Будет искать в вечной тоске, Голод свой пряча улыбками… Руки ее стали нежней, Но ты будешь новой ошибкою, Не нужной, глупой ошибкою…
В гостиной повисла давящая тишина, и Донна впервые почувствовала себя виноватой, глядя в чашку с предложенным чаем. Напротив сидела Альсина и словно давила своим присутствием. Гостья понимала, что ей стоит объяснить свои поступки, но и оправдывать их она не желала. Донна считала, что поступала правильно — так, как лучше для других. Но вряд ли всё это укладывалось в головах тех, к кому кукольница обращала свою мнимую заботу. Но говорить совершенно не хотелось, ведь не привыкла она к этому, общаясь чаще через свою Энджи. Да только понимала прекрасно Донна, что Альсина с неё три шкуры спустит, если и дальше молчание это растянется. — Донна! — позвала её Димитреску, добавляя в свой чай кровь. — Что с Розмари? Донна не обращала внимание на интонацию хозяйки замка, блуждая где-то на задворках своего собственного сознания, и не знала, насколько зла сейчас Альсина. Или предпочитала не знать. Моргнув медленно несколько раз, Донна подняла свои серые мутные глаза и посмотрела внимательно на Димитреску. Всё происходило словно в фильме, плёнку которого зажевало в проигрывателе. Такое часто происходило у Моро… — Я только что вывела её из снов, — прямо и открыто произнесла кукольница, а губы её тронула короткая глупая улыбка. — Я хотела, чтобы ты проводила всё время с ней… И забыла о Бэле. — Забыла о дочери? — грубо выплюнула Альсина, доставая сигарету. — Ты с ума сошла? — Давно, — коротко бросила Донна. — Я хотела, чтобы Бэла осталась со мной, но она вечно возвращается к тебе! На последних словах голос гостьи стал грубее. Альсина покачала головой, понимая, что нельзя выпускать свою злость на Донне, иначе неизбежно следовало наказание Миранды. Да только придушить прямо здесь хотелось эту мелкую стерву, потому что неправильно так поступать, даже во имя любви! И Димитреску опустила плечи, тут же задумавшись о том, что натворила своими руками ради любви. Убила невинную девчонку, что так искренне её любила, что приносила ей цветы, даже повзрослев. Альсина помнила те красные тюльпаны и белые ромашки, а ещё прекрасную сирень с запахом, что так приятно голову кружил. И улыбки она помнила: чистые, правильные. Девчонка знала о том, что Димитреску монстром стала, видела когти длинные, ведь сама Альсина демонстрировала их. Неприятным и неправильным всё это было, и Димитреску резко тряхнула головой, отгоняя светлые воспоминания из своей жизни. А в голову только и лезла та самая картинка, где рыжие волосы были разбросаны по подушке, а синие глаза наполнены страхом. Маленькие пальцы цеплялись за кожу перчаток, но Альсина давила лишь сильнее, чувствуя, как замедляется пульс девчонки. И последней она принесла её тело в лабораторию, положив рядом с остальными. — Альсина? — прервала её Донна, немного обеспокоено взглянув на хозяйку. — Мне искренне жаль. Я просто боялась, что Бэла бросит меня, а ты была так занята! — Неправильно было пытаться отобрать у меня дочь, которую я так искренне хотела! Миранда не просто так мне её дала, — грубо выдохнула Альсина и наконец закурила. — Ты могла просто спросить у неё самой. — Я думала, что так она наверняка придёт только ко мне. Альсина поджала губы, понимая, что Донна больна, и осуждать смысла никакого нет. Сама не ведает, что поступает неправильно, но Димитреску уже устала от вечных интриг и разногласий вокруг, словно мир сгустился лишь вокруг неё одной, и нет никого больше. И сил больше на злобу нет, потому что надоело это до безумия всё, повторяясь каждый день по кругу. — Ты её не пыталась