Семья — это самое важное, что есть в мире. Если у вас нет семьи, считайте, что у вас нет ничего. Семья — это самые прочные узы всей нашей жизни Джонни Депп
Мнительные пальцы наступающего рассвета несмело выхватывали из тумана холодных теней, навеянных утренними сумерками, леденящие душу очертания разрушенных построек некогда прекрасного и восхитительного города. Долгая, богатая на события ночь наконец разомкнула стальные когти непроглядной тьмы, стремительно растворяясь в полупрозрачной пустоте, что кропотливо сплели из рваных слоёв мрака первые лучи света восходящей на востоке зари. Окрашенные бледным золотом полосы солнечного сияния прочертили устланную пеплом землю, выхватывая из оседающей вокруг чёрной пыли незатронутые беспощадным огнём участки прежнего безупречного убранства. Подсвеченное раннее огненным оттенком беспокойное небо вновь погрузилось в цепкие объятия властной темноты, а теперь с нарастающим наслаждением расплывалось над головами неспящих пастельной палитрой перламутровой сирени и насыщенного цвета алой розы. На исперщённый причудливыми красками горизонт медленно поднималось ленивое солнце, сменяя на извечном посту подругу-луну, которой этой ночью посчастливилось стать свидетельницей незабываемых происшествий и испытать на своём серебряном лике множество полных искренней мольбы взглядов. Не одна слеза была пролита под покровом её хрустального блеска, но каждая схоронилась в надёжной тайне, утонув за краем земли вместе с преданной стражницей ночи. Набирающие силу только что рождённые предрассветным туманом лучи с неожиданной лаской касались поддёрнутого бедностью лица Эстер, приятно ослепляя глаза и испепеляя на огрубевшей коже следы проступившей испарины. Путь от Дворца до хорошо знакомого ей района погребённого под сгоревшими обломками Стамбула как никогда показался ей тяжёлым и невероятно трудным несмотря на то, что она знала эти дороги как свои пять пальцев. То тут то там по почерневшей почве были разбросаны куски уничтоженного пожаром дерева, что лишь вчера представляло собой безопасные стены какого-нибудь здания, на пути то и дело попадались внезапные препятствия, из-за чего Эстер перестала ориентироваться на местности и погрязла в собственной бездонной бездне. Неизменная тьма, непробиваемой преградой восставшая перед её броским взглядом, будто нарочно лишала девушку возможности поймать ускользающие от неё обрывки закреплённых на затворках сознания воспоминаний, и от того она в смятении ступала чувствительными ногами наугад, почти всегда спотыкаясь или врезаясь плечами в незамеченные остатки руинных домов. Идущая рядом с ней Муджизе не сводила с Эстер сверкающих явной тревогой расширенных глаз, нередко поддаваясь к подруге и намереваясь подхватить её при очередном неудачном шаге. Но девушка наотрез отказывалась принимать чью-либо помощь, ссылаясь на то, что просто ещё не до конца проснулась, и скоро она сможет как обычно с лёгкостью преодолевать любые препятствия, полагаясь лишь на интуитивные ощущения. Однако, когда она снова имела неосторожность подвернуть ногу, оступившись на пересечении двух треснутых досок, и едва ли не растянулась с позором на земле, только рассчётливое вмешательство Бали-бея спасло её от неизбежной волны стыда и досады на собственную беспечность. Всегда серьёзный и готовый к неожиданностям отец вовремя поддержал Эстер под локоть, не позволив ей встретить носом рыхлую почву, и мягким рывком вздёрнул на ноги. Переживая лёгкий испуг, девушка невольно зарделась от осознания того, что теперь обязана Бали-бею целостностью своих конечностей, и скупо поблагодарила его, не желая признавать незамененимое присутствие отца, до сих пор живущего в её представлении несносным грубияном каких поискать. Ей даже пришлось переступить через несгибаемую гордость и безропотно доверить отважному воину свою безопасность, на чём тот успешно настаивал на протяжении добрых нескольких