Настоящая любовь безмолвна, так как настоящее чувство выражается делами, а не словами Уильям Шекспир
Налитые свинцовой тяжестью веки протестующе задребезжали, когда Эстер попыталась разомкнуть слипшиеся глаза и несколько раз усиленно моргнуть, ощущая на особенно чувствительной коже щекотку переплетённых между собой ресниц. Увесистая пустота камнем лежала у неё в голове, блокируя только что пробудившееся сознание от навязчивых мыслей, жаждущих прорваться сквозь неприступную грань и заполонить собой зияющее внутри пространство, тупая боль, стальной цепью стянувшая затылок и виски, упрямыми толчками пульсировала где-то глубоко, выжимая из глаз невольные слёзы. Напряжённое до невозможного предела тело крупно вздрогнуло, на любые лишние движения отвечая судорожным сокращением ноющих мышц, но это не помешало Эстер дёрнуть оцепеневшей рукой, чтобы убедиться, что она по-прежнему жива. Сотни колких шипов безжалостно вонзались в неё со всех сторон, словно она угодила в раскидистый куст дикой ежевики, невероятная слабость охватила измученное чем-то трудным и волнительным существо, лишая его возможности вспомнить предшествующие этим мучениям события, и удушливым туманом стиснула грудь девушки, неминуемо перекрывая доступ к спасительному кислороду. Застрявший в передавленном железными тисками горле поверхностный вздох постепенно покидал ненасытные лёгкие, вытекая на свободу струйками импульсивного тепла, способного робко потревожить густой воздух и сообщить терзаемому жаркой надеждой постороннему наблюдателю, что страждущая смерть и на этот раз осталась ни с чем. С невиданным прежде наслаждением, тонко граничущим с безумным опьянением, Эстер восстановила ровный ритм сбитого дыхания, подмечая малейшие перемены, которые происходили с её потрёпанным телом в момент беспрерывного цикла вздохов и выдохов. Омрачённая плотными тучами забвения ясность медленно возвращалась в обретающее способность мыслить сознание, порождая на его подкорке бережно хранимые, но от чего-то тщательно скрываемые воспоминания. Было похоже, будто заведомо девушка решила избавиться от неугодных ей дум и очистить и без того забитую всяким мусором голову, однако, очнувшись, первым делом она постаралась вызвать в памяти то, что могло бы подсказать ей, в чём причина такого недомогания. Спустя несколько безуспешных попыток что-либо вспомнить Эстер раздражённо встряхнулась, насколько ей позволяло её нынешнее состояние, и навострила спящий слух, чтобы понять, где она оказалась. Заимевшее возможность чувствовать изнывающее от бесконечной боли тело уже помогло ей определить, что она лежит на кровати, закутанная в знакомые, приятные на ощупь простыни, а нос очень кстати словил дурманящий аромат сгоревшего воска, яснее всего прочего говорившего о том, что рядом тлеют несущие тепло и свет свечи. Безвольно запрокинутую голову девушке подпирала мягкая подушка, от просочившегося в помещение студённого воздуха её согревал накинутый на плечи лисий мех, да и в целом удобства, с которыми кто-то заботливо разместил её здесь, служили уликой чьего-то бережного вмешательства. Однако все до отвращения невыносимые ощущения, одолевающие теперь пришедшую в чувства Эстер, вдруг остро напомнили ей о том роковом дне, когда она потеряла зрение в результате серьёзного ранения, и при внезапной мысли о том, что нечто подобное повторилось вновь, заставило её вздрогнуть в плену леденящего душу ужаса. Мгновенно запутавшись в липких сетях вспыхнувшего в тесной груди страха, воительница в панике обследовала слабыми руками каждый участок своего тела, боясь наткнуться на влажную ткань, пропитанную её кровью. Ледяные ладони резко застыли на уровне колыхаемого учащённым дыханием бока, а затем лихорадочно задрали верх полы белой рубашки, обнажая щедрый ряд чистых бинтов, затянутых по периметру всей поясницы. Пока что пребывая во власти безвинного замешательства, Эстер прощупала