Моя девочка

      Минуты становились всё длиннее, они сливались в тягучие часы, а те в свою очередь — в однообразные дни. Они не отличались друг от друга уже ничем. Иногда за окном менялась погода — кажется, несколько месяцев назад с деревьев упали последние листья.       Вновь зима заволокла серебристой морозной дымкой глухую деревню где-то посреди карпатских гор. Деревню, до которой никому не было дела, о которой, казалось, никто не знал. Местные жители пусть и были суеверны, но уже очень давно перестали вздрагивать и молиться от каждого шороха, особенно по ночам. Однако всё же кое-что осталось неизменно: Никто и никогда не приближался к мрачному замку, тенью нависающему над всей деревней. Массивные каменные врата были на век закрыты, некогда обширные и ухоженные виноградники заросли, а деревянные сооружения обветшали, обвалились, истлели…       Множество баек и легенд ходило здесь об этом замке. Кровавых и страшных, странных и манящих… «Когда-то — с трепетом вещают в этих местах — здесь жила графиня, Леди Альсина Димитреску. Одна из некогда четырёх Великих Лордов этих земель… И самая жестокая из них. Беспринципна и невозмутима. Что сказать о ней? Никто не возвращался из обители Леди, а впервые за много поколений вся деревня увидела её, когда та выкрала воскресшее божество прямо из храма! И представить трудно, как может существовать кто-то столь прекрасный и до животного ужаса отвратительный одновременно! Все платили ей дань. Все боялись её. Все её презирали. И никто ничего не знал».       Говорят тут так же, что по ночам, в звенящей тишине у замка, можно было услышать далёкие хрипы и стоны. Местные говорили, что там остались лишь мороайки — цепные псы Димитреску. Вечный дозор.       Но это было не так.       Альсина Димитреску всё ещё существовала. Не жила, а лишь влачила своё существование сквозь тягучие дни, жалкие месяцы и ничтожные годы. Прошло почти три года со смерти Розмари. Замок был полностью пуст, даже служанок хозяйка распустила за ненадобностью. Она начинала медленно стареть…       Каждое утро на лице появлялись новые едва заметные морщины, но несмотря на это, лицо менялось, словно очеловечивалось… Цвет глаз потускнел ещё с потерей Розы, а волосы были уже почти полностью цвета столовых приборов. Из того самого набора, что всегда так любезно подавался для важнейших гостей в этом доме. Не было в жизни больше ни радости, ни печали, лишь пустота, звенящая, всепоглощающая, липкая… Её ничем нельзя было заполнить, да и не было никакого желания. Лишь только где-то в глубине души ещё теплился огонёк надежды, что это не конец, а лишь новое начало. Ведь жизнь не может заканчиваться лишь ещё одной пустотой?       Альсина больше не чувствовала даже боли от утраты, она не знала, чувствует ли хоть что-то вообще. Сидя утром с чашкой горького, противного кофе во дворике замка, гуляя по бесконечным, тёмным коридорам или просто лёжа в постели и глядя в потолок. Тишина сдавливала со всех сторон, её иногда нарушали лишь мороайки, воющие где-то в недрах подвала, но Альсина даже не пыталась их угомонить, она не пыталась сделать ничего… Иногда, играя на своём рояле что-то очень мрачное и тяжёлое, она ужасно опасалась, что её могут услышать люди в деревне, понять, что она всё ещё жива, прийти, чтобы убить.       Больше всего на свете Альсина устала сражаться. И даже эти три года она прожила лишь с мыслью, что так этого бы хотела Розмари, что она должна была жить за них двоих. Да только не жила…       Скиталась из комнаты в комнату, из замка во двор и обратно, лишь ходила кругами, всё больше курила сигареты, допивала остатки вина. Это вино было из отцовского хранилища. То самое, без крови, что было сделано ещё из обычного винограда, настоянное с годами, выдержанное в лучших традициях. От крови Альсину начало тошнить, появилась рвота, жар и сильнейшее головокружение, однако ещё до эксперимента с Каду она не могла жить без крови животных. Болезнь на фоне всего происходящего начала прогрессировать — кожа вновь сильно побледнела, появились глубокие морщины, волосы почти полностью покрылись сединой, а тело и вовсе утратило былую мощь.       Альсина уже не жила, она просто ждала своей смерти и лишь пригревала надежду где-то глубоко в сердце, что это не конец. Этому её научила Розмари — верить. Девчонка верила в свет, несмотря на все ужасы в её жизни, несмотря на потерю близких и кошмары, с которыми она столкнулась в замке Димитреску.       Она не корила себя. Больше нет.       