Разлука только усиливает власть тех, кого мы любим Ромен Роллан
Неподвижные солнечные воды как никогда создавали впечатление весомой тяжести, рассыпая золото по головам трепешущих деревьев и зелёному одеянию древней земли. Всё, чего касались длинные насыщенно-жёлтые пальцы небесного хозяина, тотчас начинало полыхать ослепительным огнём, не несущим, однако, в себе никакой опасности. Позолоченные цветы и деревья нежились в тёплых ваннах, с удовольствием распуская навстречу солнцу прелести скрытого прежде неповторимого убранства, как бы благодаря жаркое светило за его великодушную щедрость. Пугливые тени торопливо прятались в самых потаённых уголках неизведанных мест, не решаясь нарушить уединённое правление яркого царя и не думая посягать на его необъятные владения. В налитом свежей сухостью воздухе уже чувствовался окончательный приход долгожданной весны. Как обычно бывало при наступлении этого времени года, окрестности Дворцового сада постепенно оживали, сбрасывая с себя остатки зимнего сна, и в считанные дни наполнялись неукратимой жизнью, которая кипела повсюду. Разнообразие пёстрых цветов насыщало унылость прошедших холодов всеми возможными красками, от алого до нежно-голубого, и мир ощутимо преображался, радуя любой неравнодушный глаз скромной, но настоящей красотой. Мягкокрылые бабочки и мотыльки разносили по саду множество самых разных ароматов, перелетая с одной головки растения на другую и подпитывая свои маленькие тельца необходимой для существования пыльцой. Наслаждаясь любимым сезоном ущемлёнными недрами покалеченной души, Эстер заметно чувствовала разницу между своим нынешним настроением и той беспорядочной бурей эмоций, что не так давно пленили каждую клеточку её податливого тела. Сейчас, беззаботно гуляя по знакомым аллеям Дворцового сада, где всякое деревце помнило её семнадцатилетней девчонкой, она наконец впустила в скованное тревогами сердце спасительное умиротворение и поддалась заманчивому зову незримой свободы. Погрузившийся в глубину временного сна всегда чуткий слух девушки теперь ловил только бледное молчание приправленной природными звуками тишины да едва различимый трепет чужого дыхания, иногда по неосторожности задевавшего её ухо. Неизменно самоуверенная и гордая поступь идущей рядом с Эстер Михримах Султан неизбежно тревожила мелкий гравий садовых дорожек, создавая приятный и усыпляющий шум. Пурпурное платье госпожи приломляло свет солнца шёлковой полупрозрачной тканью и от того казалось более естественным и идеально подходящим под безупречную фигуру дочери падишаха. Умеренный вырез декольте обнажал пока что белую грудь, лишь слегка прикрытую ниспадающими на неё тёмными локонами, длинную изящную шею облегало неприметное жемчужное ожерелье, придающее образу Михримах утончённости и женственной грации. По сравнению с ней Эстер выглядела хуже городского бродяги, будучи одетой в простой повседневный наряд, но это отнюдь не мешало лучшим подругам бесцельно бродить по саду бок о бок, болтая о всевозможной чепухе. С событий Смертельной гонки минуло два дня, но до сих пор Эстер не приходилось слышать от кого-либо новостей о Рустеме, не говоря уже о том, чтобы встретиться с ним самим. И пусть девушка больше не сомневалась, что её другу ничего не угрожает, какая-то доля неутихшего волнения по-прежнему присутствовала где-то на подкорке её сознания, затаившись глубоко внутри неё. Невыносимое чувство набирающей силу опасности преследовало Эстер как днём, так и ночью, ни на миг не позволяя ей спокойно вдохнуть и избавиться от гложащих её переживаний. Несмотря на несвойственный весне испепеляющий зной в груди девушки поселился адский холод, превращающий кипящую кровь в студённый лёд, а под кожей развивался цепкий страх, бросая Эстер в агонию мелкой дрожи. Временами ей чудилось, что ничего впредь не поможет ей изгнать из лихорадочных мыслей вечных спутников какого-то неоправданного ужаса, и она обречена мириться с этой участью до конца своей жизни. — Правда здесь хорошо? — звенящий голосок Михримах поразил рассеянную Эстер