***
Боль пронзает голову. Острая, резче самого лучшего кинжала, заставляет лицо занеметь. Даже кричать уже не получается. Не получается рвать ногти, ведь руки больше не слушаются. Он не распознает где он, забывает свое имя и вообще все слова. Может лишь беспомощно мычать, пока кровь вместе со слюной стекают из рта. Зрения больше нет. То есть, конечно, он видит, но больше не может распознать ни одного предмета. Все закручивается замысловатыми узорами, пока голова тяжелеет, разрывая лицо. Было так страшно, что организм больше не смог выдержать. Зато больше не будет зелий, разъедающих кожу или невыносимой духоты. По крайней мере, никто больше этого не почувствует. Тело последнего, кто мог это сделать, леденеет под дождем. Его найдут и растопят, снова рыдая над тем, что этого тепла он больше не почувствует.***
Страшно обоим.***
«Кайя. Родной как я мог…» — клеймор разрезает белую кожу. Прямо по зеленым линиям. Тот, кто хотел смерти собственного брата по оружию, не должен жить. Не заслуживает. Кровь затекает в половицы, а Рагнвиндру становится легче. Легче с каждой каплей. Только бы слуги не вернулись. Только бы… Блять. — Братиш- Кайя остолбенел. Как? Почему? Он успеет? Если так будет стоять, то точно не успеет. Но, может лучше последние минуты провести рядом? Определенно. — Архонты, Дилюк! О, Барбатосе, нет! Пожалуйста… — Кай… Не уходи. — Не ухожу, братишка. Я рядом. — ослабшее тело прижимается к груди. Никто не суетится. Альберих понимает. Все понимает, более чем. Кому хотелось бы выжить после попытки суицида? Правильно, никому. — Глупый Дилюк. Я тебя люблю. За что ты покидаешь меня? Он разревется и разобьет стены. Он собьет все колени, пока будет кататься по полу. Он сорвет глотку от криков боли, пустыми глазами глядя в потолок. Потом. Сейчас он обнимает Дилюка, не роняя ни единой слезы. Пусть эти мгновения останутся для него чудесными и теплыми. Он все равно отправится вслед за ним.***
Страшно до трепета в голове и груди***
— Аделинда! Где братик и отец? — Дилюк вышел из своей спальни. Кудрявые волосы распущены, а на нем одна ночная рубаха. Снова этот ужас. — Молодой господин, их нет дома. — женщина старалась отвечать спокойно. Тяжело. Чертовски тяжело. — Ох, да? Они ведь скоро должны вернуться?! — Дилюк улыбался. Улыбался невероятно чисто. По-детски. Улыбка быстро сползает. Аделинда прячет лицо и качает головой. Они не вернутся. Вот его отец просит убить его, а вот Кайя лежит неподвижно. Ему никогда не сиделось на месте. Вот его холодные руки, а вот замершая навсегда выстраданная усмешка. И вспоминается это каждый раз. И каждый раз больно как впервые. Руки по локоть в крови, а лицо опухшее. — Извини… — Идите спать, господин.***
Страшно до одури. Нельзя допустить этого, никак нельзя. Нужно поговорить. Удивительно, как мужчины думают в первую очередь о другом. Семья, любящая, но неспособная признать это. Неважно, в каком смысле употребляется слово семья.