Свет причиняет страдание больным глазам, счастье приносит боль раненому сердцу. Тьма — лучшее лекарство как для больных глаз, так и для раненых сердец. Фериде Решад Нури Гюнтекин «Королёк — птичка певчая»
Отныне жизнь моя разделилась на до и после, на то, что было со мной в стенах родного дома, и то, что ожидало меня здесь, в этих чужих краях. Если я скажу, что мне не нравится этот небольшой, но приятный городок, это будет самая настоящая ложь. Разве он не красив? Бесспорно, одно из красивейших мест, где я когда-либо бывала. Дом наш окнами выходит на утопающую в низких облаках горную цепь, из-за вершин которой каждый рассвет восходит солнце, неподалёку можно различить умиротворяющее журчание ручейка, а повсюду, насколько хватает глаз, простирается дикий лес. На удивление тихое и спокойное место этот Семиндере, хоть мне пока трудно найти здесь что-то, что покорит моё сердце и излечит больную душу. Единственное утешение ждёт меня в никому недоступных далях, под покровительством мягких сиреневых лепестков и обворожительного взгляда пробирающих на дрожь ледяных глаз... Чёрт! Снова я подумала о нём, снова все мои мысли возвращаются к нему, и меня гложет предчувствие, будто он способен их прочесть так явно, как если бы ему в руки попал этот дневник! Но я никогда не позволю этому случиться, пусть не льстит себе самодовольными раздумьями, что я сама того не желая вспоминаю о нём. Он не узнает правды, ему не удастся проникнуть в сокровенные уголки моего сердца и найти там что-либо для собственных утех. Искренне я надеюсь на милосердие судьбы, чтобы впредь она не испытывала меня на прочность подобным образом, не заставляла сторониться каждого своего шага, искать встреч с теми, кого мне бы давно следовало забыть. Вот уже пять месяцев как я живу вдали от родных краёв, от дорогих друзей, и всё это бесцельно прожитое мною время тщетно пытаюсь пробудить в себе жажду к одиночеству. Одному Аллаху известно, как же мне претит заниматься поиском новых знакомств, строить будущее там, где нет ничего для меня близкого. Или, быть может, он тоже понимает меня? Может, и ему пришлось в прошлом столкнуться с несправедливостью жестокого мира, что привела его в обитель смерти? Да ведь я ничего о нём не знаю, но, похоже, вся его загадочная натура навеки останется покрытой мрачной тайной, а раз так, я должна забыть. Забыть... Откуда мне взять силы, чтобы убедить саму себя в правдивости моих необъяснимых чувств? Думаешь, я не пыталась предать забвению твои глаза, изгнать из помутнённого сознания твой пленительный образ, уничтожить любые воспоминания о тебе? Пыталась, и не раз. Почему, в таком случае, я продолжаю верить в тебя? Почему не способна принять тебя за волшебство навеянного невидимой тенью сна? Сколько бы я ни старалась, у меня не получается забыть даже твоё имя! Куда мы идём? Чего хочет от нас эта неукротимая высшая сила? Ты и я, единственные свидетели существования безупречного места, которое принято считать прекрасной легендой, всю свою жизнь следуем по тонкой нити тернистой судьбы и даже не подозреваем, что этим нитям суждено крепко сплестись. Ты хочешь этого? А хочу ли я? Впрочем, сердце моё отсчитывает удары до того дня, что станет неизбежным концом для кого-то из нас. Эстер, лето 1548 года, Семиндере.***
