Ты не жди спасительного чуда — Пусть в груди от горя станет тесно: Помощи не будет ниоткуда — Ночью умерла твоя принцесса…
Весна пришла, и птицы прилетели, Звенит ручей приятнейшей капелью, Снега сошли, вода бежит, Душа моя в тревоге дребезжит. Боюсь я за тебя, девчонка ты моя, И хочется спасти, забрать в далёкие края, Обнять, прижать к себе нежнее, Да только твои силы всё сильнее. Они по-настоящему меня страшат, И боль моя взрывается в стократ! Крылья, нимб, но ты — не божество, Внутри всё мраком поросло. Я знаю, что любовь твоя крепка, Однако мысль эта до сладости терпка. Мне больно, грустно, гадко, Ломаешь всё, взрываешь без остатка. Горят глаза твои всё ярче золотом, Но взгляд безжалостен, пылает холодом, И розы те в саду моём растут, В моих глазах виднеется теперь испуг. Не за себя переживаю, девочка моя, Меня волнуешь ты и вся душа твоя, Боюсь, что ты сгоришь совсем дотла, Меня спасая, не жалеешь ты себя. Как тот ручей ты убегаешь, Как божество, ты всех спасаешь, А кто тебя спасёт, о, Розмари? Прошу, остановись, ведь ты сгоришь! София Эмерал ©
Альсине всё это казалось чьей-то глупой шуткой. Неужели это была её девочка? С каждым днём она всё больше в этом сомневалась. Роза угасала, словно цветок с приближением зимы. Да только за окном уже вовсю пели птицы и появлялись первые почки на деревьях, а Розмари превращалась в ужасного монстра. Альсина не знала, что с ней делать. Впервые чувствовала себя неправильно, так странно, и ничего не могла изменить. Она старалась уделять девочке всё больше внимания, быть с ней постоянно, поддерживать и даже усмирять собственные силы. Кое-что из этого непременно получалось, но Альсине казалось, что это была даже не треть всей мощи Розмари. Та просыпалась всё чаще по ночам от истошных воплей, забивалась в угол комнаты, разбрасывала вещи своими вновь отросшими крыльями… Проникала в головы, тащила со всех силы. Даже Бэла, которая попыталась жить под крылом матери, не выдержала такого расклада и сбежала в домик у водопада. Альсина иногда навещала свою старшую дочь и очень радовалась, что та явно пошла на поправку после смерти Донны. Она словно начала оживать внутренне. — Мамочка. Альсина вздрогнула и медленно обернулась ко входу в оранжерею. Она задумалась о Розмари, и вот она сама уже пришла сюда, будто почуяв зов. Димитреску занималась всё утро высадкой цветов и размышляла о том, почему в этой жизни не бывает ничего просто так. Не бывает покоя, не бывает простого счастья. Почему всё непременно нужно добывать, выгрызать, ковать? Качнув довольно длинными тёмными локонами, она легко поманила девчонку к себе. Альсина её не боялась. Пока не боялась. — Иди сюда, милая, — тепло пролепетала Димитреску, и Розмари послушно подошла ближе, невинно хлопая ресницами. Она так делала почти всегда последнее время. Действительно выглядела, словно ангел, и Альсина даже иногда, на мгновение, забывала о том, кем на самом деле является её девочка. Монстром. Таким же, как и она сама, как и другие здесь. Даже как те же жители деревни, которые пока ещё оставались внешне людьми… Все они здесь были подвластны Миранде до определённого, решающего момента. И Розмари лишь переняла её силы. И власть. Пусть и сама пока не осознавала. — Чем ты занимаешься? Она аккуратно присела на колени, неприменно пачкая белое платье, но Альсина смолчала. Сейчас Розмари выглядела собой: без нимба, без крыльев. Лишь длинные белые волосы, что прилипли к лицу — очевидно, ей вновь снился кошмар, — а так же чистые, серые глаза. Эти кошмары повторялись так часто, так болезненно, что Димитреску даже забыла, когда именно в последний раз они не посещали Розу. Та постоянно просыпалась по ночам от собственных криков, прижималась к Альсине и плакала. Часто и долго. Она находила девочку в самых неожиданных для себя местах среди ночи, когда просыпалась и не обнаруживала её в постели. Та уходила из спальни, очевидно, боясь разбудить Димитреску. Альсина же выбиралась следом за ней, чтобы найти, успокоить, прижать к груди. Вряд ли она уже помнила, какими бывают кошмары и как плохо от них становится, однако она чувствовала всем своим нутром ужас и боль, исходящие