ударом внезапной молнии, и она предательски вздрогнула, мгновенно устыдившись своей реакции. — Да, правда, — скупо отозвалась она и разгладила несуществующие складки на рубашке, пытаясь отвлечь внимание подруги от этой неловкости. — Мы вышли в сад, и плохих мыслей как не бывало. Госпожа славилась своей поразительной проницательностью, которую, видимо, унаследовала от отца, и потому Эстер заранее приготовилась к тому, что её старания отвести от себя подозрения окажутся тщетными. Наблюдательный взгляд острых глаз Михримах подцепил её веским блеском, и девушка поняла, что той всё-таки удалось поймать её на лукавстве. — Я вижу, что-то тебя тяготит, — ласково заметила госпожа. Нотки неподдельного беспокойства, отчётливо прозвучавшие в её тоне, никак не сочетались с требовательным огоньком, вспыхнувшей в её чистых глазах. — Опять о Рустеме думаешь? Гравийное покрытие широкой дороги сменилось мягкой почвой, и Эстер догадалась, что они подошли к кромке леса. Внезапно она остановилась, и Михримах застыла чуть впереди, в недоумении оглянувшись на неё. — Ты права, я думаю именно о нём, — созналась девушка, не в силах выносить изучающий взор госпожи, невольно буровивший её насквозь. Из-под прикрытых век подруги стрельнуло торжество, быстро сменившееся горьким пониманием. — Хоть Рустем и выиграл гонку, это не значит, что его жизнь в безопасности. Повелитель в любой момент может поменять решение, и я рискую узнать об этом тогда, когда будет слишком поздно. Исходившая от Михримах строгая твёрдость без предупреждения ударила Эстер мощным потоком прямо в грудь, добравшись до замеревшего сердца и разбив его ледяные оковы на сотни кристалльных осколков. Покорённое серьёзностью юное лицо госпожи излучало такую живую решительность, что девушка на миг перестала узнавать в ней свою спокойную и рассудительную подругу, излишне редко позволяющую себе всплески чрезмерной гордыни. — Не желаю впредь слышать подобные слова! — властно заявила Михримах, и из её прекрасных глаз посыпались огненные искры. — Мой отец — справедливый и честный правитель, он никогда не обманет чужое доверие! Если ему в руки вверена чья-то жизнь, можешь не сомневаться, он распорядиться ею правильно. Тонкая грань между слепым гневом и желанием утешить Эстер затрещала по швам на поверхности пронзительного взгляда госпожи, вынудив обескураженную девушку изумлённо округлить незрячие глаза. В последний раз Михримах давала волю своей ярости в те далёкие дни, когда они с Эстер ещё не были особо близки и питали друг к другу взаимную неприязнь. Прошло время, и дочь султана усмирила свою детскую обиду, когда-то приченённую ей Бали-беем, и немало изменилась, что послужило для двух враждующий девушек началом их крепкой дружбы. Эстер надеялась, что никогда не застанет Михримах в очередном приступе неконтролируемого негодования, на который её толкнула уязвлённая гордость. Поэтому сейчас, стоя под прицелом стального взора госпожи, она испытывала не столько замешательство, сколько сожаление и раскаяние. — Я бесконечно уважаю и люблю Сулеймана, Михримах, — примирительно произнесла Эстер, всё ещё ловя разгорячённой кожей лица загнанное дыхание подруги. — Никогда у меня и в мыслях не было сомневаться в его справедливости. Прости меня, если я сказала что-то не так. — Нет, это ты прости, — выдохнула Михримах, и её недавно метающий молнии взгляд смягчился, а резкий голос приобрёл свойственное ему бархатное звучание. — Я погорячилась. Надеюсь, ты не обиделась? Высохшие губы Эстер тронула искренняя и тёплая улыбка, и она приблизилась к госпоже, успокаивающе дотронувшись до её плеча. — Не бери в голову, — отмахнулась девушка, желая поскорее приободрить расстроенную Михримах. — Я тоже сегодня сама не своя. Столько всего навалилось. Ответив Эстер признательным взором, госпожа плавно сошла с места, увлекая её за собой, и словно бы ничего не случилось продолжила идти по крайней аллее. От её неожиданной вспышки агрессии не осталось ни следа, чему Эстер с облегчением обрадовалась, ощутимо сбрасывая с плечей окрепшее