минут. В итоге дальше Бали-бей повёл дочь самостоятельно, помогая ей огибать руины уничтоженных домов, а Эстер крепко держалась за его сильную руку, впервые получая удовольствие от посторонней заботы, тем более оказанной её несклоненным к нежностям отцом. Окончательно запутавшись в усеянной разрушениями дороге, Эстер вскоре вовсе прекратила следить за ней и отключила усердно работающее сознание, прислушиваясь теперь только к хитросплетениям мелких звуков, наводнивших иллюзию великого Стамбула. Бали-бей уверенно шёл сквозь возможные преграды, впологолоса предупреждая девушку о достойном внимания обломке, который следовало аккуратно обойти, и она без привычного упрямства слушалась его советов, решив хоть раз в жизни стать беспомощной дочерью, какой наверняка всё это время видел её отец. На удивление краткая сплочённость вечно недовольных друг другом родственников теплилась в отчуждённой душе Эстер маленьким огоньком притуплённой любви, разливаясь по пустынной груди тягучим чувством защищённости и осторожно напоминая ей о том, что эта потаённая любовь определённо взаимна. Белые стены родного дома смиренно приняли участь, постигшую все окрестные здания, и теперь валялись раздробленные на части где-то под слоем бархатного пепла, навсегда унеся с собой под покрывало сожжённой земли бесчисленное множество наполненных счастьем и горем дней, которые протекали в них один за другим. Вместе с домом детства, в чьих чертогах хранилось столько ценных воспоминаний, раскололась и жизнь Эстер, отделяя её от прошлого без всякой надежды на возвращение. Размышляя над масштабом нанесённого столице ущерба, девушка неумолимо углублялась в безудержную боль, скрытую в запретом на замок сердце, и всё чаще ловила в помутнённой голове пугающую мысль, что обрушившееся на город бедствие отобрало у неё что-то чрезвычайно важное, без чего она обречена чувствовать себя неполноценной и ущемлённой. Всё, что постепенно создавалось под крышей этого дома по прошествии нескольких лет, было вот так просто разрушено натиском бушующей стихии, причём прежнюю атмосферу, прежние чувства и минувшие мгновения восстановить уже будет невозможно. Что теперь связывает Эстер с этим местом? Где ей искать эхо отшумевшего детства и утешать своё плачущее сердце воспоминаниями о пережитых годах беззаботного счастья? Неужели ей суждено забыть это всё безвозвратно и скоропостижно, оставить в руинах родного гнезда детские мечты и страхи? Что же станет убежищем для её запятнанной грехами души? Щуплая, сгорбленная под напором налетевшего ветра фигурка Армин неподвижно замерла посреди ужасных останков и не подала признаков жизни даже тогда, когда Эстер в сопровождении Бали-бея и растерянной Муджизе остановилась поблизости, приковав к матери сломленный печалью взгляд. Казалось, потрясённая женщина мысленно прощается с давним пристанищем многих поколений её семьи, вознося безвучные молитвы небесам, ни за что обрушившим на её долю столько незаслуженных страданий. Сердце Эстер болезненно сжималось всякий раз, стоило Армин еле слышно всхлипнуть, и в конце концов она не выдержала и приблизилась в ней, успокивающе дотрагиваясь оледеневшей ладонью до иногда вздрагивающего плеча безутешной матери. — Мама? — с некоторой опаской окликнула её девушка, незаметно для себя крепче цепляясь пальцами в пропитанную гарью одежду. — Михримах Султан сказала нам, что ты ушла из Дворца раньше. Как давно ты здесь? До этого неплотно сомкнутые веки Армин трепетно задрожали, являя миру чистые, приправленные медью карие глаза, собравшие под стеклянным блеском следы свежих слёз. Окоченевшее тело медленно повиновалось цепкости чужой руки, разворачиваясь навстречу встревоженной Эстер, а отрешённой взгляд, лишённый каких-либо эмоций, вперился в одну недоступную другим точку. — Султан Сулейман Хазретлери оказал нам огромную честь, приняв в своём Дворце, — надтреснутым голосом, ещё более бесстрастным