По Сиреневому полю

Я боялась потерять себя, привязавшись к кому-то. Так и случилось. Марк Леви «Где ты?»

      Невидимые путы несущего кристаллики холода стройного ветра с настойчивой силой разбивались о плотные ткани, рассыпаясь на множество ледяных осколков и устилая затвердевшую землю тонким слоем хрустального инея. Податливые полотна, изысканно обделанные завитыми узорами и рассшитые позолоченным тиснением, беспрерывно колыхались под натиском воздушных потоков, что путались в них и окрыляли неподвижный занавес, игриво взметая в воздух ровные подолы. Величественную тишину, лишь слегка приправленную серым оттенком стального напряжения, аккуратно трогал ласкающий слух шелест, создавая впечатление чьего-то постороннего дыхания, и мягко проникал вглубь шатра, обволакивая стойкие стены страстным шёпотом мнительного спокойствия. По охваченному удушающей тревогой пространству разгуливали дерзкие тени, роняя на персидские ковры свои призрачные тела, и словно дразнили тот слабый свет, что гнался за ними до тех пор, пока раскалённая цепь рыжих огоньков не натягивалась до предела, начиная глухо трещать. Проказницы в чёрных плащах плавно скользили из угла в угол, бесследно исчезая при любом намёке на неосторожное вмешательство какого-то лишнего движения, и угодливо расползались по полу, будто склоняясь перед непринуждённым нарушителем их тайного уединения. Потревоженная блуждающими лучами одинокой свечи тьма сгущалась где-то под резным потолком, свысока завистливо наблюдая за тем, как ловкие блики покорного пламени заискивающе улыбаются, прыгая по зеркальным гладям заполонивших шатёр богато сделанных вещей и затевая между собой тихие игры.       Царство загадочного мрака беспрекословно расступалось перед единственной осознанной душой, с распростёртыми объятиями принимая её в глубины неизведанной бездны, и бережно окутывало её беспросветной дымкой, неумолимо утягивая прочь от реальности и подчиняя своей не поддающейся сопротивлению власти. Послушно отдаваясь на милость навеянного темнотой умиротворения и странного безразличия, Эстер закрыла глаза и аккуратно выдохнула, боясь взволновать идеально построенное вокруг неё веское безмолвие, завараживающее её тем, с каким тщедушным вниманием оно пропитывает обострённый слух и при этом внушает ощущение ложного одиночества. Мгновенно её сломила усыпляющая усталость, но она поспешила встряхнуться, чтобы не упасть прямо в протянутые к ней цепкие лапы пленительного сна. Об отдыхе девушка даже помышлять не смела, хотя после прошедшей битвы мышцы сводило ноющей болью, а голова звенела так, словно на неё обрушили гигантский булыжник. Изнурённое долгим сражением тело отчаянно требовало разрешения поскорее расслабиться и вытянуться во весь рост на удобной постели, разминая крепкие кости, однако Эстер словно не чувствовала овладевшего ею истощения и терзающую каждое её сухожилие тугую боль. Неизвестно сколько времени она неподвижно сидела на краю чужой кровати, изучая помутнённым взглядом доступную лишь ей одной пустоту и вслушиваясь в окружающие её неприметные звуки, но точно она могла определить, что горделивая ночь окончательно вступила в свои права, погружая тернистый лес, а заодно и два расположенных по соседству военных лагеря в омут вездесущего мрака. Обитель настороженной тишины действовала на молодую воительницу угнетающе, но вскоре приелась ей и перестала казаться чем-то неуместным, словно бы всегда жила в стенах этого шатра, дополняя закрепившуюся в нём атмосферу безнадёжности и страха мнимым присутствием уюта и безопасности. Отголоски пережитого ужаса безжалостно продолжали звенеть в каждой клеточке напряжённого тела Эстер, не жалея израненное длительными переживаниями сердце и заставляя его раз за разом заходится в бешеном галопе. Если плывущее под воздействием иступленного испуга сознание и посещали какие-либо мысли, то все они являли собой незбыточные надежды, которые всё ещё теплились в обожжённой подступающим горем груди девушки и не позволяли ей потеряться в лабиринте собственных заблуждений. На самом деле Эстер сама не понимала, какие именно чувства в данный момент одолевают её, но осознавала за собой неоплаченный долг, подкреплённый уверенностью в том, что она обязана дождаться чего-то чудесного, которое неизбежно произойдёт, если она будет молиться.       