Умереть сегодня — страшно, а когда-нибудь — ничего. Владимир Даль
Лазурная шёлковая ткань безупречного небосвода, подсвечиваемая будто изнутри осторожным сиянием открытого всем взглядам солнца, избороздили пышные клочья разорванных на части облаков, чьи белоснежные кудри постепенно принимали вид причудливых фигур. Подгоняя их свободно плыть по голубой пустоте и рассекать невидимыми лезвиями чистое пространство, ленивый ветер воровато нашёптывал небу о тайнах людской жизни, виденных им за время своих бесконечных странствий. Перелётные птицы, неизменные спутницы воздушных потоков, чёрными точками появлялись посреди необъятного горизонта и также бесследно исчезали, безмятежно следуя зову родных краёв. Лишь иногда природная тишина разрывала плотные сети, впуская в своё царство заливистые трели соловьёв и насмешливое клокотание зябликов, и спустя миг снова над величественным лесом смыкалось эхо пленительного молчания. Обрамлённые одинаковым убранством деревья весело сплетничали под властным взглядом небесного светила, купаясь в его золотых водах и ловя молодыми листьями щедрую ласку согревающих лучей. С наслаждением зарываясь босыми ногами в бархатные пряди влажной травы, Эстер чувствовала, как податливая кожа впитывает бусинки умирающей росы, сберегая свежесть уходящего утра и хрупкую невинность ранней весны. Стрекот незримых насекомых, раздающийся над поляной словно бы из-под каждого камня, приятно расслаблял напряжённый слух девушки, созданный для распознавания самых потаённых звуков. Окружающее её подозрительно обворожительное спокойствие нисколько не сочеталось с отголосками увесистой бури, что совсем недавно бушевала внутри исполосованной острием боли души. Ненавязчиво всемогущая природа то и дело напоминала Эстер о предстоящем событии, которое положит конец её извечным страхам или же затянет в омут слепой скорби. Мнимые путы тревоги незаметно оплели её сердце, стягивая в тугой узел мышцы под рёбрами и заставляя лёгкие упруго сокращаться в попытке вобрать в себя больше спасительного воздуха. Звонкий беззаботный смех, вторящий шелесту насыщенных дубовых крон, пархал в душной невесомости, подобно бабочке перелетая из одной стороны в другую и подражая журчащему щебетанию птиц. Эстер прошла дальше по тёплой земле, позволяя стебелькам травы обвивать её щиколотки и щекотать ворсистыми руками чувствительную кожу, и замерла поближе к непоседливой малышке, которая носилась по поляне, не зная усталости. Всё в глубине беспокойного существа Эстер рацветало, когда она слышала этот неповторимый детский смех, такой искренний и настоящий, внушающий неоправданную веру и зажигающий в холодной груди игривую свечу надежды. Не будь в жизни девушки такого отрадного утешения, не требующего от неё никаких объяснений и жертв, она бы, наверное, давно сошла с ума под натиском безжалостной жизни. Неутомимый резвый огонёк бегал и прыгал в высокой траве, почти скрытый от глаз зелёными стеблями и приминающий их своим тоненьким, но неуклюжим тельцем. Издалека обуенную радостью и беспричинным счастьем Муджизе было практически невозможно разглядеть, разве что только приметить её яркие волосы, со временем поддёрнувшиеся более отчётливой рыжинкой. В вьющихся по изящным плечикам локанах тёмный оттенок постепенно выветривался, и вместо него послушную шевелюру девочки опасливо трогал рыжий цвет, под прямыми лучами внимательного солнца полыхающий броским пламенем. Молодое лицо Муджизе приобретало всё больше женственности и нежной грациозности, детские черты с трудом угадывались в округлых, налитых румянцем щеках и озорном взгляде, исподтишка следящем за всем, что движется. За прошедшие месяцы она ничуть не изменила своему неунывающему нраву, и Эстер всё чаще ловила себя на мысли, что крошка Муджизе чем-то похожа на неё в детстве, особенно упрямством и безразмерные любопытством. — Откуда в тебе так много энергии? — шутливо осведомилась Эстер, ясно представляя, как неугомонная девочка бросается прямо в мягкую траву, и на её сером платье оседает золотистая пыльца. Бодрый голосок Муджизе донёсся откуда-то снизу, привлекая девушку приглушёнными нотками веселья и шалости. Её светящееся личико показалось из-за развевающихся на ветру травинок и уставилось на Эстер с неподдельным самодовольством. — А почему ты не играешь со мной? — с намёком на обиду спросила она. — Смотри, как мне хорошо! Пожалуйста, Эстер, давай вместе поиграем! С притворным осуждением качая головой, девушка приблизилась к Муджизе и протянула к ней испрещённую голубоватыми нитями вен