Это было бы самым большим несчастьем. Найти приятным человека, которого решила ненавидеть! Элизабет Беннет Джейн Остин «Гордость и предубеждение »
Бледно-розовые полосы идущего откуда-то изнутри бескрайней небесной глади незримого света прочертили горизонт, умело создавая причудливые узоры, что был способен распознать лишь богатый воображением мечтатель. У самого края погружённой в синюю тьму насыщенных сумерек земли розоватая пастель плавно перетекала в еле приметную желтизну, которую распространило по небу медленно уходящее на покой солнце, и в тесном содружестве эти два слабых по своей природе цвета выстраивали непрерывную цепь занимающегося заката. Огненно-рыжий румяный бок идеально круглого солнца уже зацепился за чернеющие на фоне лазурного полотна верхушки неподвижных деревьев, и теперь с невиданной прежде скоростью небесное светило тонуло где-то в недрах таинственного, невидимого ни для кого моря. Окрашенные свинцовой медью тысячи ненасытных лучей в последний раз приласкали грубым теплом поздней осени захваченный в плен молодой темноты лес, чтобы потом окончательно погаснуть и скрыться в бездне на то недолгое время, что издавна отведено на мирное царствование безмолвной ночи. Совсем скоро затянутому плотным туманом мрака миру явится стальной диск полной луны, рассыпая повсюду осколки абстрактного серебра, и озарит беспростветную мглу хороводом танцующих в поднебесье ледяных свечей. Последние проблески стремительно затухающего солнечного света нашли пристанище в отливающих чёрной бронзой волосах Эстер, без всякого стеснения путаясь в растрёпанных локонах и вместе с ними нисподая на сгорбленные под натиском неподъёмного горя плечи сломленной тяжким бременем девушки. Как только её непослушные ноги пепеступили порог родного лагеря, неизменно хранящего под своей крышей атмосферу безопасности и уюта, недавно отступившая мучительная боль, берущая начало в оледеневшей глубине тесной груди, беспрепятственно вырвалась на свободу, подминая под себя эхо отзвеневшего ликования, вызванного завоёванной в честном бою победой Османов и подоспевших им на подмогу воинов Ирана. Пусть не знающие границ в чрезмерной жестокости месопотамские воители были разбиты по итогу непростого сражения на пустоши, поселившееся под сердцем Эстер гордое торжество не продлилось долго и уступило место томной скорби, мгновенно выстудившей разгорячённую боевым азартом кровь и превратившую её в медленно текущую по венам холодную жидкость. По сравнению с горечью, которую переживала девушка после потери Джигана и Рустема, ненышняя внушала лишь тягучее чувство отрешённости и истинное желание отгородиться от внешнего мира, дабы не угнетать посторонних бушующей внутри неё бурей. Жгучие слёзы давно высохли, отчаянные рыдания больше не душили Эстер, вытесняя из передавленных узлом волнения лёгких струйки необходимого воздуха, поперёк горла не застревали пронзительные вопли безнадёжности, подпитанные ощущением полного одиночества и унизительной беспомощности. Из всех этих мощных эмоций, в чьих силах было свести потерянную воительницу с ума и лишить здравого рассудка, осталось только слепое равнодушие, отвечающее веским молчанием на любые попытки усмирить разрывающую на куски боль. Казалось, всё в один миг погрязло в такой же густой тьме, какая застилала глаза Эстер без шанса на исчезновение, и даже дышащий новой жизнью луч долгожданного света не сумел бы разогнать эту тьму. Ни колыхаемые лёгким ветром расписные ткани шатра, ни буровившие её насквозь суровые взгляды верных стражей не удостоились внимания со стороны отрезанной от всеобщей суеты Эстер, витающей в хитросплетении собственных не приносящих утешения мыслей. Только оказавшись внутри господского шатра, поражающего своим завидным