от Розмари. Альсина показала девочке саженец белой розы и неоднозначно пожала плечами, будто не зная, что сказать. — Я бы хотела посадить белые розы, — начала Димитреску. — Есть чувство, что я должна это сделать именно сейчас… Что думаешь? Розмари свела брови к переносице и прикоснулась прохладной ладонью к запястью Альсины. Она совершенно искренне изумилась, словно пробуя вопрос на вкус, а затем приоткрыла губы в тихом вздохе. — Ты всё больше похожа на настоящего человека, — туманно ответила Роза. — Человека, значит? И Альсина прекрасно знала, что это чистейшая правда. Она почти нежно прикоснулась ладонью к щеке Розы, поглаживая тонкую, бледную кожу и едва прикоснулась к её губам. Они были слегка припухшими от слёз, потому что девочка всегда плакала от своих ночных сновидений. Конечно, Димитреску с каждым днём становилась всё более человечной. Она и сама видела, что начала действительно стареть, меняться в лучшую сторону. У неё появились тонкие седые прядки в причёске, а кожа стала не настолько бледна, как раньше. И даже иногда — особенно после горячей ванной — у неё появлялся румянец на щеках. — Да. В тебе почти не осталось этого… дерьма. — Розмари! — тихо рыкнула Альсина и тут же ухватила девчонку за подбородок, заставляя посмотреть в её глаза. — Прекрати выражаться. Та невинно захлопала ресницами, но всё же медленно кивнула, и Альсина наконец её отпустила. Иногда ей казалось, что внутри её девочки на самом деле находится кто-то другой, но это было вовсе не так: их были тысячи. Голоса мёртвых монстров, голоса заблудших душ: они приказывали, умоляли, хотели. А мегамицелий пытался захватить во власть всю человечность девочки. Но если Альсина смогла от этого спастись почти полностью, то почему не должна и Розмари? Ответ был совсем близко, где-то на поверхности, но Альсина не находила его сама. — Ты правда изменилась, — протянула Роза, улыбаясь, а затем принялась за посадку небольшого саженца. — Когтей ведь у тебя больше нет? Димитреску покачала головой, сама не зная, соглашаясь с этим утверждением или отрицая его полностью. После того ужина, на Рождество, когда лезвия ранили её до жуткой, нестерпимой боли, Альсина для себя решила, что больше никогда не станет их использовать. Разве что при самой острой необходимости. Но сейчас таковой точно не было. Было даже страшно представить, что все эти изменения сделают с её способностями. Или сделали уже. Возможно, Альсина уже не может так хорошо регенерировать, как раньше. И если реген смог спасти её в это Рождество, то не было никаких гарантий, что сможет это сделать вновь. Почему-то именно от этой мысли пробежал холодок по спине. Альсина боялась. Но не смерти — её она могла принять добровольно, посчитать неким освобождением от всего. Покоем. Но страх был сильнее… Она боялась оставить Розмари одну. — Будь уверена: их у тебя больше нет, — серьёзно проговорила Роза и даже как-то грустно вздохнула. — Я забрала их, на том ужине. Опасалась, что ты навредишь Донне, а вышло… Как вышло. Альсина даже на секунду замерла, не зная, что точно должна ответить на такое прямое заявление Розмари. Да и должна ли вообще хоть что-то здесь отвечать? В конце концов, давно было очевидно, что Роза делает что-то со всеми ними, забирает их силы, но впервые она проговорила это открыто. Димитреску не знала, насколько правильно и точно оценивает свои силы сама Розмари, но разве это имело хоть какое-то значение? Здесь было очевидно, что девочка просто нагло крадёт способности. — Забрала? — переспросила Альсина, хотя на самом деле чётко услышала всю реплику от начала и до конца. — А вернуть можешь? Розмари как-то грустно улыбнулась и наконец взяла в руки саженец розы, аккуратно высаживая его в сырую, прохладную после зимы землю. Она точно знала, что растение приживётся, чувствовала это словно на интуитивном уровне, и очень сильно боялась, что сможет хоть что-то ответить хозяйке. Она боялась разочаровать Альсину, боялась по-настоящему ранить её, но и скрывать больше не могла, ведь всё было более, чем очевидно: силы просто сжирают её человечность изнутри, и уже никто не в силах здесь помочь. Как ни странно, Розмари