пальцами изгибы недавно наложенной повязки, от которой веяло душистыми травами и едкой вонью жгучего спирта, и ей не составило труда догадаться, что именно прячется под толстым слоем медицинских бинтов. Будто в подтверждение её метким мыслям правый бок внезапно пронзила нестерпимая боль, по отголоскам острой рези сравнимая с намеренным ударом стального лезвия, и вслед за ней упругая пульсация прокатилась дальше по схваченному судорогой туловищу Эстер, задевая затрещавшие от напора рёбра и заставляя натруженные мышцы собраться в крепкий узел под диафрагмой. Застигнутая врасплох неожиданным приступом девушка поддалась вперёд, отрывая плечи от постели, словно какая-то неведомая сила вынудила её подорваться с места, и согнулась по полам, сотрясая тканевые стены шатра душераздирающим воплем. Пребывая в плену адского страдания, что никак не желало отпускать изнурённую воительницу из своих цепких когтей, она даже не успела испугаться, перед внутренним оком повис недвижимый туман, а подвергнутое мучительным спазмам существо перестало чувствовать что-либо, кроме разрывающей его изнутри глубинной боли, с каждым мгновение, казалось, только набирающей мощь. Снова с онемевших губ Эстер сорвался приглушённый стон, но она услышала его будто издалека, корчившись на кровати в невыразимых муках. У неё не осталось сил на то, чтобы позвать на помощь, предательская слабость подчинила себе каждый мускул, извращаясь над ним как ей заблагорассудится, надтреснутый голос не сумел выдавить ничего, за исключением сдавленного хрипа, и даже вечная тьма, неприступной завесой восставшая перед глазами девушки, опасно покачнулась, потревоженная минутным головокружением. Определённо, с Эстер происходило что-то по-настоящему серьёзное, и чем глубже она задумывалась о последствиях такой боли, какой она не испытывала ни разу в своей жизни, тем страшнее ей становилось, и хотелось немедленно ударится в панику, чтобы хоть немного выплеснуть наружу накопленные в груди крики. Как раз в тот не самый подходящий момент, когда Эстер в бессилии уронила плечи на кровать, разрывая маслянистый воздух нагромождением тяжёлых вздохов, ткани шатра послушно расступились, поддерживаемые чьими-то твёрдыми руками, и ворсистый бархат персидских ковров приютил на своей мягкой поверхности не менее решительные шаги, направленные прямо к ослабевшей девушке. Не имея возможности определить, кто именно вторгся в обитель пугающей тишины, молодая воительница сделала первое, что пришло ей на ум — в спешке закрыла слепые глаза и кое-как выровняла загнанное дыхание, напуская на себя вид спящей. Ей чудилось, что мнимое присутствие чужака так или иначе бесследно развеется, стоит ему только попасть под непреодолимое влияние сгустившегося вокруг Эстер недомогания, однако время шло, а столь желанное ощущение стороннего наблюдателя не исчезало и лишь крепло с каждой секундой, подпитываемое искренним состраданием и более явным чувством глумливой вины. С помощью интуитивного ощущения, без предупреждения возникшего у неё в голове, девушка умудрилась предположить личность безутешного существа, тенью подобравшегося к ней с поразительным безмолвием, и чуть приоткрыла один глаз, тем самым подавая немой признак долгожданного пробуждения. — Мехмед? — тише, чем рассчитывала, пролепетала Эстер, и в груди у неё против воли пышным бутоном расцвела ничем неоправданная надежда. Сейчас как никогда она нуждалась в своём друге, в его поддержке и взаимопонимании, как никогда мечтала заглянуть в его бездонные глаза, чтобы окончательно убедиться, что она не одна. — Это правда ты?... Задолго до мягкого, почти невесомого прикосновения к её ладони тёплых пальцев, мозолистых и крепких, девушка уже с подступающей радостью осознала, что не ошиблась. Этот преисполненный щемящей нежности взгляд, непривычно откровенный и немного обезумевший от застывшего в нём слепого горя, неотрывно