умиротворением, она наконец опомнилась и сбросила с себя былое притворство. Потаённые страхи и горести вдруг обрели неподвластную ей самой силу и грозились выплеснуться при одном лишь неосторожном вздохе, что отправлял густой, пропитанный сгоревшим воском воздух едким ядом возрастающей тоски. Здесь, в обители покорных теней и тихо бегающего по полу скромного пламени трескучих свечей, девушке невольно захотелось раскрыться и перестать подавлять в себе тяжёлые чувства, подобно огромному камню прижимающие её к земле. Здесь она могла быть такой, какой являлась теперь: ничтожной и разбитой, погребённой под шквалом бесконечных страданий, не представляющей, что её ждёт и как противостоять новым ударам судьбы. Ей осточертело трусливое притворство, и потому, представ перед сидящим на троне Сулейманом, чьё дыхание безупречно играло на натянутых струнах хрупкой тишины, Эстер даже позабыла выполнить традиционный поклон и просто замерла в двух шагах от него, осознав, что не находит слов, чтобы начать. Позади неё ткань шатра вновь всколыхнулась, обдав её потоком прохладного ветра, а затем беззвучная поступь, совершенно для неё незнакомая, но излучающая немое величие и бесподобную уверенность, поравнялась с ней, и жар чужого тела без предупреждения врезался ей в плечо, вынудив отпрянуть. Разрушающий тонкую грань между взаимным уважением и былой враждой надменный взгляд впился в поддёрнутые пеленой тревоги голубые глаза султана, и, перехватив этот взгляд, Эстер чуть не поперхнулась от проявления столь неслыханной дерзости по отношению к её повелителю. Только один человек был способен на открытую демонстрацию независимости в присутствии иностранного правителя, да ещё и в стенах его собственного лагеря, так что Эстер не составило труда догадаться, кому принадлежали эти многогранные, купающиеся в загадочных тенях глаза. — Приветствую, шах Тахмасп, — раскатисто, но в то же время холодно произнёс утробный голос Сулеймана, и его наблюдательный взор опасно заблестел, окантованный огнём ближайшей свечи. — Вижу, ты всё-таки добрался вовремя. Покосившись на иранского шаха, Эстер с нарастающим торжеством обнаружила, что тот учтиво склонил голову перед Сулейманом, правда, этот вежливый жест не продлился и трёх секунд. Слишком быстро крепкая и грациозная одновременно шея Тахмаспа снова горделиво вытянулась, а прикрытые глаза оценивающе проскользнули по восседающему перед ним султану, словно пытаясь отыскать каверзные изъяны в его властной осанке. Несмотря на обуревавшие её противоречивые чувства губы девушки тронула лёгкая улыбка. — Моё почтение, Сулейман Хан, — без какого-либо намёка на враждебность или насмешку усмехнулся Тахмасп, и султан ответил ему сдержанным кивком. Эстер не могла не восхититься тем, как искусно шах оказывает должное почтение правителю соседнего государства и при этом сам остаётся предводителем своего войска, не опускаясь до поведения обыкновенного слуги. — К счастью для леди-сардар и её отряда, я оказался рядом и помог одержать победу над нашими врагами. «Нашими врагами?!» Бесповоротно запутавшись в своих предубеждениях, Эстер круто развернулась к Тахмаспу и вонзила в него испепеляющий взгляд незрячих глаз, нисколько не стесняясь такой откровенной демонстрации недовольства по отношению к шаху. Ещё больше её взбесило то, с каким хладнокровием и неприкрытым пренебрежением он уставился на неё в ответ, всем своим высокомерным видом давая понять, что не признаёт за собой никакой вины. — Кто-нибудь объяснит мне наконец, что происходит?! — потеряв терпение, воскликнула Эстер и с мрачным наслаждением услышала, как её крик прокатился по шатру глухим эхом. Весь её гнев, накопившийся с момента безвременной гибели Матракчи, был целиком направлен на Тахмаспа, хотя что служило тому