много раз думала о Миранде и даже порывалась отыскать её в памяти мегамицелия, чтобы попросить помощи, но понимала, что эта «сумасшедшая сука» вряд ли согласиться просто так. И вряд ли она вообще могла бы как-то помочь, ведь силы Розы не приобретённые, как у остальных, она родилась с ними. Родилась с чёртовым даром спасать и уничтожать монстров по желанию! И больше всего на свете Розмари сейчас боялась навредить Альсине. Она понимала, что тянет из неё больше всего энергии и сил, буквально впитывает всю её плесень, как губка, однако держалась так стойко, как только могла. Это приносило невыносимые муки, кошмары, в которых всё происходит слишком быстро, в которых Альсина умирает. Роза боялась, что причинит ей боль. Принесёт боль той, кто о ней давно позабыл. Той, кто приносил боль другим. Но Розмари уже ранила её, не единожды. — Нет, не могу, — наконец тихо выдохнула Розмари, но к Альсине уже не обернулась. — Я забираю их навсегда, мамочка… И они уничтожают уже меня, а не тебя. — Уничтожают? — Да, потому что их слишком много, — невнятно сказала Роза. — Кажется, вас просто слишком много рядом со мной. Каду убить сложнее… — Если он умрёт — умру и я, девочка моя, — как-то крайне озадачено пробормотала Альсина, словно не веря своим собственным ушам. — Я знаю, мамочка, — довольно холодно, монотонно проговорила Розмари. Альсина довольно грубо схватила девочку за плечо, заставляя обернуться, и посмотрела в её горящие золотом глаза. Роза лишь тяжело вздохнула и прижалась к широкой груди хозяйки, пряча лицо. Не хотелось смотреть на неё, не хотелось ничего объяснять, но похоже и сама Димитреску смогла прекрасно понять всё без слов. Рано или поздно Розмари просто убьёт её саму, а затем умрёт сама.***
— Хочешь сказать, что это была лучшая идея? — недовольно фыркнула Кассандра, поправляя выбившийся локон из причёски. — Я, блядь, предупреждала, что моей сестре нахрен это всё не сдалось, милый… Она опасно зашипела, а затем всё же развернулась к Карлу и бросила на него уничтожающий взгляд. Конечно, она была недовольна таким раскладом вещей. Они только-только вернулись домой — а фабрику она теперь только так и величала — как вот за окном уже показались первые лучи солнца. И если бы можно было сказать, что ночь выдалась приятной! Как бы не так. Карл уговорил Кассандру пойти и поддержать свою сестру, но кто же знал, что та настолько стала неприветливой? Хотя, с чего бы это? Бэла всегда такой и была, просто скрывала ото всех это под маской полной холодности и неприступности, но сестра-то знала. — Я же говорила, что пошлёт она нас с нашей мнимой заботой. Говорила? — рявкнула Кассандара, распаляясь всё сильнее. — Какого хрена я вообще слушала тебя, блядь? — Дорогая, угомонись, — нарочито тихо и спокойно произнёс Гейзенберг, опускаясь в широкое кресло с зеленой, грязной обивкой. — Иди сюда. Конечно, он-то был абсолютно спокоен. Просидел всю ночь в том чёртовом углу в доме Донны, потягивая виски, что умудрился с собой притащить, пока Кассандра пыталась не получить серпом по лицу от сестрицы. А та стала настоящей отшельницей! Общалась только с матерью да Розмари, хотя та и убила её возлюбленную. Кассандра, конечно, ни в коем случае не винила девчонку, а даже поддержала тогда её, но какое это имело значение, если Бэла обозлилась только на них с Карлом? А всё почему? А потому что Кассандра в то тупое, ужасное Рождество посмела посмеяться вместе с Гейзенбергом за тем ужином, пока ещё Донна была жива. У Бэлы словно что-то переломалось внутри, словно она просто перестала быть собой, той живой, после приобретения прошлого. Будто вновь закрылась от всего мира, отгородилась стенами и просто бесцельно существовала. Кассандра не совсем понимала, зачем жить вечно с такими-то ограничениями, которые она установила сама для себя? — Иди к чёрту, Карл! — рыкнула Кассандра, стягивая с головы заколку и отбрасывая её на пол, а ведь это был подарок Гейзенберга. — Ты мог бы мне помочь! — О, дорогая, это не моё дело. — Ты, блядь, сам убедил меня в том, что я должна наладить отношения с сестрой! — Кто же знал, что она такая конченая сука стала? — равнодушно произнёс Карл, а затем утробно гоготнул, складывая руки на груди. — Она бы всё равно тебя не убила, Кассандра. — Если я отрежу тебе член, — скалясь, произнесла в ответ та, — ты тоже не подохнешь…***