спросить, Донна? — спокойнее уже проговорила Альсина, привычно прикасаясь пальцами к переносице. На самом деле Димитреску хотела уже вернуться к Розмари, чтобы убедиться, что с ней всё в порядке, но вопрос поведения Донны оставался открытым, а сама она никак чётко не комментировала свои поступки. И угрожать Альсина не могла ей, только потому что бессмысленно это было: Донна уязвима лишь в теле куклы, а ту она предусмотрительно с собой в замок не носила. Может, и сумасшедшей была кукольница, но явно не глупой: знала, что может угрожать ей, и явилась предусмотрительно сюда одна, не навлекая опасность на себя. — Нет, — изумлённо выдохнула кукольница, расширив глаза от удивления. Альсина покосилась на неё пренебрежительным взглядом и вздохнула: ну конечно, спросить она не решилась, зато полностью окунула её дочь в сущий ад, о котором даже сама Альсина ничего не знала. И знать уже не хотела, потому что неправильно и нечестно было бы трогать эту тему. И она как мать обязана была оградить всех дочерей от этого, особенно Бэлу, что настрадалась больше других. — Донна, и что мне с тобой делать? — Димитреску отставила чашу и глубоко затянулась едким табачным дымом. Он хотя бы успокаивал и не раздражал, как всё остальное в последнее время. — Можно… я поговорю с Бэлой? — задумавшись, Донна закусила губу, устремляя пустой взгляд в потолок. Мысли её хаотично блуждали, и она никак собрать в кучу их не могла, словно дети они разбегались в разные стороны. Донна устало вздохнула, потирая лоб ладонью, а затем медленно поднялась на ноги, всё ещё изучая узоры потолка. Она не обращала внимания на хозяйку замка, а лишь думала о Бэле, что наверняка была где-то совсем рядом. — Нет, — грубо отрезала Альсина, поднимаясь на ноги. — Иногда, дорогая, любовь приносит боль. И ты сделала всё возможное, ударив мою дочь прямиком в сердце. Кукольница резко тряхнула головой, словно приходя в себя от этих слов, как от болезненного удара по щеке. Ей даже показалось, что удар действительно был, и на глаза навернулись жгучие слёзы — или от обиды, или от боли. Донна не могла разобрать, но понимала, что ей пора возвращаться в свой домик в лесу, к Энджи, вновь влачить вечность в одиночестве. — Скажи ей, что я всегда буду ждать, — протянула Донна, доставая цветок из рукава. Альсина нахмурилась, понимая, что хочет сделать кукольница, но та лишь оставила ветку на столе и исчезла. Поджав губы, Димитреску приблизилась к веточке, не решаясь притронуться, а затем поняла, что Донна вновь копалась в её голове! Она понимала, что Альсине нужно ещё раз спуститься в своё прошлое, но только сама она не хотела этого. И не в те дни, где было много боли и страха, где был муж и отец, а туда, где появились дочери, одна за другой. Но страшно было до безумия, а ещё больше стыдно, ведь крошка Анна была так чиста и невинна, улыбалась, на лице сияли веснушки, и она так нежно называла её «Тётя Альси». Сердце болезненно сжималось до сих пор при любом воспоминании о Даниэлле, и Димитреску взяла веточку, заворачивая в хлопковый платок, и спрятала в карман платья. Димитреску понимала, что должна сходить к Розмари, что едва очнулась от длинного сна, в который её вогнала Донна. И как только могла додуматься до такого, чтобы Альсина сидела у кровати пленницы без перерыва? Глупа Донна, не поняла, как матери важны были её дочери, что не отвернулась бы она от них ни за что. Да, любовь её была эгоистична, но разве любовь бывает другой? Да, бывает, у Розмари, и Альсина это точно знала. Но мысль отмела от себя почти мгновенно, закусив губу и задумавшись. Ничего с пленницей не станет до утра, а в себе разобраться явно стоит, но тоже не сегодня. Вряд ли бы хотелось такие потрясения переживать постоянно, едва ли от тех полностью отошла и эмоции охладила. А этого стоило немалых усилий: слишком много всего навалилось в короткие сроки на её плечи, и хорошо, что Донна ушла из этого замка цела и невредима. Альсина прекрасно понимала, что кукольница получила самое ужасное наказание для себя: отвержение любимым человеком и вновь одиночество среди бесчувственных кукол.***