причиной, девушка и сама не понимала. Её обуяло безудержное желание выместить на ком-то терзающую её боль безвозратной утраты. — Почему в нашу священную войну вмешиваются твои воины, шах? С каких пор ты стал нам помогать, если раньше воевал с нами? У моего повелителя должна быть весьма веская причина, чтобы допустить такое! В то время, как сохранивший самообладание Сулейман бесшумно поднялся со своего места, приковав к девушке не имеющий чёткого выражения взгляд, Тахмасп продолжал невозмутимо стоять перед ней и ни разу не шелохнулся, точно вспыльчивость Эстер представляла для него забавное развлечение. Ни один мускул не дрогнул на его испещрённом ранними морщинами лице, а изысканные глаза сберегли стойкую непринуждённость. — Успокойся, Эстер, — с грубоватой мягкостью попросил Сулейман. В его тоне прозвучала незаметная на первый раз требовательность, но Эстер сразу её различила и мгновенно устыдилась своей вспышки неоправданной ярости. — Шах Тахмасп нам больше не враг. В этой войне он наш верный союзник, которому я доверяю. — Союзник? — растерялась девушка, переводя на повелителя удивлённый взгляд. Впервые решение султана поставило её в тупик, заставив сомневаться не только в его правильности, но и в уместности. — Бесспорно, Ваша воля не подлежит обсуждению, и все обязаны с нею считаться, но всё-таки я не понимаю, почему именно Тахмасп. Внутренне Эстер уже приготовилась к суровому осаждению со стороны Сулеймана и к тому, что так и не получит желанного ответа на тяготивший её вопрос, однако громких слов так и не последовало, а в шатре на несколько томных мгновений воцарилась угнетающая тишина. В этом мастерски сплетённом безмолвии Эстер отчётливо слышала, как смятение безжалостно бьёт разящим кнутом её податливое сердце, порождая в груди бешеную дробь и пробирая ватное тело на ледяную дрожь. В голове образовалась пугающе тёмная пустота, отнимающая железную волю, из-за чего девушка с трудом разбирала правдивые и ложные желания, промелькнувшие когда-либо в недрах её истерзанной души. — Можешь идти, шах, — ровным голосом обратился Сулейман к Тахмаспу, до сих пор не проронившему ни слова, и тем самым плавно разорвал невидимые нити напряжённого молчания. — Размести своих воинов рядом с нашим лагерем. — Ты очень любезен, — признательно кивнул Тахмасп и, не дожидаясь повторения просьбы, развернулся спиной к султану, держа путь к выходу. Его стремительные шаги, преисполненные дерзкой решимости, слишком быстро затихли в отдалении, а Эстер только начала вникать в особенности этой величественной походки и даже испытала прилив досадного разочарования, когда последние намёки на присутствие шаха исчезли вместе с их самоуверенным обладателем. Внезапно под утеплённую одежду девушки проник осенний холод, пожирая недавно обретённое тепло, навеянное мнимой близостью с чужим воином, успевшим, однако, породниться с ней и судьбой, и сердцем. — В подчинении у шаха Тахмаспа множество сильных и отважных солдат, Эстер, — заговорил Сулейман, как только узорчатые полотна сомкнулись за спиной иранского правителя. Излучаемый неподдельное беспокойство взгляд султана подобрался к самому сердцу Эстер, выстудив жаркое пламя слепой ненависти, и будто догадывался, что она скрывает что-то до боли ужасное. — Именно поэтому я предложил ему союз в этой войне. Но тебе, я чувствую, необходимо рассказать мне о чём-то более важном. В который раз девушке оставалось лишь восхищаться наблюдательностью своего повелителя, способного при желании вытащить сокровенные тайны даже из самых непреступных глаз, только заглянув в них со всей присущей ему проницательностью. Вот и сейчас пристальный взгляд зацепился за её искажённое болью лицо, пробуждая в груди на время утихшие горькие слёзы, и вскоре Эстер и сама