руку. Малышка мгновенно насупилась, однако противиться не стала и вложила маленькие пальчики в тёплую ладонь Эстер, позволив той поднять её на ноги. — Ты только взгляни на себя, — ласково упрекнула девочку она, бережными движениями отряхивая её одежду от приставших к ткани пылинок. — Что скажет смотрительница, увидев тебя в таком виде? — Мне без разницы, что она скажет, — фыркнула Муджизе, гордо вскидывая аккуратно посаженную головку. Блики осмелевших лучей отразились на поверхности её тёмно-синих глаз, подчёркивая мелькнувшую в них досаду. — Она не будет ругать меня в твоём присутствии. Тяжело вздохнув, Эстер погладила малышку по рыжеватым волосам и наклонилась к ней, наградив заботливым поцелуем в лоб. — Не забывай, что ты будущая Hanım¹, — проворковала она, задев струйкой своего дыхания её ушко. — Скоро ты вырастешь и покинешь стены этого приюта, чтобы создать собственную семью. Уже сейчас тебе следует учиться вести себя, как подобает образованной девушке. — Но у меня есть семья! — запротестовала Муджизе, бросив на Эстер немного враждебный взгляд из-под опущенных на глаза редких бровей. — Я хочу жить вместе с тобой! Умиляясь про себя искренней привязанности малышки к её скромной особе, Эстер приобняла девочку за плечи и повела вперёд, неспеша ступая по нагретой почве, устланной примятой травой. Муджизе наконец обуздала неукротимую энергию, ключом бьющую в ней через край, и покорно следовала рядом с девушкой, соприкасаясь с её подтянутым боком. Вскоре их шаги сравнялись, превратившись в единую цепь трепетной дрожи и ритмично сотрясая недра спящей земли. — Я тоже этого хочу, милая, — пробиваясь сквозь полотно непрошенной тоски, улыбнулась Эстер, игнорируя болезненный укол, без предупреждения кольнувший её в самое сердце. — Но на всё воля Аллаха. Ты, главное, не печалься обо мне и живи своей жизнью. Я знаю, тебе уготована интересная и непростая судьба. — Это правда! — воскликнула Муджизе, вмиг встрепенувшись. — Когда я вырасту, я пойду в армию, как ты, и буду сражаться с врагами! Мы станет непобедимой командой! Против воли в груди Эстер заклокотал тихий смех, но в голове стрельнула пугающая мысль, что если это действительно случится, то Муджизе окажется в большой опасности. Не один год Эстер провела в рядах Османского войска и убедилась, что далеко не всем женщинам дано постичь суровую правду воинского ремесла, тем более таким изумительным и невинным, какой росла крошка Муджизе. При всей своей любви к девочке и готовности выполнять любые её желания, Эстер не могла допустить, чтобы она пошла кровавым путём, рискуя быть убитой беспощадным врагами. — Не торопись, Муджизе, — остудила пыл малышки девушка, стараясь не показывать ей терзающие её глубинные страхи. — Кто знает, как распорядится Аллах. Всё может быть. Видимо, её ответ вполне удовлетворил Муджизе, потому что она ничего больше не сказала, а только сильнее прильнула к Эстер, словно спасаясь от какой-то неизведанной угрозы. Почувствовав под боком её щуплое трепешущее тело, придающее девочке сходство с беззащитным птенцом, девушка вновь испытала прилив неоспаримой тяги защищать своё чудо и беречь от ядовитых внушений жестокого мира, вселяющих сомнения даже в самые честные сердца. Святая клятва, принесённая павшей жертвой несправедливости Курбан, до сих пор так же страстно горела в душе Эстер, как и в тот день, когда испуганные и заплаканные глаза Муджизе впервые встретились с её слепым взглядом. Долг, который она благородно исполняла все эти месяцы, не мог сравниться с устоявшейся обязанностью бороться за государство, не щадя жизни. Это было нечто большее, вынуждающее Эстер становится тем, кем она никогда прежде не являлась, и в приступе ослепительной ярости бросаться на всех, кто посмеет тронуть Муджизе и причинить ей боль. И Эстер, как ни странно, гордилась этой переменой в самой себе, понимая, что именно такой рано или поздно становится каждая мать — самоотверженной, стойкой и любящей. Исключительно в силах Эстер было сделать Муджизе счастливой, но что-то подсказывало ей, что её маленькая девочка уже обрела своё счастье.***