Первый год Альсина винила себя, и эти мысли помогли ей пережить горе по-своему. Она не плакала, а просто часами не делала ничего. Служанки на тот момент ещё были в замке, как-то поддерживали её жизнь… Альсина не ела, толком не спала, она просто мучилась от мыслей, слонялась, слонялась, слонялась… Дни сливались между собой, повторялись с точностью до минуты: приходила служанка, завтрак, игра на рояле, книги, ванна, обед, служанка, сон, еда… И так по кругу, изо дня в день, бесконечно. Тогда Альсина и вычеркнула из своей жизни даже служанок, чтобы не слышать отдалённо их голоса или шаги, потому что в такие моменты в душе просыпалось нечто светлое и тёплое, нечто такое отчаянное… Надежда. Надежда, что это будет Розмари…       Глядя в окно на медленно падающий снег, Альсина подошла к кровати, на которой раньше спала Розмари. Это была та самая гостевая спальня. Проведя рукой по ужасно пыльным простыням, она поняла, что здесь ничего уже никогда не напомнит о девчонке… Кроме одного. Нахмурившись, Димитреску открыла шкаф и, перебирая пыльные яркие платья, вынула из его недр старую, потрёпанную куртку Розы. Поднеся её к лицу с надеждой, Альсина жадно вдохнула её запах, но в нос проникла лишь тяжёлая, затхлая пыль. И ни намёка на запах Розмари, что хозяйка замка могла ещё отдаленно помнить… Разозлившись, она отшвырнула куртку в камин, который не горел уже много лет, и дала волю слезам. Они просто потекли из глаз, не давая шанса их сдержать. Да и не было в этом никакого смысла.       Опустившись на пыльную кровать, она закрыла лицо руками, не в силах сдержать своих рыданий. Больше не осталось ничего. Ничего, что могло хотя бы на мгновение вернуть ей образ Розмари… Альсина уже плохо помнила её лицо, почти не помнила, как звучал её голос, как она ходила, как прикасалась и что именно могла бы сейчас сказать… В память нещадно впились только ярчайшие моменты, и даже в них Розмари была уже безликим силуэтом. Вцепившись руками в волосы, Альсина начала больно царапать кожу головы, стараясь угомонить себя или хотя бы вернуть себе воспоминания. Сделать хоть что-то!       Но это, как и раньше, ничего не дало…       Спустя ещё несколько тяжёлых месяцев, Альсина направилась в свою оранжерею. Она хотела просто занять себя хоть чем-то, чтобы не слоняться без дела. Нужно было дать рукам работу, чтобы освободить голову от роящихся мыслей. Войдя туда, она поняла, что почти все цветы сгнили, кроме пары тех самых розовых кустов, которые высаживала именно Розмари. Альсина нежно прикоснулась пальцами к большим белым бутонам и быстро взглядом пересчитала их. Двенадцать. Достав из кармана секатор, она очень аккуратно начала срезать розы одну за другой, обламывая почти нежно все шипы, чтобы не ранить руки. Даже через перчатки они могли глубоко проткнуть кожу. Альсина решила наконец посетить могилу Розмари вновь, чтобы поговорить. Она не знала, может ли Роза её услышать, но очень в это верила.       Стоя возле могилы, которая расположилась за замком, рядом с дочерьми, Карлом, Донной, Альсина чувствовала, что и её время уже утекает. Убрав руками в светлых перчатках сухие ветки и цветы с надгробий, она положила по две белые розы на каждое. И даже Карлу. Пусть он был полнейшим говнюком, зла она на него не держала. Со временем и это ушло далеко на задний план. Она мысленно усмехнулась ему, приговаривая шёпотом, что ещё влепит ему подзатыльник. Альсине даже показалось это забавным, ведь он рассчитывал, что проживёт дольше неё, но и здесь облажался. Мудак.       На могилу Донны тоже без какой-то фотографии Альсина смотрела молча. Она не знала, что сказать… Это была девушка, которую она знала едва ли не дольше других здесь. Но она так часто менялась, перебивалась из грани в грань, что Димитреску не могла сказать, знала ли когда-то её настоящую.       — Надеюсь, что и у тебя всё хорошо, — наконец, выдохнула Альсина. Кажется, она даже забыла, как это — разговаривать.       Начал моросить холодный, весенний дождь, и Димитреску накинула капюшон на голову, подходя к следующей могиле. Это была Даниэлла. Ей она каждый раз просто говорила одну и ту же фразу: «Прости, милая, я — монстр». И знала, что это чистейшая правда. Как-то очистить, осветлить, оправдать свой поступок она не могла. Да и не было в этом никакой нужды…       Накидка начала промокать, но Альсина аккуратно переступила комок грязи, увязая в ней же тёмными каблуками. Это была Кассандра. Димитреску немного корила себя, что не похоронила её рядом с Карлом, однако и девочек разделять ей не хотелось. Альсина как-то грустно улыбнулась, вспоминая их дружбу с настоящей Кассандрой, её преданность после, а затем просто наклонилась и погладила мрамор, словно гладила ребёнка по голове. Слова здесь были лишними. Они многое успели сказать друг другу ещё до смерти.       