не заметила, как её щеку обожгло нечто щекотливое и солёное, прочертившее на коже бледный мокрый след. Она всё надеялась, что сил на рыдания у неё просто-напросто не осталось, но вопреки собственным убеждениям её снова душил горестный плач. При мысли о том, что она стала именно тем, кто должен сообщить повелителю о смерти его храброго воина и преданного друга, у Эстер предательски защемило под рёбрами, а мышцы стянуло в тугой узел, словно ею овладела предсмертная судорога. Никогда прежде она не позволяла Сулейману лицезреть её постыдную слабость, но теперь ни гордость, ни сила её больше не волновали, и она не предприняла попытки взять себя в руки, чтобы хоть немного соответствовать статусу сардара и бесстрашного бойца. Вместо этого девушка меньше, чем за секунду преодолела разделяющее её и повелителя расстояние, и в следующий миг её дрожащее тело прильнуло к крепкому стану султана, а безвольные руки смяли в пальцах его соболиный мех, погружаясь в бархатную шерсть. Броский импульс лёгкого замешательства, исходивший от негромко вздохнувшего Сулеймана, послужил для неё немым сигналом, толкнувшим её на то, чтобы порывисто прижаться лбом к его коренастой груди. — Менекше, друг мой, что произошло? — с нарастающей тревогой спросил повелитель, окрасив свой покровительственный тон в нежные тона кроткой ласки. — Матракчи... — прохрипела Эстер ему в плечо, уже не сопротивляясь рвущимся наружу рыданиям. Гладкий мех соболя под её щекой пропитался горячей влагой и немедленно потемнел в том месте, где его окрапили женские слёзы. — Он погиб, повелитель... Его убили... Тёплые ладони Сулеймана мягко сжали её лицо, ненавязчивым движением поднимая ей голову, и запятнанный непониманием взгляд потемневших глаз в неверии уставился на неё, пробивая барьер вечной тьмы и побуждая его неумолимо трещать. Эстер хотела бы зажмуриться, отвернуться, сделать всё, что угодно, лишь бы не наблюдать за тем, как эти всегда светлые и рассудительные глаза утопают в омуте отчаянной боли, как завораживающая властность выцветает из них подобно выженному холсту старой картины, превращая бушующее море в безжизненную пустыню. — Как, убили? — совершенно потерянно выдохнул Сулейман, задевая мокрую кожу Эстер своим неровным дыханием. — Кто посмел? — Это я виновата! — в иступлении провыла девушка, бросаясь ему на плечи и плохо осознавая свои бесконтрольные действия. Беспощадное чувство вины вперемешку с безрассудным отчаянием давили на неё со всех сторон, и она металась между ними, как одичавший зверь за стальными прутьями тесной клетки. — Нас заманили в ловушку, а я допустила всё это! Я не смогла защитить своих товарищей от напрасной смерти! Судорожно всхлипнув, Эстер уткнулась носом в пушистое плечо Сулеймана и дала волю горьким рыданиям, которые сотрясали её тонкие плечи и разрывали на части всё, что осталось от некогда целого и подвластного любви сердца. Все её друзья, одни за другим, постепенно уходили прочь из её жизни, растворялись в небытие, где-то за гранью бескрайнего Сиреневого поля. Где-то там они были обречены обрести вечный покой, похоронить свои души, затеряться в пространстве, чтобы больше никогда не отравить яростный мир совершением тяжкого греха. Все, кого Эстер так любила и любит по сей день, бросили её, отдались на милость злодейки-судьбы, а кому-то только предстоит принести в жертву свою единственную жизнь и искупить ненасытную жажду легендарного места, такого прекрасного, но вместе с тем такого жестокого. «Другая часть легенды говорит о том, что если тебе привиделось Сиреневое поле, то быть беде. Твоя жизнь омрачается ужасным проклятием». Воркующий голос Сулеймана успокаивающе шептал ей на ухо слова утешения, заверял, что она ни в чём не виновата, что Матракчи исполнил свой долг перед