Широкий каменный забор, угрожающе возвышающийся вокруг утопающего в блеске закатного солнца Топкапы, любезно приютил Эстер на впитавших в себя дневное тепло кирпичах, откуда перед девушкой как на ладони простирались благоухающие владения Дворцового сада. Это место, где её с головой покрывали склонённые к забору ветви высоких платанов, почудилось Эстер идеальным для того, чтобы наблюдать за Смертельной гонкой и при этом оставаться недоступной для чьего-нибудь цепкого взгляда. Болтливые листья не переставая шебуршали возле её ушей, порой заглушая другие окрестные звуки, но зато в редкие мгновения, когда ветер хранил мрачное безмолвие, Эстер различала далеко внизу незнакомые голоса, которые перебрасывались несколькими короткими фразами. Теперь ей приходилось полагаться лишь на свой восхитительный слух, поскольку земля была для неё недоступна. Обжигающий проницательностью ясный взор уходящего на покой солнца, брошенный косыми лучами на сад из-под сводов древнего Дворца, очертил появившуюся словно из ниоткуда крепко слаженную фигуру, побуждая её отбросить позади себя длинную тень. Поступь её была стремительна и тверда, но прерывалась умело замаскированным хромым шагом, по которому Эстер с лёгкостью узнала бы Рустема. Приговорённый к Смертельной гонке пленник держался с поразительной уверенностью, в его окутанных коркой бесстрасного льда глазах не читалось ни намёка на страх, открытая окрепшему ветру широкая грудь смело встречала резкие порывы, из-за чего во всей дерзкой манере бывшего визиря сквозила демонстритивная решительность. Молодой садовник терпеливо ждал его возле дальней стены со стаканом щербета в одной руке и шёлковым шнурком в другой. От этого зрелища у Эстер непременно бы мороз пробежал по коже, а сердце пропустило необходимый удар, нарушая тем самым ритм поверхностного дыхания. Девушка выбрала пунктом своего наблюдения именно ту стену забора, до которой Рустему предстояло добежать первым в случае, если садовник преподнесёт ему красный щербет. Пусть она не имела никаких шансов лицезреть напряжённое состязание между бывшим визирем и его юным противником, витающее по саду ощутимое волнение всё равно проникло в её сдавленное когтями могильного холода сердце, отравляя кровь парами невыносимой тревоги. В считанные минуты даже камень, делившийся ослабевшим теплом со скованным телом Эстер, пропитался атмосферой едкого страха, постепенно остывая. Ожидания тянулись чересчур медленно, пока наконец навострённый слух девушки не защекотали отдалённые быстрые шаги, похожие на беспрерывный бег двух подгоняемых разными чувствами людей. Подскачив от неожиданности, Эстер тщательно прислушалась, но так и не сумела понять, насколько велик отрыв между ними и кто лидирует, поскольку надоедливые деревья будто специально сбивали её с толку своим набирающим силу шёпотом. Одно было ясно: Рустем и садовник приближались, а это значит, что скоро она узнает, какое будущее избрал повелитель для её дорогого друга. Ловкость тонких рук и прирождённое проворство помогли Эстер спуститься с вершины забора и использовать для этого многочисленные выемки и трещины в стене, обнаруженные девушкой с помощью тактильного обследования каменной поверхности. Едва оказавшись на земле и почувствовав под ногами её непоколебимую твёрдость, Эстер нырнула под хитросплетение веток какого-то куста, надёжно прячась от возможных сторонних наблюдателей. Теперь она с облегчением обострила притуплённые чувства и сразу оценила обстановку разыгравшегося в саду смертельного состязания. Хромой шаг Рустема, к удивлению девушки достаточно смелый и подавляющий всякие изъяны в его привычной походке, летел над поверхностью почвы, почти не касаясь её, а вровень с ним тихой тенью неслись налитые силой шаги молодого садовника. Как определила Эстер, пока что Рустем опережал своего противника, хоть и всего лишь на малую долю, но юнец не отставал и с молниеносной скоростью настигал свою жертву, наровя в любую секунду наброситься на него и стянуть шею шёлковой верёвкой. Обоих уже одолевала пожирающая энергию усталость, и Эстер с нарастающим ужасом заметила, что поступь Рустема медленно слабеет, а бег садовника тем временем неотвратимо приближается к нему, стремительно сокращая небольшое расстояние. Не выдержав мучительной боли в бешено колотившемся сердце, девушка выпрямилась во весь рост, окунаясь в солнечный водопад медных лучей, и прокричала во всю мощь, на какую только были способны её натянутые напряжением голосовые связки: — Рустем, давай! Ещё чуть-чуть, пожалуйста! Родной кроткий взгляд, даже в пылу роковой гонки со смертью излучающий знакомую скупую нежность, бегло скользнул по искажённому отчаянием и надеждой лицу Эстер, но этого ей хватило, чтобы осознать, что её мольба достигла цели. Совершив последний рывок, Рустем упёрся руками в стену прежде, чем протянутые к нему пальцы садовника успели сомкнуться на его плече. Вне себя от пробившегося через непроглядную завесу страха ликования Эстер подбежала к другу