напряжение. Треск в воздухе быстро испарялся, возвращая утерянный баланс безмятежности и одиночества, а это мелкое происшествие забылось в следующее же мгновение, улетучившись из памяти Эстер вместе с другими неугодными ей мыслями. Постепенно сознание девушки превратилось в приют для бесполезных раздумий, но она охотно держала эти думы при себе, цепляясь за них, как за единственную возможность отвлечься от постоянных тревог и страхов. Общение с Михримах поселяло в её теле ненавязчивую лёгкость, пробуждая в уравновешенном биении сердца эхо подавленного счастья. Раньше Эстер освобождала истинные эмоции исключительно в компании маленькой Муджизе, потому что ей чувство полной защищённости и любви требовалось ничуть не меньше, но девушка не могла представить, что откровение с Михримах способно подтолкнуть её на подобные ощущения. Присутствие госпожи дарило ей тот самый заботливый уют, в котором Эстер отчаянно нуждалась, и всё больше их отношения походили на неразрывную связь родных сестёр. Обрезав любые нити, на концах которых дрожала суровая реальность, Эстер с лёгким сердцем погрузилась в безобидные размышления, не замечая ничего вокруг. Опомнилась она только тогда, когда Михримах вновь замерла как вкопанная, всколыхнув весеннюю дымку своим удивлённым вздохом. Настороженно нахмурившись, Эстер поравнялась с госпожой и выжидающе заглянула ей в глаза. — В чём дело? — Смотри-ка, там что-то происходит, — заговорщески понизив голос почти до шёпота, ответила Михримах, сближая с ней головы. — Толпа визирей и беев. А ещё я вижу повелителя. Трели непонятного предвкушения испуганной птицей зазвенели рядом с встревоженным сердцем Эстер, и она вытянула шею туда, куда, по её мнению, смотрела подруга, пусть это не могло помочь ей что-либо разглядеть. Обострившиеся чувства не прояснили картину происходящего, кроме того, что охваченное волнением существо девушки вдобавок заразилось сгустившимся вокруг этих людей напряжением. — Повелитель не стал бы приходить просто так, — задумчиво заключила Эстер и уверенно расправила плечи. — Пойду, узнаю. — Может, не надо? — забеспокоилась Михримах. — Вдруг он разозлится, увидев тебя? — Просто подожди меня здесь, — с намёком на досаду посоветовала девушка, умело сопротивляясь настойчивому взгляду подруги. — Я скоро вернусь. Не дожидаясь новых возражений со стороны госпожи, Эстер с прытью горной лани понеслась к небольшому собранию государственных деятелей, не забывая о необходимости держаться в тени и не привлекать всеобщее внимание. К её счастью, скраю ото всех в величественной позе стоял Бали-бей, и девушка незаметно юркнула за его крепкое плечо, чем застала отца врасплох. — Снова ты? — приглушённо возмутился он, внешне сохраняя ледяное равнодушие. Недобрые нотки в его утробном голосе ясно выдавали его гнев. — А ну кышь! Полностью проигнорировав недовольство Бали-бея, Эстер осторожно выступила из-за его мощной фигуры и сразу по горло увязла в омуте острой враждебности, от которой у неё спёрло дыхание. Все без исключения чиновники были чем-то разгневанны, а кто-то не стеснялся проявлять откровенное презрение, но всё же под шквалом общей ярости затерялся одинокий огонёк отчаяния, пробивший Эстер на невольную жалость. — Что случилось? — от чего-то хрипло осведомилась она, подавляя приступ отвращения. — Не твоего ума дело! — огрызнулся Бали-бей, и его тёмные глаза заволокло непроглядным мраком. — Уходи, ради твоего же блага, прошу тебя. Поняв, что от отца она всё равно ничего не добьётся, Эстер отделилась от него и подобралась поближе к центру образовавшегося круга, откуда до неё доносился ничтожный всплеск безнадёжного сожаления. На себе девушка уже ощущала испепеляющие взгляды нескольких визирей, но и ухом не повела в их сторону, продолжая впитывать мелкие импульсы кого-то, кто выделялся из толпы благодаря неприкрытой тоске. По воле случая или же повинуясь велению судьбы, этот кто-то нервно переступил с ноги на ногу, и земля под Эстер неравномерно дрогнула, выдавая хромую походку Рустема. Сердце девушки пропустило