Окоченевшая, источающая мертвенный холод рука, побледневшая от пребывания в одном положении, по-прежнему рассеянно цеплялась за чужое предплечье, но хватка её скованных льдом пальцев постепенно слабела, пока наконец не разомкнулась, и на остывшей коже осталась лежать лишь женская ладонь, невольно отдающая постороннему телу частичку последнего тепла. Погружённая в пучину нестерпимой боли, шаг за шагом приближающей её к настоящему всплеску накопленных в душе горьких чувств, Эстер не замечала ничего, кроме слепого отчуждения, покорившего себе её искреннее сердце, и совсем не обратила внимание на то, что её рука безвольно покоится на предплечье лежащего рядом с ней Тахмаспа, за минувшие часы так и не подавшего признаков пробуждения. Теряющей тень погасшей надежды девушке всё казалось, что стоит ей только отпустить его, и Аллах непременно воспользуется этим, чтобы похитить отважный дух иранского шаха и унести с собой в иной мир. Туго перебинтованная грудь Тахмаспа мелко вздымалась, выпуская на свободу равномерное дыхание, но оно так стремительно и так бесшумно испарялось в ночном воздухе, что Эстер не успевала поймать желанные переливы чужих вздохов, которые могли бы подсказать ей, что шах борется за жизнь несмотря на серьёзную рану. Терпеливо она прислушивалась к любому малейшему изменению в его состоянии, упрямо игнорируя караулившее её отчаяние, готовое поглотить девушку без шансов вновь испытать прилив светлой надежды.       Внезапная трепетная дрожь, тронувшая прежде неподвижную руку, ударила Эстер подобно разряду колкой молнии, но она не отдёрнула ладонь, а только крепче прижала её к предплечью Тахмаспа, с неподдельным ожиданием в глазах наклоняясь к нему. Постепенно оледеневшая кожа обретала утраченное тепло, и преисполненная пока что опасливой радости воительница с громко стучащим сердцем почувствовала, как в подверженное смертельному сну тело возвращается жизнь. Сперва Тахмасп пошевелился, испустив сдавленный вздох, а потом в слепые глаза Эстер без предупреждения впился тот самый обворажительный взгляд, неизменно заносчивый и немного насмешливый, ничуть не испорченный поселившейся в ней изнурительной слабостью. Никогда бы Эстер не подумала, что будет до безумия счастлива снова утонуть в этих неповторимых глазах, вобравших в себя серебро железной луны и самоцветы неогранённых льдинок, и впервые она не воспротивилась бесцеремонно охватившей её тяге, без всяких противоречий вверяя своё пархающее от возбуждения сердце мягкому плену, удивительно похожему на необъяснимое влечение к чему-то родному. Не смея до конца поверить случившемуся чуду, Эстер в удивлении приоткрыла рот, неосознанно приближаясь к шаху, и часто заморгала, чтобы прогнать возможную галюцинацию.       — Шах? — свистящим шёпотом позвала она, оглушённая бесконтрольной дробью расшалившегося сердца. — Если ты правда очнулся, скажи мне что-нибудь.       — Волновалась за меня? — хрипло усмехнулся Тахмасп надломленным голосом, ни на миг не растерявшим присущую ему чистоту. — Небось от кровати не отходила.       Опомнившись, девушка рывком сбросила ладонь с его руки, будто наткнулась на что-то горячее, и раздражённо нахмурилась, подавляя невольное смущение. Вопреки её стараниям иранский правитель без особого труда разгадал её секундное замешательство и растянул идеальные линии губ в торжествующей усмешке.       — Не болтай ерунду! — осадила его Эстер, в смятении опуская взгляд на свои колени. — Я пришла почти только что. Хотела узнать, как твоя рана. Сильно болит?       — Терпимо, — поморщившись, процедил Тахмасп сквозь стиснутые зубы и скользнул пальцами по бинту, надёжно скрывавшему страшный порез на груди. Догорающая свеча отразилась от его посуровевших глаз искоркой тихого пламени. — Жить буду. Как же меня угораздило?       Эти обычные на первый взгляд слова прочно врезались в искажённое постоянным волнением сознание Эстер сотней острозаточенных клинков, и она вдруг приосанилась, воинственно расправляя плечи, совсем как перед началом непростого боя. В памяти возродились беспорядочные мысли о том, что Тахмасп не должен был спасать её подобным образом, бросаясь наперерез вражеской сабле, что такая беспечность легко лишила бы его жизни, а оставшаяся невредимой девушка обрекла бы себя на вечные муки негодующей совести, изводясь неизгладимой виной. Теперь, когда Тахмасп пришёл в себя и отступил от опасной грани, за которой его ждала смерть, Эстер вознамерилась выплеснуть всю свою боль ему в лицо, накричать на него, упрекнуть, осудить за неоправданный риск, сделать что угодно, лишь бы заставить его прочувствовать то, что ей пришлось пережить. Бурный огонь закипающего в груди гнева распирал лёгкие, жаждя вырваться наружу вместе с потоком безудержного вопля, и Эстер судорожно сжала ладони в кулаки, начиная дышать чаще.       — Ты хоть понимаешь, что натворил?! — не сдерживая ослепившую её ярость, набросилась она на шаха, даже не потрудившись понизить голос. — О чём ты только думал, когда добровольно бросался под оружие врага?! Между прочим, я не просила тебя спасать мне жизнь, тем более, вот так безрассудно!       — А я не нуждаюсь в твоём позволении, леди-сардар, — невозмутимо парировал Тахмасп, умело пряча под обманчивой бесстрастностью признаки назревающего гнева. Лёд на поверхности его глаз будто бы стал толще и хищно заблестел из-под скопившихся вокруг него теней. — Чтоб ты знала, я не жалею о своём поступке. Прими это как должное, раз уж решила верить мне.       — Я такого не говорила, — упорно возразила Эстер и отвернулась, демонстративно сложив руки на груди. Неожиданная скупая ласка, на долю мгновения промелькнувшая в потеплевшем взгляде шаха, только сильнее разозлила её, и она уставилась на него немигающим взором, против воли желая словить этот новый блеск снова, чтобы понять, что ей не показалось. — Да даже если и так, что с того? Жизнь у тебя всего одна и она точно не стоит того, чтобы отдать её взамен моей. Поверь, я этого не достойна.       Грубое шуршание шёлковых простыней подсказало девушке, что Тахмасп приподнялся на сведённых оцепенением руках и приблизился к ней настолько, что она сумела приютить на своей щеке его горячее дыхание. Поддёрнутые мрачной решительностью завораживающие глаза шаха приковали к себе незрячий взор Эстер, лишая её возможности сделать необходимый вздох, и искусно овладели её непокорной душой, бесследно уничтожая эхо ещё неутихшей ненависти. Потеряв силы и желание продолжать эту бесполезную игру, она без возражений позволила безупречному взгляду вытеснить из своего растерянного существа беспричинную злобу и который раз поймала себя на мысли, что Тахмасп порой способен совершать то, чего не удавалось никому из её близких. Почему именно ему она по собственной прихоти доверила настоящую себя, подверженную бесчисленным страданиям, умирающую день за днём от безутешной тоски, во власти страха идущей по извилистому пути навстречу неизвестности? Почему именно он всегда безошибочно и точно проговаривает вслух её страхи, словно заведомо знает, какая истома лежит у неё на сердце? Неужели Эстер была права, думая, что им самой судьбой предназначено узнать друг друга?       — Это ты так думаешь, — приятным для ушей голосом, переливающимся подобно сладкому мёду, излил Тахмасп, неотрывно изучая выразительными глазами отражающее непонимание лицо девушки. — Я сделал выбор, и назад уже ничего не вернуть. Напрасно ты считаешь, что твоя жизнь ничего не стоит. Да и ты вряд ли бы упрекала меня в моём решении, если бы я был тебе безразличен.       Удивлённо моргнув, Эстер отстранилась от шаха, с трудом выпутываясь из невидимых сетей опьяняющего очарования, и яростно покрутила головой, желая сбросить с себя непрошенные сомнения. На железные аргументы Тахмаспа она не нашлась с ответом, но приложила все имеющиеся усилия, чтобы не подать ему виду, что это её хоть как-то задело. Возможно, она действительно поступила опрометчиво, накинувшись на иранского правителя с необоснованными упрёками, но с каких пор это означает, что он ей не безразличен?       — Отдыхай, — как можно более твёрдо бросила Эстер и довольно порывисто поднялась с кровати, провожаемая пристальным взором наблюдательного Тахмаспа. — Мне пора идти, а то отец заволнуется.       Не прибавив больше ни слова, она развернулась и направилась к выходу из господского шатра, нарочно растягивая те мгновения, которые она пересекала слабо освещённую палату нарочито медленными шагами, отяжелевшими и особенно вязкими из-за того, что очередное непроизвольное ожидание грозило прерваться ответным молчанием. Неприятные опасения сбылись — утробный голос Тахмаспа, в своём неповторимом раскате находивший сходство с гортанным мурчанием изнеженной кошки, так и не догнал её, даже в самый последний момент не ударил её в спину, вынудив податливо покачнуться. Лишь затерянный во тьме порождающий постыдную дрожь взгляд, за секунду ставший пристанищем для множества различных выражений и чувств, от ранящего сердце безразличия до лукавого намёка на безобидный интерес, неустанно прожигал насквозь удаляющуюся фигуру Эстер, из-за чего она почувствовала дуновение холода гораздо раньше, чем вышла на улицу. Вновь после неординарной беседы с Тахмаспом она совершенно терялась в собственных мыслях, не понимала, радоваться ей или грустить, предавать значение переменам в его несгибаемом характере или не обращать внимание на то, что иногда вгоняет её в настоящий ступор. Дышащая зимней свежестью поздняя ночь участливо приласкала сумрачными лапами измученное тело Эстер, разрывающееся на части от внезапно появившейся боли, однако она с досадой отмахнулась от ненужных утешений, не позволив себе впасть в забвение, к которому толкал её непорочный лесной воздух. Пусть она до рассвета будет метаться по постели, терзаемая этими предубеждениями, требующими от неё тщательно обдуманного выбора, зато позже ей не придётся жалеть. Лучше уж Эстер усмирит свои несвойственные ей чувства до того, как они полностью возьмут над ней контроль, лишая воли и засоряя светлый рассудок.       Смутно она помнила, как добралась до родного лагеря, оставив позади окутанного тенями таинственного Тахмаспа, и вышла из ледяного оцепенения только оказавшись вблизи своего шатра. Всё это время бесцельного брожения она развлекалась каким-то пустыми мыслями, не представляющими из себя ничего важного и не имеющими отношения к тому, что произошло совсем недавно. Меньше всего ей хотелось продолжать думать о Тахмаспе, поэтому девушка с силой зажмурилась, прогоняя прочь его горделивый образ, восставший перед внутренним взором словно по волшебству, и разорвала плавно текущее течение нетронутого ничьим дыханием воздуха своим прерывистым вздохом.       — Ладно, Менекше, забудь уже о нём, — вслух приказала она самой себе, поглаживая круговыми движениями налитые свинцом виски. — Не думай, не думай, не думай...       — О чём тебе не нужно думать?       