и обвила руками его часто колыхаемые плечи, в упоении прижимаясь к его мощному телу. Их пляшущие в одинаково бешеном темпе сердца неаккуратно столкнулись друг с другом, будто вознамерились пробить барьер чужой груди, прерывистое дыхание смешалось в сухом воздухе, подминая под трепетное дребезжание посторонние шумы. Уткнувшись носом в кафтан на плече приходящего в себя Рустема, Эстер глубоко вдохнула его неприметный аромат, удовлетворённо затопляя им пылающие огнём лёгкие. — Как ты? — снова обретая дар речи, выпалила девушка, нехотя отстраняясь от друга. Тонкими пальцами она судорожно вцепливалась в его одежду, точно никак не могла поверить, что он стоит прямо перед ней. — В порядке, — коротко бросил Рустем, одарив её щемящей улыбкой. — Благодаря тебе, Эстер. Я уже подумал, что всё, конец мне, а тут ты. Дрожащие губы Эстер неуклюже ответили кривой усмешкой, и она порывисто прильнула лбом к коренастой груди бывшего визиря, чем вогнала его в скромное замешательство. — Ты всё-таки победил, — вполголоса обронила девушка, по-прежнему чувствуя желанное биение не успевшего успокоится сердца. — Я так горжусь тобой. Мокрые ладони Рустема осторожно прошлись по её иногда вздрагивающей спине, окончательно снимая принесённое переживаниями измождение и разрушая остатки дикого ужаса. Её бесстрашный друг одолел саму смерть в этой непростой борьбе, отстояв своё право на жизнь и, возможно, даже на милость повелителя. На этот раз Аллах сжалился над Эстер и не стал отбирать у неё ещё одного близкого человека, тем самым подвергая её острым мукам и извечным угрызениям совести. — Всё будет хорошо, — успокоил её Рустем, задержавшись сожалеющим взглядом на незрячих глазах девушки, выражающих бескрайнюю встревоженность. — Смерть мне больше не грозит. Тебе нечего бояться. — А я и не боюсь, — возразила Эстер, отклоняясь от бывшего визиря и вновь пытаясь улыбнуться. Сведённые судорогой лицевые мышцы отказывались слушаться. — Всё закончилось благополучно, и я счастлива. Необходимое им двоим уединение было безжалостно прервано внезапно подошедшими стражниками, чьё появление отозвалось в сознании Эстер нервным отвращением. Она предупреждающе схватила Рустема за руку, а тот удивлённо посмотрел на неё. — Чего им опять надо? — резко спросила девушка, подозрительно нахмурившись. — Неужели ты по-прежнему остаёшься пленником? — Это ненадолго, — заверил её бывший визирь, но в его хриплом голосе ей почудилась бледная фальшь. — Обещаю, скоро меня выпустят на свободу, и этот кошмар завершится. От испытанных потрясений язык Эстер прилип к нёбу, лишая её возможности вымолвить хоть слово, и потому она только кивнула. Стражники повели Рустема прочь, оставив девушку мириться с вынужденной разлукой, и без того слишком долго терзающей её сердце. Не успели, однако, шаги затихнуть в отдалении, как за спиной Эстер зародилась новая горделивая походка, по которой она мгновенно узнала Бали-бея. Строгий взгляд отца так и стрелял тёмными молниями, когда девушка обернулась к нему, приготовившись к волне очередных упрёков. — Что за дурная привычка вмешиваться не в своё дело? — без обиняков напустился он на сохранившую равнодушие дочь, недобро прищурив похожие на ягоды ежевики глаза. — Может, повелитель назначил тебя пашой, а я ничего об этом не знаю? — Оставь эти глупости, — фыркнула Эстер. — Рустем — мой друг, и его судьба имеет ко мне самое прямое отношение. Я имею право знать, что с ним будет. Однако непробиваемый взор Бали-бея не смягчился, и в нём не промелькнуло ожидаемого понимания. — Не слоняйся здесь, — строго наказал он, и Эстер не сдержалась, чтобы не закатить глаза. — Повелителю не нужно знать, что ты приходила. Возвращайся домой и никому не говори об этом. Как бы девушке не хотелось воспротивиться, она была вынуждена признать, что отец прав. Приговор Рустема являлся частью государственных дел, и ей, обычной воительнице, не пристало демонстрировать своё беспокойство у всех на виду. Сдержанно кивнув Бали-бею, Эстер развернулась и направилась к выходу из Дворцового сада, провожаемая пристальным взглядом отца. Угасающий свет заходящего солнца путался в её отливающих сталью чёрных волосах, растворяя в блеклых сумерках стройную фигуру девушки и бросая ей в спину остатки весеннего тепла. Тяжёлые ворота замкнулись позади неё, избавив от необходимости оглядываться, но Эстер всё равно сделала это, врезавшись взором в отчуждённые стены Дворца. Статные и недвижимые, они источали бесстрастный холод, о который вдребезги разбилось эхо её отпущенного в пустоту отчаяния.