Империей и погиб за святое дело, но Эстер уже не слушала. Мысли её были далеко, дальше, чем самая тернистая даль, глубже, чем самое бездонное море, между сном и явью, между существующим и вещами, поистине невозможными и необъяснимыми. Перед слепыми глазами заколыхалось несметное количество изящных фиалок, обманчивой красотой завлекающих её в свои туманные сети. «Значит, это и есть моё проклятье? Те, кого я люблю, должны умереть? Чего же ты хочешь от меня, поле? Сколько ещё жертв я принесу тебе, замаливая несуществующие грехи? Можно ли положить этому конец? Можно ли остановить смерть?»***
Безоблачное небо затянулось непроглядной чернотой, что уничтожила последние проблески сумрачной синевы и бережно окутала остроконечные пики лысых деревьев мутным туманом, поглощая спящий лес и наровя припугнуть своими неуловимыми тенями любого зазевавшегося бродягу. Тихая ночь незаметно подкралась к уставшей природе, убаюкивая её свистящими песнями, и бережно запахнула свой тёмный плащ, надёжно пряча под ним увядшие цветы и пёстрый ковёр огненно-медных листьев. Мерцающие украдкой звёзды белыми крапинками усыпали погружённую во мрак небесную вышину, роняя на бликующую поверхность водной глади водопад серебряных слёз и без стеснения играя с ловкой рябью. Над притихшими окрестностями, подчинёнными строгой прелестью правящей миром ночи, неподвижно висела полная луна, проливая ледяное сияние на растилающуюся под ней землю и одевая её в хрустальный наряд, обрамлённый тысячами драгоценных алмазов. С деланным безучастием она свысока глядела на сломленных силой пленительного сна подданных, наслаждаясь своим спокойным правлением и не поддающейся сопротивлению силой. Купаясь в чистых лучах молочного света, жемчужной россыпью тронувшего причёсанные волосы, Эстер словно каменная сидела на склоне пустынного холма, скрестив руки на притянутых к груди коленях и не сводя слепого взгляда с далёких звёзд, отвечающих ей нерушимым молчанием. Она смотрела на них так внимательно и сосредоточено, будто могла сосчитать или построить из яркой цепи причудливые фигуры, как она любила делать в детстве, но на самом деле в них она искала своё спасение. Одиночество нисколько не тревожило потерявшую интерес к внутренней жизни лагеря девушку, уединившуюся в лесу в поисках необходимого утешения, которое не сумели ей подарить увлечение военными делами и разработка нового плана по захвату вражеских крепостей. Свободная от собственных осуждений и угрызений голодной совести, она впитывала в себя волшебство безмолвного неба, изучающего её бесконечным числом сверкающих глаз. Даже будучи околдованной чарами навевающей сон ночи, Эстер держала слух навострённым на случай, если поблизости окажется опасность, и благодаря этому вовремя сумела догадаться, что совсем рядом с ней находится посторонний. Двигаясь с поразительной гибкостью, огибая любые препятствия и не издавая при этом ни малейшего звука, чужак настигал её с молниеносной скоростью, пока наконец не замер прямо позади неё, вонзив в открытую для внезапного нападения спину свой пробирающий до озноба взгляд. Хоть Эстер имела предположения о том, кто осмелился разрушить её умиротворение, всё равно в душу ей закрались противные подозрения и немедленная потребность вооружиться припрятанной под боком саблей, что она и сделала. Резко вскочив с места и со звоном выдернув из ножен холодное оружие, девушка развернулась к незванному гостю и застыла в воинственной позе, приготовившись атаковать. — Твоя наблюдательность достойна восхищения, — с лёгким смешком пророкотал Тахмасп, не сдвинувшись с места. Осознав, что вновь пересеклась с ним, Эстер только сильнее разозлилась, но от чего-то скупая похвала шаха заставила её внутреннее возликовать. — Я полагал, что смогу