и от того не менее ранящим, заговорила Армин, смотря куда-то сквозь девушку. — Я безмерно благодарна ему, но мне хотелось поскорее вернуться домой. Точнее, к тому, что от него осталось. — О, мама, — тихо выдохнула Эстер, в порыве нахлынувших на неё чувств заключая мать в ободряющие объятия. Ослабевшие руки Армин лишь слегка пробежались по её спине, а потом безвольно повисли, будто у их обладательницы иссякли последние силы. — Я буду с тобой. Повелитель приказал Бали-бею разобраться с мятежниками, и он сейчас уйдёт, но я останусь. Вместе мы выдержим это испытание. Отстранившись от Эстер, Армин заглянула ей в глаза утопяющим в водах слепого отчаяния взглядом, от которого под кожу девушке без предупреждения пробрался острый озноб. Усилием воли утихоморив рвущееся наружу скорбное горе, она приказала себе держаться ради сломленной стенаниями матери и возродить в ней угасшую надежду на лучшее. — Моя бесстрашная дочь, — хрипло прошептала Армин, в немой тоске разглядывая Эстер так, точно не видела её очень долгое время. — Я верю тебе и готова терпеть, каких бы потерь не стоило нам это терпение. Просто не покидай меня, не бросай на произвол судьбы, и я буду счастлива. — Никогда я не брошу тебя, мама, — твёрдо пообещала Эстер, одарив осунувшееся лицо матери любящей улыбкой. — Я сожалею, что не нашла тебя во время пожара, но поверь, я не могла пренебречь жизнью человека, который мне очень дорог. Сейчас я тебя с ним познакомлю. На мутной поверхности потухших глаз Армин неожиданно заблестело нечто, похожее на неподдельный интерес, и Эстер с облегчением обернулась, чтобы поймать ускользнувшие импульсы молчаливого присутствия до сих пор никем не замеченной Муджизе. Одержимая боязливым любопытством девочка степенным шагом мерила периметр громадных разрушений, и взгляд её с каждой минувшей секундой приобретал выражение истинного восхищения, потрёпанного, однако, отголосками перенесённого страха. Наблюдая за её неоднозначными эмоциями, Эстер не могла противиться назревающему внутри неё сочувствию по отношению к сироте, которая вдобавок ко всему ещё и потеряла свой дом. После прошедшего пожара Муджизе ещё не скоро сумеет вернуться в приют, а до этого времени ей необходимо где-то жить, желательно поближе к Эстер, чтобы та могла в любой момент навестить её и убедиться, что она ни в чём не нуждается. На самом деле Эстер уже придавалась подобным размышлениям и благодаря тщательной сортировке всех возможных и невозможных вариантов остановилась на самом подходящем и правильном, но почему-то ни разу не посещавшем думы девушки прежде. Почувствовав, что Муджизе посмотрела на неё в нестерпимом ожидании, девушка кивком подозвала её к себе и почти сразу ощутила равномерную дрожь под ногами, сообщившую о том, что девочка заметила поданный ей знак и поспешила внять его мнимой просьбе. Наконец Муджизе и Армин встретились взглядами друг с другом, в одном из которых застыли замешательство и смущённая растерянность, а в другом — искренняя доброжелательность вперемешку с мгновенной любовью. — Меня зовут Муджизе, — первой нарушила неловкую тишину девочка, и Эстер с нахлынувшим восторгом осознала, что между ней и её матерью уже закрепляется пока что тонкая связь взаимопонимания. — Эстер рассказывала мне про Вас. Вы ведь её мама, да? Вы Армин? — Верно, крошка, — щемяще улыбнулась Армин, и необычайно синие глаза малышки торжествующей засияли. — Это я. Мне приятно, что ты знаешь меня, и моя дочь упоминала меня добрым словом. — Мне тоже приятно познакомится с Вами, Армин, — ответив женщине приветливой белозубой улыбкой, отозвалась Муджизе. — Кстати, Эстер очень похожа на Вас. С потеплевшим сердцем провожая отошедшую в сторону девочку пустым взором, Эстер испытала настоящий прилив омрачённого раньше тучей невзгод счастья и нарастающее блаженство от крепнувшей у неё в груди безумной любви к тем, ради кого она не задумываясь пожертвовала бы