Прозвучавший у Эстер за спиной посторонний голос, окрашенный непривычно густым басом, побудил её подскачить от неожиданности и резко обернуться, затравленно озираясь по сторонам. Только на днях она хвасталась Тахмаспу, что её невозможно застать врасплох, а сама не сумела распознать чужие шаги, хотя подобного никогда прежде не случалось. Прийдя в себя после позорного испуга, девушка прониклась знакомым тембром и с накатившим облегчением улыбнулась, догадавшись, кем является незаметно подошедший к ней поздний гуляка.       — Мехмед, — выдохнула она, с наслаждением перекатывая на языке так давно не произносимое ею имя. — Ты меня напугал.       К её изумлению, шехзаде не одарил её беспечной улыбкой в ответ, а в его карих глазах, в окантовке неприступной ночи смотрящих особенно угрожающе, затаилось какое-то странное выражение, которое Эстер пока не могла да и не горела желанием понять. Отчётливо она ощутила между ней и её лучшим другом непробиваемую стену, что возвышалась прямо перед ней, мешая шагнуть навстречу возлюбленному и заключить его в нежные объятия. И больше всего её поразило то, что Мехмед никак не сопротивлялся этой преграде, словно лично воссоздал её из переплетения противных чувств, которыми отныне был отравлен каждый его вздох. Шехзаде вдруг предстал перед Эстер таким чужим и пугающим, что она невольно попятилась, разом растеряв беззаботный настрой, и в немом отчаянии буровила его откровенно обескураженным взглядом, не в силах вымолвить ни слова.       — Что происходит, Эстер? — каким-то потусторонним тоном осведомился Мехмед, и нотки стального равнодушия, врезавшиеся в ухо девушки, едва не пробили её на безнадёжный крик. — Вот уже несколько дней ты ходишь сама не своя. Всё время задумчивая, взволнованная, потерянная. — Шехзаде подошёл ближе и выжидающе уставился на неё, из-за чего её сердце в панике пропустило удар. — И что тебе могло понадобиться в соседнем лагере?       — К чему эти расспросы? — искренне недоумевала Эстер, подозрительно прищурившись. В душу закрались постыдные догадки, но она поторопилась избавиться от них. — Ты говоришь так, словно собираешься меня в чём-то обвинить.       — Просто ответь мне, — почти с мольбой попросил Мехмед, никак не изменившись в лице. — Для меня это важно.       Лихорадочно соображая, Эстер попыталась по-быстрому набросать в голове вымышленную причину, заведшую её в лагерь иранских воинов, но осознание того, что она собирается соврать своему другу, отпугнуло всякое желание притворяться. Мехмед достоин узнать правду, какой бы она ни была, тем более, в этой правде нет ничего такого, что способно ему не понравится. Сосредоточившись и напустив на себя самый небрежный вид, она сократила расстояние, отделявшее её от шехзаде, и заглянула ему в глаза, дабы не дать ему повода упрекнуть её во лжи.       — Я ходила повидаться с шахом Тахмаспом, — призналась девушка, но почему-то от этого признания у неё протестующе ёкнуло сердце. — Ты же знаешь, его ранили, когда мы сражались...       Не успела она закончить, как Мехмед стремительно рванул к ней, едва не столкнувшись с ней телами, и навис над Эстер, грозно приподняв плечи. Отступив назад, воительница в замешательстве наблюдала за ним, чуть ли не физически ощущая стреляющие от него молнии, и с подступающим страхом представляла слаженную игру его напряжённых мышц, скрытых под тканью кафтана. На какой-то безумный миг ей почудилось, что Мехмед сейчас набросится на неё с обнажённым оружием, такой хищный огонь вспыхнул в его всегда безмятежных и добрых глазах.       — Что между вами? — дрожа от еле сдерживаемой ярости, прошипел шехзаде, приводя в движение рельефные мускулы своего угловатого лица. — Сначала вместе на звёзды любуетесь, теперь ты поухаживать за ним решила?       — Глупости! — срывающимся от отчаяния голосом отрезала Эстер, не успев задаться вопросом, откуда Мехмеду всё это известно. — Что плохого в том, что мне нравится проводить с ним время? Ты не можешь мне этого запретить!       — Я хочу уберечь тебя! — не уступал Мехмед, пытливо сверкая омрачёнными незнакомым светом глазами, придающими ему сходство с одичавшим хищником. — Тахмасп — шах Ирана, ему нельзя доверять! Пойми, я беспокоюсь о тебе!       — Или просто ревнуешь!       На этот раз её слова попали точно в цель. Не найдясь с ответом, шехзаде растерянно отпрянул от девушки, тяжело дыша от ещё не остывшего гнева, и задержал на ней затуманенный сумасшедшей яростью взгляд, в котором промелькнула рваная тень недоумения. Этого Эстер оказалось достаточно, чтобы мгновенно сделать выводы и вынырнуть наконец из озера многолетнего забытья, что постоянно находило весомые поводы удержать её на дне, но впредь она не совершит такую ужасную ошибку. Что-то невероятно тяжкое обрушилось ей на грудь, выбивая из лёгких терпкий воздух, а сердце оборвалось, став непривычно тихим и бесчувственным. Как ни старалась Эстер пробудить в себе мощную волну желанной злости, едкой обиды, всё, что она ощущала, — глубокую уязвлённость и осознание самого настоящего предательства со стороны того, кому бесконечно доверяла.       — Вот значит, в чём дело, — бесцветное проронила она, в неверии опуская влажные глаза. Когда она снова их подняла, в её слепом взгляде читалось неприкрытое разочарование. — Ты не веришь мне. Подозреваешь в измене. Думаешь, будто я способна предать.       — Эстер, я... — начал было Мехмед, но Эстер метнула на него такой взор, что он немедленно прикусил язык.       — Что ещё я должна сделать, чтобы ты понял, что я люблю тебя, Мехмед? — всё так же разбито продолжила она, не пытаясь побороть жгучее чувство оказанной к ней несправедливости. Голос её беспощадно надрывался, словно был близок к тому, чтобы вовсе пропасть, а глаза заполонила мутная пелена беззвучных слёз. — Никто и никогда не займёт в моём сердце больше места, чем занимаешься ты, любовь всей моей жизни. Питая к тебе столь глубокие чувства, я надеялась лишь на то, что они будут взаимны. Так неужели я ошибалась?       Опережая собственную тень и мчась наперегонки с стремительным ветром, Эстер поспешила убежать подальше от мучительной боли, что сравни тысячи пропитанных горьким ядом стрел вонзалась во всё её тело, добираясь до самого сокровенного и разрывая на куски живое, по-прежнему пульсирующее внутри неё одухотворённое чувство, носящее имя божественной любви. Доверевшись человеку, с которым породнилась, она получила удар в спину, превратилась в осуждённую за то, чего в помине не совершала, оказалась униженной и оскорблённой близким другом, спутником её жизни. Кого она могла в этом винить? Мехмеда, обезумевшего лишь от того, что он не знал всей правды? Тахмаспа, появившегося в судьбе Эстер по чистой случайности, но призванного многое в ней изменить? Или саму себя, не сумевшую сберечь людей, которых любит?       Замерев около края спящего леса, куда её привела слепая безысходность, она подняла мокрые глаза к всевидящим и всезнающим звёздам и честно спросила себя, искренно ли она разговаривала с Мехмедом, когда убеждала его в правдивости своей любви. Не лукавила ли она, не хотела ли извернуться, чтобы спрятать что-то недозволенное и преступное? Ненадолго впав в напряжённые раздумья, Эстер пришла к выводу, что просто не способна обмануть Мехмеда, даже если от этого зависит её достоинство и женская честь. Значит, она не солгала, и шехзаде действительно её первая и единственная любовь. Но раз это правда, то кто для неё Тахмасп? Какую роль играет он в кознях непредсказуемой судьбы?       «Да и ты вряд ли бы упрекала меня в моём решении, если бы я был тебе безразличен».       Аллах, защити. Помоги мне, прошу. Что же я делаю? Я совершаю грех? Избавь меня от этих глаз, отгороди от этого голоса, искорени из головы этот стан. Ты знаешь, кто я, знаешь моё предназначение, так почему допускаешь такое?       Я не боюсь сделать выбор. Я боюсь, что могу выбрать неверно. Где мудрость, где смелость? Где потерялось твоё «я», Менекше? Эстер, где же ты?