Могила Бэлы была рядом. Альсина искренне улыбнулась, приложив уже испачканную перчатку к надгробию и тоже его поглаживая.       — Ты была всегда сильнее всех, дорогая, я любила тебя. Хоть и никогда не говорила, — шёпотом выдохнула Димитреску, вздыхая. Слишком много она не говорила. Слишком много.       Добравшись до последнего надгробия, Альсина почувствовала, как ком просто встал в горле, не давая даже нормально дышать. Надгробие было самым большим и красивым. Тогда у Димитреску ещё было достаточно сил, чтобы сделать что-то такое сложное и тяжёлое. На нём так же не было фотографии или хотя бы вырезки из картины. Рядом же была выкопана ещё одна, слишком большая яма… Когда-то, около года назад, отчаяние Альсины достигло пика, и она собственноручно вырыла себе могилу. Грустно усмехнувшись мысли, что никто её не похоронит, Альсина опустилась на колени возле надгробия Розмари и приложила обе руки к нему. Слёзы вновь потекли медленно из глаз, обжигая, а дождь лишь усилился. Димитреску почти полностью промокла, но продолжала неподвижно сидеть, проговаривая нежные слова:       — Моя девочка, ты сделала остаток моей жизни ярким… Счастливым, — голос охрип, его почти не было слышно. Дождь начал смешиваться с весенним мокрым снегом, земля всё сильнее превращалась в грязь. — Я всё ещё люблю тебя. Люблю так, как никогда и никого не любила…       Альсина не знала, сколько времени просидела вот так неподвижно, промокая всё сильнее и сильнее. У неё не было никаких сил — ни моральных, ни физических. Она медленно попыталась подняться, однако подскользнулась на размокшей земле и вновь рухнула на колени. Заплакав сильнее от своего бессилия и даже стыда, она прислонилась лбом к ледяному мраморному надгробию и коснулась губами. Не о такой смерти были её представления.       — Розмари, — сипло выдохнула Альсина, и силы покинули полностью её тело. Оно тяжело рухнуло в скользкую грязь, и последнее облачко пара сорвалось с бледных уст…       Сколько лет прошло с тех пор, как замок опустел? Трудно сказать. Просто однажды Леди уже в одиночестве вышла из него и никогда больше не вернулась. Весна пришла, и птицы прилетели, Звенит ручей приятнейшей капелью, Снега сошли, вода бежит, Душа моя в тревоге дребезжит. Боюсь я за тебя, девчонка ты моя, И хочется спасти, забрать в далёкие края, Обнять, прижать к себе нежнее, Да только твои силы всё сильнее. Они по-настоящему меня страшат, И боль моя взрывается в стократ! Крылья, нимб, но ты — не божество, Внутри всё мраком поросло. Я знаю, что любовь твоя крепка, Однако мысль эта до сладости терпка. Мне больно, грустно, гадко, Ломаешь всё, взрываешь без остатка. Горят глаза твои всё ярче золотом, Но взгляд безжалостен, пылает холодом, И розы те в саду моём растут, В моих глазах виднеется теперь испуг. Не за себя переживаю, девочка моя, Меня волнуешь ты и вся душа твоя, Боюсь, что ты сгоришь совсем дотла, Меня спасая, не жалеешь ты себя. Как тот ручей ты убегаешь, Как божество, ты всех спасаешь, А кто тебя спасет, о, Розмари! Прошу, остановись, ведь ты сгоришь! Внутри тебя дотлеет тот огонь, Сгоришь и больше не вернёшься вновь, И не спасёшь ты больше никого, О, Розмари, терять тебя мне нелегко! Таешь, как тот снег в апреле, И зазвенит опять вода капелью, И сяду я у белых роз кустов, Ты не спасёшь меня от тех оков. Напомнит о тебе мне, Розмари, Лишь то надгробие на кладбище вдали, И розы те, что посадили вместе мы, Но, чёрт возьми, они — не ты! Напомнит о тебе тот столик в спальне, И даже ветхая аптечка в ванной, И то вино, что полилось рекою, И тот ошейник, что надела я своей рукою. И все те ссоры в отблеске камина, И травы те, что пахли так полынью, И запах твой в моей постели, И даже звон прекраснейшей капели. Всё здесь пропитано твоим теплом, Любой предмет напоминает об одном: О том, как я была жестока, тебя била, Но, Розмари, на самом деле, я любила. Монстр в облике прекрасной леди, Так говорила ты, глаза горели, Пылало сердце и твоя душа, А я не замечала, я была пуста! И ты смогла наполнить до краёв, Ту пустоту, что уж теперь горит огнём, Душа моя кричит и хочет больше, Но нет теперь тебя, и больно очень… Сердце моё вновь уж оживает, Вот так вот просто, вновь спасаешь, Тебя уж нет почти весь год, Оно горит — всё так же чуда ждёт. И чудо будет, просочится ядом, Умру я здесь, с тобою рядом, Я больше никуда не тороплюсь, Жду встречи там и вновь влюблюсь.