жизнью. Балансируя на хрупкой грани между бескрайним морем светлого будущего, несущего с собой спасение от нескончаемых несчастий, и беспощадной бурей назревающих заговоров судьбы против неё и её семьи, девушка всеми силами старалась поддерживать это жизненно важное равновесие и не допускать того, чтобы уйти с головой в один из омутов неизбежного забвения. Преподнесённые ей когда-то Аллахом уроки научили Эстер, что не существует вечного счастья, но и боль не может продолжаться вечно. Значит, у всего так или иначе есть свой предел, ведущий к одинаковому концу, который оставляет после себя разный осадок, и самое главное не утонуть в озере собственных незбыточных мечтаний, созданных из пелены опасных заблуждений. — Почему мы раньше не знали о том, что ты знакома с ней? — прояснившийся голос Армин с оттенками знакомой всесторонней нежности прервал плавный поток раздумий Эстер, заставив её предательски подскачить. — Такая милая девочка! Кто она? — Я рада, что Муджизе тебе понравилась, — справившись с секундным колебанием, произнесла девушка. — Прошлой весной я спасла её от смерти на бродячем переулке. Её мать осудили за воровство и приговорили к казни, но невинную девочку я им не отдала. Забрала с собой и отвела в приют. — У тебя всегда было доброе сердце, — с какой-то скрытой тоской в ласковом тоне проговорила Армин, поглаживая дочь по тонкому плечу. — Ты поступила благородно, Эстер. Вижу, Муджизе вырастет редкой красавицей! — Иншалла, мама, — усмехнулась Эстер, против воли пробуждая в себе мелькающее в недрах сознания желание украдкой взглянуть на Муджизе и полноправно подтвердить слова матери. Криво оттенённые прямым светом восходящего солнца руины загадочно возвышались над притихшим городом, отбрасывая причудливые тени на горстки заботливо убранного с земли ветром пепла. Мелкие чёрные пылинки порывисто взметались в воздух, тревожа его непорочную свежесть едким дыханием не успевшего раствориться дыма, и с таким же необузданным рвением опускались обратно на исполосованную ожогами почву, будто пытались спрятать от посторонних глаз её страшные шрамы. Ловя поникшими плечами томный взгляд равнодушного к мирской жизни солнца, Эстер порой заглядывалась слепыми глазами на те недоступные ей дали, что таили в себе нечто, способное своим пронзительным зовом возбудить в сердце желанное благоговение и заставить его вырваться из груди навстречу долгожданной свободе. Околдованное вольным умиротворением существо изнывало от нетерпения и внезапно обрело давно утихшую жажду, сводящую с ума одним лишь напоминанием о том месте, где не существует ни боли, ни страданий. Там испокон веков поселилась волшебная, ни с чем не сравнимая тишина, верная спутница неповторимого покоя и искусно переплетённых между собой судеб чужих людей, связанных общей утратой. А ещё там, в плену величественного безмолвия, колышет священный воздух тихое дыхание того, кто по-прежнему ждёт возвращения своенравной, ничуть не испорченной своим изъяном особы, которая в этот самый миг тоже вспомнила о нём и уныло вздохнула.***
Уставшая и измученная изнурительной работой Муджизе уснула тут же, стоило ей занять своё место под тёплым боком Эстер и сомкнуть свои прекрасные глаза, затуманенные явным утомлением. Эстер с искренним сочувствием изучала посапывающую в безмятежном сне девочку жалостливым взглядом, жалея о том, что разрешила ей заняться обустройством временного пристанища наравне с ней и Армин. Весь день они потратили на то, чтобы разгрести ненужные обломки сгоревших развалин и смастерить из них что-то наподобие маленького домика, в котором хватит места на них четверых. Под завалами искажённых языками пламени досок Эстер не без радости обнаружила свой дневник, немного потрёпанный, но на удивление целый и почти не тронутый огнём. Армин призналась, что как только вспыхнул пожар, она незамедлительно сберегла этот дневник наравне с другими ценными вещами, потому