изучал любую случайную борозду на её бледном лице, цеплялся за всякий неверный изгиб, словно отчаянно пытался выхватить из искажённых потаённой болью глаз знакомое выражение светлого счастья и бескорыстной любви. Полностью отдавшись на милость истинного переживания за её судьбу, Эстер вопреки навалившемуся на неё страданию приподнялась с места, жаждя вобрать в себя больше родного тепла, и ответила шехзаде поддёрнутым лаской взором, в котором, однако, всё ещё плескалось эхо пережитых мучений. — Эстер, звезда моя, — порывисто изрёк Мехмед, наклоняясь к воительнице и суетливо опуская ладонь ей на плечо. Мощные искры неподдельного волнения, плавно перетекающего в настоящий страх, колко обожгли кожу девушки даже сквозь одежду, заставив её вздрогнуть от плохого предчувствия. — Я всё ждал, пока ты наконец очнёшься. Слава Аллаху, он не забрал тебя у меня. Я молился, чтобы он сохранил тебе жизнь. — Разве я могла умереть? — напрямую спросила Эстер, мгновенно насторожившись и позабыв о недавнем болезненном припадке, сопровождаемом безнадёжным замешательством. Воспоминания о ране, что обрекла её на столь ужасные пытки, разразилось в её сознании глухим раскатом грома. — Моя рана... Как это вышло? Неподдельное удивление, отразившееся в округлённых глазах Мехмеда, на миг победило необузданную тревогу, и шехзаде ближе склонился к подруге, пытливо вглядываясь в неё, будто был одержим желанием что-то найти. От такого пристального внимания девушке стало не по себе, и она подозрительно нахмурилась, подавляя непрошенный страх. — Неужели ты не помнишь? — искренне подивился Мехмед. — Во время битвы ты... В общем, я не заметил приближение врага, а ты вдруг бросилась наперерез его сабле и... — Его голос сорвался, и он осёкся, опуская голову. Было видно, как тяжело ему даётся пересказ этих напряжённых событий, и Эстер едва не взмолилась ему с просьбой немедленно прекратить. Однако шехзаде взял себя в руки, с завидным самообладанием сдерживая срыв эмоций, и продолжил, с трудом выдавливая из себя слова: — Он задел тебя. Очень глубоко задел. Я был рядом, но не смог помешать... Это моя вина. Теперь воительница и сама начинала припоминать минувшее сражение, на которое Сулейман отправил её с Мехмедом во главе свежего отряда, и, словно вновь оказавшись посреди кипящего боя, наполняющего лес яростными визгами и протяжными стонами, она почувствовала одолевавшие её тогда неприятные чувства досады и горького разочарования по отношению к шехзаде и выдвинутым в её адрес необоснованным обвинениям. Живы были в её уязвлённой душе воспоминания о приченённой обиде, о предательстве лучшего друга, о гневном осуждении, жертвой которого она до последнего и не помышляла становится. Сражаясь с разъярёнными врагами, Эстер не могла думать ни о чём другом, кроме как о самой острой боли, не сравнимой даже с болью от чужого клинка, что безвозвратно проникла в её сердце и сковала его стальными цепями растерянности и молчаливых слёз. Но, когда пришёл момент выбирать, оборвать ли прочную связь, искусно созданную на протяжении нескольких годов, или прислушаться к зову воскресшей любви, девушка не задумываясь сделала этот выбор, без сомнений оказавшийся правильным. Какую бы обиду Эстер ни затаила на Мехмеда, одна мысль о том, что он мог умереть, была способна свести её с ума, и потому она, опережая ядовитые предубеждения и беспочвенный гнев, положила свою жизнь под смертоносную саблю, только бы защитить друга от чар нависшего над ней проклятья. Сиреневое поле отобрало у неё Джигана, Матракчи и Рустема, но ему ни за что не удастся забрать и Мехмеда тоже. Эстер пошла бы на всё, чтобы предотвратить это несчастье, не побоялась бы в одиночку выстоять против целой армии жадных до свежей крови врагов, и если бы Аллах отнял у неё жизнь, она бы с чистой совестью вошла в объятия смерти, зная, что умирает во имя любви. — Ты спасла мне жизнь, Эстер, — горестно