застать тебя врасплох. — Если я слепая, это не значит, что я не умею постоять за себя, — пренебрежительно фыркнула она, нехотя снимая напряжение с натруженных плечей. Возле Тахмаспа ей по-прежнему иногда становилось не по себе, но приходилось постепенно привыкать к тому, что отныне он её союзник. — Слух и чувства заменяют мне зрение, так что подобраться ко мне незаметно практически невозможно. Создавая едва уловимый шелест опавших листьев, Тахмасп размеренно подошёл к девушке, сохраняя допустимую дистанцию, и бесцеремонно скользнул по ней оценивающим взглядом, не пропуская ни единого участка её тела. Ошалев от подобной наглости, Эстер рассерженно нахмурилась и направила на него заточенную саблю, однако шах в ответ на это лишь усмехнулся. — Признаюсь, я недооценил тебя, леди-сардар, — всё тем же раскатистым голосом произнёс он и чуть улыбнулся. — Несмотря на такую серьёзную травму ты мастерски сражаешься. Твои воинские заслуги полностью оправдывают титул, которым наградил тебя твой повелитель. Меньше всего Эстер ожидала, что столь гордый и надменный на вид воин признает превосходство незрячей девушки, и потому всё, что она смогла сделать, — это молча округлить глаза, не скрывая изумления. Было похоже, что Тахмасп ищет способ загладить перед ней какое-то недоразумение, но раз так, то она не станет поддаваться его сладким речам. Пока что он производил впечатление способного на скользкую лесть прохвоста, который себе на уме, и Эстер помнила о необходимости быть начеку. — Меня зовут Эстер, — с привычным недовольством заявила она и медленно опустила саблю, позволяя шаху поравняться с ней. — Я дочь Малкочоглу Бали-бея и один из лучших воинов Османской Империи. — В скромности тебе не занимать, — тихо засмеялся Тахмасп, и его обворажительные глаза так и заискрились безобидным лукавством. Такое выражение в его обычно серьёзном взгляде Эстер довелось поймать впервые, из-за чего она даже немного растерялась. Этот таинственный воитель преподносил ей всё больше сюрпризов. — Думаю, лучший воин Османов не будет против, если я постою рядом с ним и полюбуюсь на звёзды. Непослушный язык помешал охваченной противоречивыми чувствами девушке вымолвить слова согласия или наоборот, прогнать Тахмаспа прочь, но тот, видимо, и не нуждался в чужом дозволении. С малость дерзкой невозмутимостью он встал около неё, почти соприкоснувшись с ней плечами, и запрокинул голову к небу, подставляя под холодное пламя луны исполосованную аккуратными линиями вен шею. Решив не лишать шаха возможности насладиться красотой недоступных блестящих созвездий, Эстер постаралась отыскать в спутанном клубке глупых мыслей ту нить беспрерывных размышлений, которые она строила всё то время, что провела вдали от лагеря в полном одиночестве. Её попытки оказались тщетны, вереница раздумий раз за разом приводила её к одному и тому же концу: к Сиреневому полю и Тахмаспу, который должен быть каким-то образом связан с ним. Слишком долго девушка мучилась от постоянных недомолвок и безответных вопросов, но теперь, когда шах находился на расстоянии вытянутой руки от неё, у неё появился шанс расспросить его обо всём, что её интересует. Возможно, он откажется делиться с ней своим прошлым, но ведь стоит хотя бы попытаться. — Ты попал на Сиреневое поле не случайно, как и я, — набравшись смелости, обронила Эстер, подавляя желание оторвать взгляд от густой тьмы и приковать его к Тахмаспу. — Когда мы с тобой встретились там, ты сказал, что меня привела смерть. Выходит, ты тоже потерял близкого человека... Ещё до того, как она закончила, шах резко повернулся к ней и ударил её в грудь похолодевшим взором, где плескался тихий гнев, вышибив из неё отравленный непонятным трепетом воздух. Не удержавшись на ногах, девушка отступила назад