не один и даже не два удара прежде, чем она осознала, что находится в двух шагах от своего друга. Лишь тот факт, что перед Рустемом замер никто иной, как султан Сулейман, помешал Эстер отбросить прочь осторожность и окликнуть бывшего визиря, не боясь быть обнаруженной другими участниками собрания. Поддёрнутый неоспаримой властью взгляд повелителя, способный любого подвергнуть пыткам непрошенного страха, был обращён на Рустема, а тот всё сильнее терялся, не зная, куда деться от нарастающей тревоги, вызванной столь бесцеремонным вторжением в пространство личных чувств. Эстер стиснула зубы так, что они заскрипели, чтобы удержаться от жгучего желания броситься между султаном и его подчинённым, приняв на себя сокрушительную волну убийственного гнева. Судя по всему, она подошла к самому концу разыгравшейся дискуссии, поскольку самообладание Рустема разрушалось на глазах, и он с трудом скрывал от посторонних обременяющую его усталость. — Моё решение окончательно и не подлежит обсуждению, — тоном, не терпевшим возражений, заговорил Сулейман, медленно сокращая расстояние между ним и бывшим визирем. — Ты немедленно покинешь территорию этого города и больше никогда сюда не вернёшься. Если же в тебе найдётся хоть капля смелости ослушаться меня, любой, кто встретится с тобой вблизи моих владений, получит право убить тебя. Вникнув в смысл приказа повелителя, Эстер безудержно вздрогнула, а сознание её затопили бескрайние воды жаркого отчаяния. Что-то на удивление сильное, но уже неисправно надломленное протестующе билось ей в рёбра, заставляя мышцы под ними сжиматься в болезненном спазме. Громкий вздох ужаса застрял в передавленном когтями печали горле, так и не тронув тёплыми потоками сухость её побледневших губ. — Я подчинюсь Вашей последней воле, повелитель, как делал это на протяжении всех минувших лет, — надреснутым голосом отозвался Рустем, склоняя голову в знак непоколебимого послушания. Он даже не попробовал воспротивиться своему приговору, оставив за пределами своего разбитого существа всякую надежду на милость. — Клянусь, Вы никогда не увидите меня снова. Наградив бывшего визиря пренебрежительным взглядом и сдержанным кивком, Сулейман сделал шаг назад, позволив ему наконец свободно дышать. Справившись с ледяным оцепенением, Эстер до крайности напрягла мышцы всего тела, суетливо соображая, что же она может предпринять, чтобы отвратить от Рустема это чудовищное наказание. Край её здравого рассудка безжалостно напоминал ей, что ничего сделать невозможно, и остаётся только смириться, но девушка упрямо отметала убеждения разума, всецело отдаваясь обуревавшим её чувствам. — С тобой пойдёт кто-нибудь из моих визирей, — добавил Сулейман, и внутри Эстер встрепенулась надежда. — Надёжный сопровождающий доложит мне о том, что ты благополучно и безвозвратно пересёк границу Стамбула и прилежащих к нему земель. Разящие потаённой горечью глаза Рустема затуманились болью, однако он не проронил ни слова и только согласно кивнул. Потеряв терпение и последние силы наблюдать за страданиями друга, Эстер шагнула вперёд, приковав к себе множество неодобрительных взглядов, в том числе пристальный взор повелителя, выражение которого она затруднялась понять. — Повелитель, позвольте мне пойти, — чётко выпалила девушка, с упорством и рвением встретив застланные бурей глаза Сулеймана. — Все визири нужны Вам здесь. Я выполню Ваше поручение в лучшем виде, не сомневайтесь. Казалось, Сулейман вот-вот сумел бы прочесть её мысли, настолько обжигающим и тяжёлым сделался его взгляд. Спустя несколько томных секунд султан немного оттаял и прикрыл веки, демонстрируя согласие. — Ступай, Эстер. Тебе я готов довериться. Не подведи меня. Торопливо поклонившись султану, Эстер приблизилась к Рустему, чьи глаза светились трогательной благодарностью и вместе с тем броским недоумением. Девушка не посмела выражать терзающую её боль в присутствии Сулеймана и его визирей, поэтому ограничилась лишь тем, что безмолвно утешила друга мягким взором, вложив в него отголоски отшумевшей в её душе борьбы. Не сговариваясь, они побрели к конюшне, и за весь их недолгий путь, исполосованный следами похороненной в сердцах скорби, каждый из них слышал горькую песню угнетающего молчания.***