что знала, как сильно девушка дорожит им. Во власти детского восторга Эстер поблагодарила мать за внимание к её бесценному сокровищу, а вот Бали-бей отнёсся к этому весьма скептически, заявив, что вряд ли бесполезная тетрадь в действительности способна представлять такую огромную важность. Вернувшись после успешного выполнения приказа повелителя, отец обрадовал их новостью, что ему удалось подавить восстание, и все бунтовщики получили по заслугам. Убедившись, что Муджизе заснула достаточно крепко, Эстер мягко высвободилась из её безвольных объятий и бесшумно поднялась с земли, выставляя напоказ наблюдательной луне взмокшие волосы и поддёрнутые приятной усталостью незрячие глаза. Армин и Бали-бей сидели неподалёку напротив друг друга и о чём-то шептались, сблизив головы, но содержание их разговора девушке понять не довелось, поскольку она находилась на приличном расстоянии от родителей. Разумеется, оставаться в стороне она не собиралась и смело направилась прямо к ним, предчувствуя возмущения со стороны вспыльчивого отца и невинное изумление со стороны сдержанной матери. — Эстер, почему ты не спишь? — скорее непонимающе, чем укоризненно спросила Армин, отрывая утопающий в лунном сиянии взгляд от супруга. — Муджизе ведь уснула? — Спит, как ангелочек, — улыбнулась Эстер, опускаясь на выженный участок почвы рядом с матерью. — Мысли о том, что будет дальше, не дают мне покоя. Сбросивший с себя оцепенение Бали-бей метнул на неё неодобрительный взор, в котором помимо всего прочего читался неоспаримый протест. — Судьба этой девочки теперь зависит от тебя, — в весомое противоречие своему взгляду заметил отец, хотя по нему уже было видно, что окончательное решение останется за ним. — Где она будет жить? Под чьей опекой? Кому ты готова доверить её? Ответ на все эти вопросы Эстер отыскала задолго до того, как начала всерьёз задумываться о будущем маленькой Муджизе, и теперь настало время выплеснуть его на поверхность и тем самым избавиться от терзающих её сомнений. Как бы не отреагировал на это Бали-бей, она настоит на своём и не станет слушать никаких отговорок. — Со мной Муджизе в безопасности, и никому другому я её не могу поручить, — приосанившись, начала девушка, чувствуя необъяснимый трепет на месте своего решительного сердца. — Я приняла решение. Отныне Муджизе живёт с нами под одной крышей, как полноправный член нашей семьи. Вы с лёгкостью замените ей мать и отца, а я буду выполнять роль любящей сестры. Мгновение, показавшееся Эстер длиннее самой вечности, Армин и Бали-бей молча смотрели на неё, не моргая, а потом бегло обменялись одинаково растерянными взглядами. Армин опомнилась первой, и её посветлевшее лицо озарила радостная улыбка, идеально гаромонирующая с бесконечной любовью, придавшей ясности её погасшему взору. — Ты замечательно придумала, милая, — одобрила она, поражая Эстер искренностью своих чувств. Девушка меньше всего ожидала, что за такое короткое время мать успеет привязаться к маленькой сироте и начнёт подсознательно воспринимать её как родную дочь. — Муджизе быстро приживётся у нас, тем более, рядом с тобой. Надо было привести её к нам с самого начала. — Спасибо, мама, — выдохнула Эстер, выпуская наружу невидимые пары мощного облегчения. — Я не сомневалась, что ты согласишья. Что скажешь, Бали-бей? В мрачном ожидании, лишь слегка окрылённом призрачной надеждой, девушка уставилась на обвеянного раздумьями отца, от которого пульсирующими волнами исходило разнообразие неопределённых эмоций, от непоколебимого желания воспротивиться до неохотного признания общего мнения. Но вот в его тёмных глазах полыхнула последняя разящая искра подозрения, и он испустил тяжёлый вздох, мгновенно возродивший в Эстер эхо отзвеневшей признательности. — Если я откажусь, ты всё равно сделаешь по-своему, — словно через силу ответил отец, чем впервые удостоился адресованной ему дочерью счастливой улыбки. — Так