В последний раз тщательно проверив свёрнутые в аккуратный свёрток чистые ткани, Эстер топнула ногой в приступе нахлынувшей досады и от бессилия сжала руки в кулаки, не зная, что ей теперь предпринять. Без малого битый час она потратила на то, чтобы облазить весь дом, но так и не сумела найти то, что искала, а ведь вещь была крайне нужной, и в предстоящей дороге без неё обойтись невозможно. Ей даже пришлось обшарить комнату Муджизе, чему та воспротивилась, но не стала, однако, мешать, узнав о такой срочной необходимости. Когда же Эстер успела превратиться в рассеянную и забывчивую? Разве жизнь отшельницы в Семиндере могла столь неблагоприятно на неё повлиять? Или дело в чём-то другом, гораздо более глубоком и туманном? Деревянный пол жалобно стонал под её ногами, сопровождая стремительные шаги жутким поскрипыванием, и заискивающе поблёскивал в свете только что восставшей на небесный престол луны, отливая оттенком мутной бронзы. Разбитое на множество невидимых кристаллов перламутровое мерцание осторожно заглядывало в приоткрытое окно, бережно проникая в комнату сквозь неплотно задёрнутые занавески, и очерчивало погружённые во мрак стены полосами хрустального сияния. Сгуствшийся от мнимого присутствия чужого дыхания воздух беспрерывно трогали чьи-то равномерное вздохи, иногда прерываемые поднатуженным пыхтением или парой аккуратно брошенных в царство безмолвных теней фраз. Невольно растворяясь в объятиях нежной тьмы и позволяя завистливой луне окутать её стройную фигуру своими млечными пальцами, Эстер раздражала повисшую со всех сторон тишину недовольными ворчаниями и почти не замечала, что из дальнего угла за ней бесцеремонно наблюдают. Пара ослепительно горящих в темноте таких же бездонных и утягивающих в свои неизведанные глубины глаз, в оправе идеально падающей на них тени находящие поразительное сходство с хищными огнями кошки, непринуждённо буровили спину Эстер странным для понимания взглядом, так и подмывая её обернуться и удостоить их каплей своего внимания. Бесропотно она вняла их немой просьбе, смело встречаясь незрячим взором с этими стальными глазами, и позволила себе немного улыбнуться, ощутив мгновенную перемену в пылающем в них согревающем и одновременно холодном пламени. — Ты не видел случайно, куда я свой кинжал положила? — невозмутимо спросила девушка, чем вынудила обращённый на неё безмятежный взгляд поддёрнуться хитрой искоркой невинного любопытства. — Никак не могу вспомнить, весь день его искала. Опрокинутый под прямым углом ледяной луч зеркального диска луны выхватил из кучи скомканных теней плечистый силуэт обладателя гипнотизирующего взора, который в эту минуту выискивающе скользнул по комнате, добираясь до самых неприступных щелей. В ожидании Эстер пыталась проследить за тем, куда стреляли его меткие искры, но смогла поймать их лишь тогда, когда они замерли, устремлённые на возвышающейся у дальней стены шкаф. — Вон то не он? — коротко усмехнулся сравнимый с утробным рычанием голос Бали-бея, заставив девушку резко развернуться к объекту его пристального наблюдения. Там, под самым дном деревянного стеллажа, игриво блестело пойманное бликами бледного света лезвие маленького изящного клинка. Метнувшись к мебели, Эстер присела перед шкафом и запустила руку под него, нащупывая рукоять потерянного оружия. Наконец знакомая, потёртая от времени поверхность ручки кинжала прыгнула ей в пальцы, и она с воскликом ликования выудила его из потайного убежища, где он не пойми каким образом смог очутиться. — Наконец-то нашёлся! — восторжествовала девушка, поднимаясь с пола и подставляя оружие под тусклые лучи луны с таким видом, будто обнаружила клад с драгоценными сокровищами. — Спасибо, Бали-бей. Суровый воин сдержанно кивнул и как ни в чём не бывало вернулся к своим вещам, которые до этого утромбовывал в вместительный мешок. Эстер вдруг почувствовала себя слегка неуютно от того, что вновь удостоилась от отца лишь напряжённого молчания, и приблизилась к незашторенному окну, испустив тяжёлый вздох. На протяжении нескольких дней поведение Бали-бея вызывало у неё всё больше вопросов: он стал излишне скованным и неразговорчивым, редко отвечал на какие-либо вопросы и вообще сторонился попадаться на