втоптал Рагнвиндра в землю в самый сложный момент! Пижон. Фраер чертов. Момент был тяжелым и для Кэйи. Сейчас возле храма тысячи ветром сверкает молния. Вспоминать бы не хотелось, хотелось не слышать и отключится, но все, что он мог — зажимать уши с такой силой, что трескается череп. Ужасно. Крепус лежит в луже крови. Братишка Дилюк трясется над ним. Юноша не успел прийти на помощь. Не смог. Он бесполезен. Но вместе с тем, как слезы текут по шее, Кайя осознает: он больше не шпион. Ему не за кем шпионить, а его брат не хранит никаких секретов, и единственным его уязвимым местом является он сам. Кайя Альберих. Шанс рассказать Дилюку, больше ничего не тая: он освобожден. — Ненавижу тебя. Ты мне больше никто, убирайся, и чтобы глаза мои больше тебя не видели! Лживая тварь, предатель! — Брат… — юноша не успевает договорить, как на него направляются языки пламени. Оставляют ожоги, которые ноют даже через столько лет. Вот, почему так больно. Он достает свой меч, чтобы защититься, но он разогревается до того, что руки не могут его удерживать, как вдруг вокруг него вертятся острые льдинки. Царица сочувствует ему. Царица одарила предателя тем, чего за всю свою жизнь не смог получить Крепус. Знал бы, что будет испытывать в следующих навязчивых воспоминаниях, сам бы разбил эту бутыль. Доверие разбито. Они оба разбиты. Кайя даже не может кричать, может только бить несчастные деревья. Долго. Пока совсем не останется сил, и он не присядет возле дерева, снова зажимая уши от бури. Его найдут. Обязательно найдут. Почему только после всего он продолжал общаться с Дилюком? Или это инициатива винодела забрать Кайю в его дом? Как же неприятно ничего не помнить. Ему самому не хотелось видеть Дилюка, зато хотелось чтобы эта гребанная гроза прекратилась. В глазах темень, в голове — Кхаэнри’ах. Отвратительно. — Эй! Не падаем, товарищ! — зрение стало фокусироваться на чем-то ярко-красном и очень-очень теплом. Приятно. Но когда он очнется, долго оставаться не будет. Он разыщет свой чертов дом и не будет сталкиваться со своим /не/братом.