Бэла чувствовала себя разбито. Разговор с сестрой у неё вовсе не клеился, она не понимала, зачем та сюда пришла. Глупые утешения, Карл в углу гостиной, потягивающий виски. К чему это всё было? Конечно, отчасти Бэла понимала, что ей нужна была поддержка, но она жила уже несколько месяцев в доме у водопада, пыталась научиться шить и работать с тканью, но почти ничего не получалось. Голод усиливался, а сердце будто вновь обрастало бронёй. Более она не походила на ту девушку, которой была при Донне: вновь ничего не боялась и была ужасно холодна. Бэле даже казалось, что голод её усилился в стократ, а холодность разума заполнила все её эмоции, не давая больше ни единого шанса на нормальную жизнь. Да и разве Бэла такое заслужила? Она больше не была собой. Стоило просто признать, что Донна полностью её сломала, не оставив шанса теперь нормально существовать без неё. Бэла жила своими воспоминаниями, теми, что могла дать лишь Донна. А теперь этого не было: не было иллюзий, не было прошлого, всё будто исчезло и растворилось. Бэла чувствовала лишь странное одиночество и всепоглощающую тоску. Нет, она бы ни за что не хотела вернуть Донну. Точно не ту, которой она была перед смертью, да и мама часто навещала её вместе с Розмари. На девчонку Бэла больше не злилась: она понимала, что смерть Донны — её личное освобождение. Из таких отношений она бы не вышла и погибла бы полностью. Но и сейчас уже не чувствовала себя живой. Бэла понимала, что стала вновь никем. И жутко злилась на Кассандру, которая была счастлива. Не имела воспоминаний, не знала кошмаров своего прошлого, не чувствовала жалости или любви. Она просто жила в омуте страсти и ярких эмоций, не могла обжечься или страдать. Ей было хорошо. Очень хорошо. И Бэла завидовала. Бесилась и не хотела ничего знать о их отношениях, не хотела даже думать об этом. И была благодарна, когда мама и Розмари умалчивали о её младшей сестре. Кассандра не заслужила этого. Отложив очередное платье для матери, Бэла поднялась на ноги и направилась в гостиную, чтобы позвонить. Ночь выдалась ужасная: ссора с Кассандрой всё же смогла побудить в ней некоторые эмоции и чувства, отчасти даже оскорбить. Вздохнув, Бэла быстро набрала номер матери и вслушалась в гудки. Никто не брал трубку длительное время, и она уже даже хотела положить её, чтобы направиться в замок самостоятельно и проверить, как обстоят дела. Но, к счастью, какая-то из служанок подняла трубку и что-то быстро начала лепетать, извиняясь. — Могу я узнать, где Леди Димитреску? — тихо и холодно спросила Бэла, прикладывая указательный палец к виску. На том конце служанка замолчала, а затем сразу же послышался крик. Крик самой хозяйки замка, отдалённый и весьма болезненный. Бэла округлила глаза и прикрыла рот ладонью, чтобы не закричать от боли, что пронизывала её тело. Она чувствовала то, что почувствовала её мать. Стало дурно и очень сильно затошнило. — Боюсь, мисс, я не могу её позвать, — с опаской пробормотала служанка и тут же положила трубку. Бэла лишь отдалённо слышала эти слова, она покачнулась и упала на колени рядом со столом, а затем завыла от всепоглощающей боли. Она рождалась где-то в груди, буквально выламывая рёбра. Воздух вышибли из груди, и Бэла прижалась лбом к холодному полу и закричала со всех сил. Боль пульсировала в голове, её жутко начало тошнить, а кровь тонкой струйкой потекла изо рта. Бэла не понимала, что всё это значит, не понимала, что происходит и не знала, когда именно всё это закончилось. Очнувшись на полу в позе эмбриона, Бэла медленно моргнула несколько раз, утёрла рот от слюны и крови рукавом платья, а затем очень медленно поднялась, опасаясь вновь ощутить боль. Но ничего совершенно не происходило: голова была пуста, тело не ломило, а мысли будто вновь исчезли. И она даже порадовалась этому состоянию, да только недолго: отбросив волосы назад, она быстро разлетелась роем мух и направилась в замок, к матери. Больше всего она боялась, что что-то произошло с Розмари.***