и быть, пусть остаётся. Но есть ещё один неразрешённый вопрос: где мы будем жить? Наш дом сгорел до тла. В сгустившемся от ночной свежести воздухе стрельнула первая молния напряжения, рождённая сильным столкновением двух потерянных взглядов Армин и Эстер. Только начавшая обретать очертания рассеянная по краям атмосфера ненавязчивой безмятежности и лёгкости бесследно исчезла, растаяв в ореоле жемчужного мерцания луны и рваными клочьями вознесясь прямо к блестевшим в далёкой вышине звёздам. Неприятное ощущение беспомощности и угнетающего одиночества поселилось в согретой недавним всплеском счастья груди Эстер, превращая живое сердце в бесчувственный камень. Лихорадочно она перебирала в голове быстро разлетающиеся по округе мысли, пока вскоре не ухватилась за одну из них, наиболее подходящую и, возможно, единственную. — До того, как ты поселился в Стамбуле, ты жил в Семиндере, Бали-бей, — заметила Эстер, бросая на отца многозначительный взгляд. — Почему бы нам не переехать туда? Когда наш дом отремонтируют, мы вернёмся. — А ведь Семиндере — действительно хорошее место, — подхватила Армин, согласно кивая. — Больше нам некуда идти. — Но я не могу покинуть Стамбул, — возразил Бали-бей, поддаваясь вперёд и воинственно сверкая погружёнными в тень глазами. — Как же я оставлю повелителя одного? Я должен преданно и честно служить ему на благо нашей Империи. Придвинувшись ближе к возлюбленному, Армин приласкала его покрытую мелкой щетиной щеку своей нежной ладонью, вынуждая его обратить на неё внимание. Охваченный безрассудным упрямством воин посмотрел на верную супругу с неостывшим протестом, но её мягкие прикосновения расслабили его скованные напряжением плечи и остудили забурливший внутри пыл. — Это временно, Малкочоглу, — вторя рокотанию вольного ветра, проворковала Армин, зажигая в глубине бронзовых глаз знакомый пленительный огонёк. — Служить Османскому государству ты сможешь и вдали от султана. Неужели служба тебе дороже семьи? — Не говори так, — осадил её Бали-бей, но неприступное сопротивление вокруг него трескалось под прицелом изнывающего мольбой взгляда любимой. — Я люблю вас и не хочу отдаляться. Но дела государства... Ему пришлось замолчать, потому что Армин вдруг вытянула шею к нему и бережно накрыла его губы своими, заставляя их воссоединиться в коротком, но страстном поцелуе. Эстер смущённо отвела глаза, дабы не ущемлять родителей своим беспордонным вниманием, и старательно предала себе непринуждённый вид, хотя в груди клокотало странное возбуждение. — Ты нужен нам как никогда, Бали, — сладостно шепнула в губы Бали-бею Армин, разрывая чудесные мгновения взаимного влечения, на долю мгновения воссоздавшегося между ними. — Прошу, не отказывайся. — Хорошо, как скажешь, любовь моя, — спустя несколько секунд колебаний ответил воин. — Завтра вечером, после того, как я завершу начатые дела, мы уедем в Семиндере. Родители ещё долго могли ворковать подобно наивным голубкам, поэтому Эстер, успешно не издав ни звука, встала на затёкшие ноги и прошла по посеребрянной лунным светом земле, покидая их полуразрушенное убежище. У неё будет ровно день на то, чтобы попрощаться с Михримах, Мехмедом и Матракчи прежде, чем на необозначенный срок оставить любимый Стамбул и отправиться в неизведанные края. Осознав всю непосильную тяжесть того бремени, что девушка по незнанию сама же и взволила на свои плечи, она в приступе безнадёжной досады напряглась всем телом, с ледяным наслаждением проникаясь судорогой, до предела натянувшей её упругие мышцы. Сердце тоскливо ёкнуло и забилось чаще, жалобно постанывая и выражая громкое нежелание расставаться с теми, кого успело приютить в своей израненной оболочке. Но менять что-либо уже было поздно, и Эстер осталось лишь грезить о завтрашнем дне и предвкушать времяпрепровождение рядом со своими друзьями перед скорой разлукой, которая, как она рассчитывала, точно наступит не навсегда.