Кассандра не любила разговоры и сплетни, она лишь обожала охоту и игры со своей жертвой, пусть и мама всегда такого не позволяла. Но сегодня был один из тех самых особенных дней, когда над добычей можно покружить коршуном, и никто слова плохого наперекор не скажет. Мужчина бился в предсмертной агонии, когда Кассандра наконец угомонилась, оседлав его бёдра, и жадно впилась клыками в тёплую плоть, отрывая куски мякоти и медленно смакуя. Тепло заполнило рот, а по подбородку потекла свежая вязкая кровь. Кассандра усмехнулась сама себе, довольно хихикнув, а затем вновь вонзила острые зубы в разорванную рану на шее. Ей всегда так нравились жертвы, когда они ещё дрожали под ней, закатывая глаза перед последним вздохом. — Кассандра? — Бэла тихо вошла в комнату и довольно усмехнулась, завидев трапезу сестры. — Вздумала не делиться? — Ещё чего! — хихикнула она, проглатывая очередной кусок плоти. — Налетай! Бэла засмеялась, тут же рассыпаясь, и множество мух разлетелись по комнате, впиваясь в плоть умершего мужчины, а затем и сама ведьма собралась в единое целое, нагло откусывая кусок щеки. Мясо было превосходным на вкус: сладковатым, всё ещё тёплым. Кассандра хорошо постаралась сохранить его. — Ты превзошла сама себя! — утробно буркнула Бэла с полным ртом, а кровь стекала уже на декольте. — Не льсти мне, сестрица, — отозвалась Кассандра, утирая рот рукавом. Мама бы точно за такое наказала, да только вот внимания больше никакого она на дочек не обращает, всё занята своей пленницей или виноделием с утра до ночи. Даже не убила ту девку, а ведь вино дорогущее было, много трат понёс замок из-за такой оплошности. Но мама, похоже, слишком привязалась к Розмари, то держала в руках, то уносила к себе в покои. И один чёрт знал, что там на самом деле происходило, ведь Кассандра сама никогда не спала, бесцельно шатаясь по коридорам. Несколько раз она порывалась войти в покои матери, чтобы посмотреть, но так и не решалась. — Я хотела тебя спросить, — проговорила Бэла, проглатывая последние кусочки. — Ты ничего не помнишь из прошлого? Кассандра придвинулась к стене, прислонившись головой в холоду кирпичей, и прикрыла глаза. Она тихо хмыкнула, выуживая на ощупь пачку сигарет и закурила, расслабившись. — Нет, — как-то отстранённо ответила она, бросив взгляд на Бэлу. — Это важно? — Ты куришь? — выдохнула сестра, поднимая брови. — Мне Донна вернула воспоминания. — Поздравляю, — хмыкнула Кассандра, выдыхая дым. — Ты довольна тем, что узнала? Мне легче верить, что моя история с матерью правдива, и этого достаточно. Зачем мне выуживать оттуда кошмары прошлого? Я была ведьмой, Бэла. Вряд ли от хорошей жизни… Как и твоя Донна. Бэла подняла брови, изумлённо рассматривая свою младшую сестру, и наконец поняла, кто на самом деле был ближе всех к матери, а к кому она тянулась сама со всей душой. Даниэлла. Та самая девчонка с рыжими волосами из воспоминания самой Бэлы, и было видно, как искренне Альсина рада была минутам общения с ней, но… У девчонки была мать. Настоящая. — Что ты знаешь о Даниэлле? — резко выпалила Бэла, подползая ближе к сестре. — Ничего, — как-то тихо ответила Кассандра, задумавшись. — Мама любила её больше