под давлением неизвестно почему накатившего на неё испуга и захлебнулась частым дыханием, которое породило её встревоженно бьющееся о рёбра сердце. Что-то в этом омрачённом грозовыми тучами взгляде заставляло её внутренне содрогаться. — Не смей заговаривать со мной об этом, — с растоновкой повелел Тахмасп, и его голос задребезжал от сдерживаемой ярости. — То, что произошло в моём прошлом, тебя не касается. — Ты прав, я не подумала, — торопливо выпалила Эстер, чувствуя, что не справится с волной столь мощного гнева, если шах продолжит поучать её. — Извини. Озлобленный огонь в приправленных серым льдом глазах Тахмаспа погас так же внезапно, как и вспыхнул, оставив после себя лишь горстку пепельного раздражения, но и та бесследно развеялась, стоило ему отвернуться и удостоить скромным вниманием наблюдающие за ними звёзды. С облегчением переведя дух, Эстер понадеялась забыть об этом неловком инциденте как можно быстрее, но ей всё казалось, что она крупно опозорилась, и мерзкое чувство, похожее на стыд, жгло её изнутри, желая причинить неприятную боль. Никак она не могла взять в толк, почему для неё так важно произвести на шаха достойное впечатление, и из-за собственной беспомощности перед его обаянием девушка не переставала упрекать себя. — Уже поздно, — как ни в чём не бывало заметил Тахмасп. — Не пора ли тебе возвращаться? — Какое тебе дело, когда я вернусь? — съязвила Эстер, резанув и без того рваный воздух своим отрывистым тоном. На долю мгновения глаза иранского правителя стрельнули грубой досадой, впрочем, это не заняло и секунды, поэтому девушка решила, что у неё разыгралось воображение. — Я сама по себе. Ты всего лишь чужой предводитель, и тебе нет резона беспокоиться о моей судьбе, так же, как и мне — о твоей. В глубине души она наивно полагала, что подобные речи не смогут оттолкнуть самонадеянного шаха, но и тут она просчиталась. Словно в наказание не молвив ей прощального слова, Тахмасп в величественном молчании удалился, благородно исполнив волю Эстер, однако желаемого удовлетворения ей его уход не принёс, а скорее только пробудил в ней улёгшуюся метель. Чем больше времени она проводила вблизи немногословного воина, в чьей власти было одним только метко брошенным из тени взглядом заставить Эстер сомневаться во всём и во всех, даже в самой себе, тем яснее девушка понимала, что блуждает в непроходимом лабиринте, уводившем её всё дальше и дальше от привычных убеждений. Какие страшные тайны скрывает от неё Тахмасп и скрывает ли вообще, ей вряд ли когда-либо удастся узнать, но одно она наконец приняла: если Эстер хочет избавиться от проклятья и сберечь невинные жизни родных ей людей, Тахмасп — именно тот, кто может ей в этом помочь. Ему точно известно много секретов Сиреневого поля, об этом пыталась сказать ей судьба, когда свела их вместе без видимой на то причины! Эстер приходилось лишь уповать на то, что она не совершит ошибку, доверевшись чужому шаху, и действительно отыщет способ положить конец вечным страданиям, какую бы цену ей не потребовалось заплатить, чтобы стать свободной. Сколько бы лет ни прошло, сколько бы боли ни выпало на мою долю, сколько бы страданий ни обрушили на меня небеса, я буду искать тебя. Буду искать вечно и не остановлюсь, пока не найду. Я верю, только ты обладаешь силой, что укажет мне правильный путь. И если лишь смерть способна воссоединить нас, то лучше мне умереть. Я найду тебя и больше никогда не потеряю. Я ступлю на ту дорогу, что ты проложишь для меня сквозь все мои беды и несчастья. Я пройду вслед за тобой до самого конца, а что ожидает меня и тебя в том самом конце, узнает лишь один из нас. P.S. Эти строки я писала год назад. И только сейчас я поняла, что сдержала своё слово. Я нашла тебя. Или это ты нашёл меня?