глаза своей дочери, словно между ними выросла незримая, но крепкая стена. Любые попытки Эстер разузнать, в чём причина таких внезапных перемен, оканчивались неудачей, и вскоре она признала поражение и оставила отца в покое, предоставив ему самому разбираться с внутренними противоречиями. Однако сейчас им обоим меньше всего нужны были ссоры и вечные недовольства друг другом, поэтому девушка собралась с мыслями, упрямо игнорируя неровные перестуки встревоженного сердца. — В последнее время ты ходишь сам не свой, — без обиняков начала она, мягко вливаясь в нетронутую бездну вездесущей тишины. — Это предстоящий поход на тебя так повлиял? Ничего, кроме приглушённых ноток всеобщего безмолвия, так и не коснулось острого слуха Эстер, и она огорчённо понурила голову, не желая признавать, что глубоко задета отказом отца поддерживать с ней беседу. Теряясь в собственных безумных догадках, она уже была готова раскаяться в несуществующей вине, только бы получить возможность ненапряжно поговорить с ним, как с человеком, в чьих жилах течёт её кровь. — Нам обоим давно пора объясниться, — неожиданно обронил Бали-бей, проходясь по утопяющей в лунном сиянии фигуре дочери бесстрастным взглядом. — Я всё думал, как тебе сказать обо всём, что тяготило меня все эти годы. Порывисто развернувшись к отцу, Эстер в надежде взглянула на него, сама не понимая, чего именно хочет от него услышать. Извинений и искренних сожалений по поводу бесполезно прожитых бок о бок лет? Страстных обещаний относиться к ней с должным уважением и доверять ей? Или простых, но настоящих признаний в добросердечной отцовской любви? — В одном ты прав, пора положить конец постоянным недомолвкам, — твёрдо констатировала Эстер и шагнула навстречу Бали-бею, подгоняемая его испытующим взглядом. Невысказанные слова, невыраженные чувства, всё это накопилось в недрах её души и долго сидело там без права вырваться на свободу, отравляя своим увесистым присутствием её охваченное беспричинным негодованием существо. Теперь же, когда прочный барьер ослаб под натиском мощных эмоций, девушка больше не противилась входящему из неё потоку. — В пору своего семнадцатилетия я была наивной проказницей, жаждущей приключений и острого вкуса смертельных опасностей. Ты как мог оберегал меня от глупостей, а я не слушала тебя. Но по прошествии этих двух с половиной лет я набралась смелости признаться, что была несправедлива к тебе. Мягкая завеса прозрачного воздуха всколыхнулась совсем рядом с ней, разорванная на мелкие клочья посторонним трепетным дыханием, чьё прежде околдованное притворным холодом тепло так кстати осело на лице Эстер, прогоняя прочь струйки осеннего ветра. На поверхности томных глаз Бали-бея забрезжил слабый луч удивления, почти сразу погребённый под полотном неподдельной признательности, какой ранее девушке не доводилось за ним наблюдать. Неужели её слова настолько тронули его ожесточённое сердце? — Возможно, я являлся для тебя не лучшим примером хорошего отца, — словно через силу выдавил воин, на миг опуская взгляд в пол. — Но всё, что я делал, я делал, чтобы защитить тебя, Эстер. Когда-то я едва не потерял твою мать и никогда бы себе не простил, если бы потерял ещё и тебя. — Теперь я понимаю, — кивнула Эстер, незаметно сокращая расстояние между ней и отцом. От чего-то в груди у неё разлилась жаркая волна непрекрытого сожаления, в которое постепенно превращались обуревавшие её когда-то чувства. — Ты заботился обо мне, пусть иногда не скупался на язвительные замечания, и, самое главное, ты любил меня. А я этого не ценила. Ещё шаг, и вот они оказались так близко друг к другу, что могли соприкоснуться телами, стоит одному из них решиться и сделать последний рывок. Но витающее до сих пор где-то рядом напряжение