Утопающее за розоватой вуалью горизонта солнце освещало медным сиянием спины двух утомлённых путников, без передышки промчавшихся галопом на лошадях от Стамбула до нежилых территорий, что простирались далеко за границей Эдирне. Закат только-только разбрасывал по небу прекрасные краски рыжевато-пурпурной политры, когда Эстер и Рустем достигли цели и задержались на склоне высокого холма на неопределённое время, любуясь по истине завораживающим чудом природы. Не имея возможности оценить красоту прочерченного блеклыми цветами небосвода, Эстер не потеряла способности впитывать в себя её волшебство и наслаждаться почти детским восторгом, исходившим от её верного друга. Их плечи соприкасались, Мотылёк и Рыжий Охотник по-дружески фыркали в чужую гриву, разговаривая о чём-то своём, и в отяжелевшем сердце Эстер застряла тоскливая мысль, что они с Рустемом делят последние мгновения, отведённые лишь им двоим. До темноты девушка должна вернуться в Стамбул, а значит, наступило время прощаться. — Мы оба осознавали тот риск, на который осмелелись, — первым нарушил тишину Рустем, словно догадавшись о её чувствах. Ржавые блики засыпающего солнца игриво дребезжали на поверхности его влажных глаз. — Помни, Эстер: я ни за что не пожалею, что спас тебя тогда. — Я не просила о помощи, — резче, чем рассчитывала, бросила Эстер, упрямо сопротивляясь давлению невидимого кинжала, всё глубже входящего в её грудь. — Да, мы избежали страшного, но какой ценой! Уж лучше бы повелитель казнил меня, как истинного предателя! На твоём месте должна быть я! Бесконтрольное горе захлестнуло Эстер, к горлу подкатили рыдания, а глаза защипало от набежавших на них слёз. За один миг она оказалась на грани истерики, но вдруг грубоватые, но до боли нежные ладони приподняли ей голову, прильнув к её щекам. Рустем смотрел на девушку немигающим, полным сожаления и ласки взглядом, на дне которого она могла бы найти отражение собственной скорби. — Не горюй обо мне и поскорее забудь, — чуть улыбнувшись, прошептал он в то время, как их лошади обменялись прощальным поклоном. — Так заведено, что люди рано или поздно уходят из нашей жизни, а на их место приходят другие. Отпусти меня, Менекше, и живи дальше. — Нет! — порывисто воскликнула Эстер, и её кожу прочертила дорожка первой слезы. — Ты мой друг, и я никогда не забуду тебя, Рустем! Бывший визирь покачал головой, отнимая руки от лица девушки, и дёрнул Рыжего Охотника на себя. Конь с огненной шерстью, полыхающей настоящим пожаром под лучами заката, отпрянул от Мотылёк и развернулся спиной к солнцу, повинуясь команде своего хозяина. — Прощай, Малкочоглу Эстер, — оглянувшись, проговорил Рустем. — Аллах сбережёт тебя. Не успела Эстер прокричать ему вдогонку ответные слова прощания, как Рыжик пустился в стремительный галоп, вздымая над землёй клубы дорожной пыли. Из-под копыт коня вылетали мелкие камни, длинная грива развевалась на ветру, а сидящий на его спине всадник наклонился вперёд, отбрасывая на холмистые степи причудливую тень. Время для Эстер растворилось в общем потоке вечности до тех пор, пока она смотрела незрячими глазами вслед своему другу, мнимо провожая его до неизведанной дали, где он постепенно мерк, превращаясь в точку на горизонте и наконец исчезая совсем. С подбородка поочерёдно капали слёзы, Эстер не могла что-либо сделать с ними, потому что просто не хотела. Мыслями она по-прежнему была рядом с Рустемом, степным орлом парила над его головой, отслеживая изгибы лежащего перед ним пути, и предчувствовала, что где-то там, в чужих для неё краях, он обретёт своё счастье. Именно это он заслужил, потратив лучшие годы на служение Османской Империи и доказав в конце концов своё благородство чуть ли не ценой жизни. — Пойдём, Мотылёк, — обратилась к золотистой кобыле Эстер, отрывая пустой взгляд от бескрайних прерий. — Пора возвращаться домой.