всех. Говорила мне, что та была самой младшей до смерти… — Как она умерла? — судорожно и жадно вопрошала Бэла, прижав руки к груди. — Как умерла ты? Кассандра хрипло засмеялась, давясь едким дымом, и посмотрела сестре в глаза. Чуть склонив голову набок, она выдохнула дым ей прямо в лицо, засмеявшись. — Меня принесли в жертву, дурочка, — хихикнула она, стягивая вниз чашку лифа с платьем. Взору Бэлы открылась грудь сестры, но дело было вовсе не в ней. В том месте, где у людей находилось такое сочное и вкусное сердце, у Кассандры был огромный шрам, в виде уродливого цветка, будто били ножом множество раз. Бэла не могла поверить, что её сестра добровольно пошла на это, но и задавать вопросов больше не стала. Всё равно Кассандра ничего не знает сама, это всё слова их матери. Они вернулись к трупу, оставив пустые и бесполезные разговоры, ведь холодное есть сёстры не любили.***
Холод неприятно заволакивал сердце, и Донна забралась в свою постель, прижимая Энджи к себе. Кукла молчала, потому что сама хозяйка не хотела ничего слушать или с кем-то говорить. Она тихо заплакала, глотая собственные слёзы, и начала перебирать в своей голове образы Бэлы. Она вспомнила, как они впервые увиделись, на одном из собраний Миранды, когда ещё не было ни Гейзенберга, ни Моро. Это была первая дочь Димитреску, что могла уже самостоятельно контролировать новое тело, пока остальные лишь надоедливо жужжали над их головами. И пока Энджи что-то докладывала Миранде, Донна привычно молчала и украдкой рассматривала до безумия неуклюжую девушку, что едва ли могла связать пару слов и постоянно липла к своей матери. Второй раз она увидела Бэлу спустя несколько лет, зайдя в гости к Альсине. В тот вечер Миранда была тоже там, и Донна чувствовала себя очень хорошо, считая, что находится в компании родных людей. Дочери Димитреску на том ужине не были, но кукольница видела их в гостиной: такие разные, смешные, словно подростки, и Донна даже улыбнулась, пока никто не видел, вспоминая, как сама когда-то была такой. Но сейчас и следа не осталось от тех беззаботных дней, и единственной отдушиной стала Бэла, что так часто навещала кукольницу, рассказывая о своих несносных сёстрах. Сначала Донна мечтала тоже быть не одна, и хоть у неё были куклы — одиночество они не заполняли. Сначала она воспринимала Бэлу как свою названную сестру, всё чаще появлялась дома у Димитреску, общаясь как бы с Альсиной. Но на самом деле каждый раз сердце так странно замирало при виде именно Бэлы. Ничего подобного раньше Донне испытывать не доводилось. Боль застилала глаза, и она уже не могла перестать плакать, обнимая свою куклу. И даже не могла понять, что именно сделала неправильно, ведь Розмари цела, здорова. Донна просто хотела на время отвлечь внимание Альсины, дала её пленнице воспоминания, чтобы сблизить их. Сделала всё возможное для Бэлы, лишь бы она отдалилась от матери… Но все вновь оградились от неё самой. И Донна закричала, не в силах держать это в себе, царапая лицо под вуалью, сильнее, больнее, чем раньше. Чтобы каждый день смотреть на своё отражение и ненавидеть ещё сильнее то чудовище. Новые борозды появились на щеке и вокруг большого шрама, и Энджи наконец вскочила, ловя руки своей хозяйки. — Донна, не смей! — взмолилась игрушка. — У тебя есть я! Но никого на самом деле у неё никогда не было. Кукольница остановилась и прижала к себе Энджи, а соленые слёзы продолжили стекать по кровавым бороздам на лице, больно покалывая и щипля. Донна мечтала о прощении, но понимала, что окунула Бэлу в сущий ад, о котором не следовало никому вспоминать. Вновь хотелось всё сделать как лучше… И вновь всё сломалось.