настойчиво врывалось в расслабленное тело Эстер, остужая разгорячённую кровь и покрывая кожу ледяным инеем, что без предупреждения овладел её ожившим сердцем и грозился сковать стальными оковами холода. Что-то, пока ещё далёкое от понимания девушки, мешало ей раз и навсегда разорвать нити непрошенных сомнений и поверить своему отцу, без колебаний готовому пожертвовать ради неё жизнью. Ватный язык начал заплетаться и так и не смог вымолвить последние важные слова. — Прости за ту боль, что я ненароком тебе причинил, — совершенно незнакомым, бархатно нежным голосом произнёс Бали-бей, чем вогнал Эстер в лёгкий ступор. Но она так и не успела дать развитие этому непрошенному оцепенению, потому что грубоватая рука отца сжала в своих пальцах её хрупкую ладонь, немного опасливо склоняя голову к девушке. — Прости меня, Эстер, если сможешь. Даже не думая сопротивляться и прекрасно догадываясь, что собирается сделать Бали-бей, Эстер вытянула шею к нему навстречу, и в следующий миг их лбы прижались друг к другу так осторожно и ласково, что сперва девушка не до конца осознала происходящее. Чужие руки, переплетаясь пальцами, поднялись на уровень груди отца и дочери, и на несколько томительно тянувшихся мгновений они застыли в такой позе подобно каменным извояниям, под броским взглядом свидетельницы-луны. Никогда Эстер не представляла себе, что какие-либо обстоятельства способны вынудить её сойтись в традиционном ритуале извинений со своим отцом, но, стоя близко к нему и впитывая в себя ту малую часть родного тепла, что он щедро ей преподнёс, она с нарастающим умиротворением чувствовала, как обретает желанную любовь. — Я прощаю, Бали-бей, — искренне прошептала Эстер, отстраняясь от воина и заглядывая в его тёмные глаза, выражающие настоящее счастье. — И ты меня прости. Непробиваемая броня жёсткой проницательности, неизменно сопровождающая каждый прямо брошенный из-под прикрытых век взгляд Бали-бея, развеялась от лёгкого дуновения неощутимого ветра, а затем исчезла совсем, испепелённая чистым светом наблюдающих за ними с неба звёзд. Перед Эстер предстал абсолютно другой, изменивший своим прежним убеждениям человек, в котором она с трудом узнавала своего всегда острого на язык отца. Окончательно её сбило с толку неожиданное рвение Бали-бея, подсказавшее ему заключить дочь в крепкие объятия, и этому девушка тоже беспрекословно подчинилась, в упоении обретая защиту под коренастым телом отца. — Я люблю тебя, — шёлковым голосом молвил Бали-бей, вряд ли подозревая, как сладостно ёкнуло сердце Эстер при этих словах. — Я тоже люблю тебя, отец, — незамедлительно ответила она, с незнакомым наслаждением перекатывая по языку простое, но так редко произносимое ею слово. Оказывается, так приятно осознавать, что у тебя есть тот, кого ты можешь называть отцом. — Спасибо за всё, что ты сделал для меня. Еле слышный шум, доносившийся из соседней комнаты, заставил их отпрянуть и в смущениии спрятать глаза, будто они были пойманы за совершением чего-то непристойного. Но Эстер облегчённо выдохнула, поняв, что это всего лишь Армин зашла к Муджизе, чтобы разбудить её и сообщить о наступлении часа прощания. Сердце девушки тоскливо сжалось от предчувствия скорой разлуки с единственным дорогим ей сокровищем, которое хранило в себе напоминания о покинутом Стамбуле. Ей совсем не хотелось оставлять Муджизе в одиночестве, отправляясь в новый поход, даже несмотря на то, что Армин всё время будет рядом с ней, и их жизнь пойдёт своим чередом после того, как они проводят Эстер и Бали-бея на войну. Печаль по расставанию с Муджизе, пожалуй, была одинокой причиной, удерживающей девушку в Семиндере, а в остальном ей предстояла долгожданная встреча с Мехмедом, Матракчи и Сулейманом, которых она не