В замке было слишком тихо. Бэла нахмурилась, войдя медленно в гостиную, и замерла на пороге, не зная, что предпринять. Розмари — к счастью жива и невредима — стояла возле камина и просто смотрела перед собой. Её взгляд не выражал ничего, он был абсолютно пустой и до ужаса холодный. Бэла вздрогнула и медленно перевела взгляд на диванчики, на которых сидели её мать и дядя. В воздухе явно чувствовалось странное напряжение, но Бэла не совсем понимала, что могло произойти. Никто на неё не обращал внимания, кроме Розы, которая смотрела прямо, но, кажется, она тоже пребывала мысленно не здесь. Мать и Карл сидели спиной к Бэле и она медленно, очень тихо подошла ближе. На полу, свернувшись в клубок, лежала Кассандра. Она сипло дышала, и Бэла даже задумалась, почему в полной тишине замка не услышала этого. Вокруг стояла гробовая тишина, по щекам Альсины были размазаны кровавые слёзы, Карл же молча обхватил голову руками, и его лицо было невозможно разглядеть. Никто не прикасался из них к Кассандре, и Бэла совершенно перестала понимать, что происходит. И тогда её сестра закричала: громко, срывающимся уже голосом, но никто даже не шевельнулся, и лишь Альсина тихо вздохнула, а затем всё же опустилась на колени к своей дочери и прикоснулась к её бедному лицу. Бэла точно помнила, что Кассандра сегодня ночью выглядела куда более живой и здоровой. Сейчас же лицо было почти серым, скулы впали, а мухи, что должны были кружить вокруг неё, так же лежали на полу или её теле, едва подрагивая крыльями. Бэла слышала их шелест, слышала болезненные стоны Кассандры, её дыхание. Она опустилась тоже на колени рядом с матерью и медленно прикоснулась к щеке сестры. Должно быть, это такой же приступ, что был только что у неё самой, и скоро всё пройдёт. Альсина, должно быть, только заметила свою старшую дочь и медленно повернулась к ней, смерив быстро взглядом. Убедившись, что с ней всё в порядке, она посмотрела на Розмари, а затем и на Карла, что по-прежнему не издавал ни звука. Роза медленно моргнула, её глаза вспыхнули золотом плесени, она аккуратно повернулась к лежащей на полу Кассандре, а по щекам потекли чёрные слезы. — Я не могу… Нет… — сипло выдохнула дочь Димитреску, а её глаза закатились, тело задрожало, на лбу выступила испарина, но никто по-прежнему и не пытался сделать хоть что-то. Бэла в ужасе подняла взгляд к Розмари, пытаясь наконец понять, что происходит, а Кассандра вновь закричала от боли, медленно вытягиваясь на полу. — Сейчас станет легче, — абсолютно ледяным голосом проговорила Розмари, подходя к Кассандре и опускаясь тоже на колени. — Прости меня. — Что происходит, чёрт возьми? — тихо выдохнула Бэла, хватая Розмари за руку и заставляя посмотреть в глаза. — Кассандра освобождается. — Она умирает, блядь! — грозно рыкнул Карл, наконец подняв горящий взгляд к Бэле. — Заткнись! — прорычала Альсина, вздрогнув. — Это неправда, она не… Не успев договорить, она ощутила сильное жжение в груди, в том самом месте, где находился её Каду. Застонав от боли, она прижала к больному месту руки, а Розмари резко распахнула свои крылья и прикрыла глаза. Кассандра застонала в унисон с матерью, глаза её закрылись полностью, а тело изогнулось дугой. И в следующий миг Бэла поняла, что больше не слышит тихого шелеста крыльев, не слышит вообще никого и ничего, её голова начала болезненно пульсировать. Она упала рядом, абсолютно потеряв все ощущения, кроме боли, изо рта вновь потекла кровь. Розмари вновь открыла глаза и посмотрела на Бэлу, корчащуюся от боли, Альсину, прижимающую руки к груди, и Карла, который предпочитал не смотреть на всё происходящее с его Кассандрой. И девочка перевела взгляд на подругу, её мысли очистились, голова перестала выть тысячей голосов, а душа, кажется, освободилась от боли. Но только какова цена была у всего происходящего здесь? Кассандра шумно вздохнула последний раз, её тело замерло, рассыпаясь тысячей мелких осколков. Розмари наконец осознала, что на самом деле натворила. Она убила Кассандру. Убила, пытаясь спасти Альсину, пытаясь подарить ей желанный покой. И самое ужасное: она больше не могла вернуть всё назад.