видела несколько месяцев. Вновь сражаться бок о бок со старыми друзьями во имя будущего Османской Империи и защищать их любой ценой послужит Эстер лучшим лекарством для истерзанного горечью сердца и даст ей сил надеяться на возвращение к Муджизе, сколько бы времени не продлилась их вынужденная разлука. Обязательно гордое войско Османов принесёт своему народу весть о неоспаримой победе, и тогда маленькая девочка будет гордиться своей храброй подругой. С позволения Аллаха в недалёком будущем они вместе пойдут в её первый поход, чтобы быть рядом даже тогда, когда над каждой жизнью нависает неотвратимая угроза смерти.***
Затопив притихшие окрестности насыщенным золотом приближающегося заката, солнце неумолимо клонилось к краю поддёрнутого розоватыми проблесками горизонта и щедро проливало на уставшую землю последние капли дневного тепла. Длинные лучи приласкали голубоватые верхушки гордых сосен перед тем, как исчезнуть за бескрайней заснеженной лентой горных пиков, что протянулась далеко впереди, извиваясь в причудливых изгибах подобно гигантской змее. Вопреки воцарившемуся в дебрях непроходимого леса удовлетворяющему слух молчанию в изодранном бесчисленным количеством чужого бесцеремонного дыхания воздухе зарождалось отчётливо различимое напряжение, вселяющее в отважные сердца постыдное волнение и отравляющее смелую кровь горьким ядом дикого страха. Ни одна птица не смела подать голос, оказавшись в пределах леденящего душу ожидания скорой опасности, вся живность попряталась по своим норам ещё до того, как появились первые признаки занимающихся сумерек, и окутанная незримым ореолом таинственности чаща погрузилась в атмосферу немой скованности. Все, кому довелось ступить на испещрённую посторонними тенями поляну, мгновенно понимали, что где-то поблизости притаилась недосягаемая беспечному взгляду угроза. Но именно тот взгляд, который вот уже несколько угнетающих минут бороздил просторы открытой всем ветрам пустоши, выхватывая из идеально построенной игры света и тени малейшие колыхание густого воздуха, был способен в кратчайшее время обнаружить присутствие мнительного врага и с непоколебимой уверенностью указать место его надёжного укрытия. Довольно давно Эстер приметила на противоположном краю тенистой рощи пристанище целого отряда месопотамских воинов, замерзших в безмолвном ожидании, и теперь не сводила с них глаз, опасаясь пропустить тот момент, когда они перейдут в наступление. Проморзглый ветер без стеснения пробирался под тёплый полушубок, охлаждая затвердевшую кожу и оставляя после резких порывов тяжёлое скопление льда где-то в груди, из-за чего девушка, сидя верхом на Мотылёк и находясь в длительной неподвижности, постоянно чувствовала холод. Позади неё организованный патруль бесстрашных воинов терпеливо предвкушал грядущую битву, оставалось лишь дождаться приказа с её стороны, так как она впервые за свою военную карьеру возглавляла отряд опытных бойцов, удостоенная этой чести самим повелителем. Десяток жадных до чужой крови взглядов впился в затылок Эстер, побуждая обернуться и ответить парой ободряющих фраз, но она упорно прожигала глазами поле предстоящего сражения, выстраивая в голове безупречную цепь стратегического плана. — Ну что, твои солдаты готовы выступать, Малкочоглу Эстер, — раздался возле девушки рокотливый голос Матракчи, чей решительный взор посветлел от возникшей в нём неприкрытой гордости. — Время отдавать приказ, сардар. Девушка не могла не улыбнуться, услышав своё новое обращение из уст верного друга, по мастерству и опыту намного превосходящего её. Этот титул, почётно присвоенный ей Сулейманом через три месяца после начала похода, наделил Эстер правом руководить частью отданного ей под предводительство войска и самостоятельно собирать отряды, не имея на то позволения других беев. Её положение в Османской армии заметно возвысились, и Эстер всё больше начинала переживать, что сделала недостаточно, чтобы заслужить подобную честь. Но воле султана она противиться, конечно, не стала, и уже к концу ноября янычары с уважением обращались к ней «сардар», а за плечами у неё числилось несколько успешно проведённых боевых операций, которые шаг за шагом приближали Османов к победе. — Наши нынешние враги сильнее шаха Тахмаспа, — сосредоточено заметила девушка, покосившись на наставника. — Нужно быть осторожными. Я предлагаю разделиться. Ты нападёшь с тыла, а я — напрямик. Застанем их врасплох. Медленно кивнув и прищурив искажённые морщинами глаза, Матракчи отвёл своего коня в сторону, жестом подзывая к себе нескольких воинов. Когда часть патруля исчезла среди охваченных тьмой деревьев во главе с наставником, Эстер расправила плечи, чувствуя уже привычное азартное возбуждение и кипение горячей крови в расширенных сосудах, и резким движением обнажила саблю, хладнокровно наслаждаясь тем, как её стальной звон разнёсся по утопающему в тишине лесу, взбудоражив спящих врагов. Хищное предвкушение смертельной схватки разогнало сердце девушки до бешеного темпа, так что его стремительная дробь вскоре эхом стучала у неё в ушах, заглушая яростные боевые крики одумраненных слепой жаждой солдат. Испустив пронзительный клич, Эстер первой сорвалась с места, подстёгивая Мотылёк на сумасшедший галоп ударами по упругим бокам, и испытала знакомое удовлетворение, ощутив под собой равномерное сокращение сильных мышц кобылы, выдающих её напряжение и желание ворваться в самую гущу сражения. За девушкой по пятам мчался топот других коней, содрогая землю своим напористым бегом, а в лицо ей повеяло едва уловимым присутствием смерти, подсказавшим, что неприятели приняли вызов и начали действовать. Два отряда беспощадно схлестнулись между собой, сотрясая воздух несмолкаемым скрежетом оружий и воинственными окликами, которые иногда обрывались, превращаясь в предсмертные стоны. С самого начала боя Эстер преследовало навязчивое ощущение, что она что-то упустила и завела своих же бойцов в западню, и её подозрения только окрепли, стоило врагам развернуться и перейти в отступление, позорно сбегая прочь и бросая на поле брани раненых товарищей. Очевидно, они тщательно продумали какой-то коварный план, но Эстер догадалась об этом слишком поздно, и теперь невинные жизни преданных янычар могли оборваться за призрачную цель, не имеющую весомой причины, чтобы за неё умирать. — Матракчи! — срывая голосовые связки, прокричала девушка и одним рывком подвела Мотылёк к наставнику. У того в глазах отражалась такая же растерянность, но лицо по-прежнему сохраняло серьезность, дабы не сеять напрасную смуту среди ничего непонимающих воинов. — Не нравится мне всё это. Они хотят подловить нас! Уходим, пока ещё есть... Оглушительный грохот не позволил ей закончить, и в следующее же мгновение прямо рядом с Эстер взметнулся к небу фонтан развороченной земли, осыпая её градом мелких камней и песка, а испуганная Мотылёк истирично заржала, поднимаясь на дыбы. Не удержавшись в седле, Эстер опрокинулась на спину, соскользнув с лошади, и встретила твёрдую поверхность почвы дребезжащим от глухого удара позвоночником, успев только почувствовать, как трещат где-то внутри ушибленные рёбра. Преисполненный безумного страха вопль Матракчи прорезал плотную толщу сомкнувшегося над ней тумана и так же внезапно прервался, уступив место противному звону в ушах. Жуткая боль острием кинжала впилась в голову Эстер в районе затылка, но ничего другого она распознать не сумела, потому что её веки сами собой закрылись, и её утянуло в беспросветную тьму.