усмехнулся Мехмед, хотя его плотно сжатые губы так и не тронула печальная улыбка. — Но знай, я бы не простил себе твоей смерти. Без тебя не мил мне этот мир. — Разве я могу на кого-то оставить тебя? — покачала головой Эстер и в страстном нетерпении обхватила широкие плечи шехзаде, прильнув к нему всем телом и с божественным наслаждением пропитывая лёгкие витающим вокруг него терпким ароматом. — Ты наследник Османского трона, тебя положено оберегать, но... Меня толкало вперёд не только чувство долга. Я сделала это, потому что одержима любовью. Окончательно стерев между собой несуществующие границы, навеянные воображаемой пропастью, внезапно образовавшейся на пути вездесущей привязанности, Мехмед и Эстер одновременно сошлись в нежных объятиях, в иступлении прижимая друг к другу родные тела, и долго сидели так, трепетно дыша в чужую шею и воссоединяя возбуждённые сердца общей трелью, что неаккуратно толкалась в чужую грудь, вытесняя рваные струи страждущих вздохов. В смутном неверии Эстер обмякла на руках друга, позволяя ему бесцеремонно обследовать горячими ладонями её идеально ровную спину, и в плену убаюкивающей страсти запрокинула голову, подставляя изящную шею под бережные поцелуи Мехмеда, успевшие дотянутся до уха и чуть скрытых свободной рубашкой ключиц. Находясь в шатре в полном одиночестве, под покровом непроглядной ночи, они нисколько не беспокоились о том, что кто-нибудь может стать невольным свидетелем тайного влечения шехзаде и его молодой избранницы, так что Эстер без стеснения упивалась ласками друга и остановила его только для того, чтобы поймать его прояснившийся взгляд. — Прости меня, — поверхностно выдохнула она ему в губы, не думая сопротивляться пленительному огоньку, что игриво мерцал на дне его карих глаз. — Ты моё исцеление, лекарство от боли и страданий. Прошу, не бросай меня. — Никогда, — непоколебимо отозвался Мехмед, прерываясь на то, чтобы оставить осторожный поцелуй на лбу молодой воительницы. — Клянусь тебе, совсем скоро мы будем вместе. Ты согласна, Эстер? Согласна простить меня и быть со мной? — Согласна, Мехмед, — горячо ответила Эстер, встретившись с жаждущим взглядом шехзаде и впервые за время их разговора светло улыбнувшись. — До последнего своего вздоха я буду с тобой. Верные стражницы вездесущей ночи, неуловимые тени, словно по тайному сигналу сгустились вокруг опьянённых друг другом молодых людей, поглощая их переплетённые между собой силуэты и смыкаясь над их головами плотным кольцом. Несмотря на взаимную тягу, что обуяла податливый разум Эстер без шансов на прозрение, настойчивая сила подкравшегося к ней сна постепенно брала верх над усталым сознанием, окрапляя прикрытые глаза каплями застывшего свинца. Лишь на долю пугающего мгновения в голове проскачила шустрая мысль, что Мехмед ни в коем случае не должен остаться в её шатре на всю ночь, сломленный настойчивым сноведением, но необычайно лёгкие прикосновения шехзаде, который аккуратно придержал её безвольно упавшее тело, вытеснили прочь любые сомнения, оставив только сладкое послевкусие, возрождающее из пепла печали её ожившее сердце. Заходясь в безудержной пляске, оно разгоняло по венам тягучий жар, притупляя ослабевшую боль в районе перевязанной раны, и мелкие импульсы этого цветущего пламени скапливались в распростёртой ему навстречу груди, по частице вырываясь на свободу с безмятежным дыханием. В первый раз за столь долгое время Эстер снова чувствовала себя счастливой, пусть пережитые потери никуда не исчезли из её жизни и по-прежнему омрачали её безмерный восторг. Она понимала, только попав на Сиреневое поле, она сумеет отыскать необходимое смирение, но для такого непростого дела ей нужен был опытный проводник, который достоин её доверия. И вновь, вспомнив о Тахмаспе, Эстер ощутила, как неукротимо затрепетало её сердце, однако теперь она сомневалась, что подобная реакция вызвана обычным возмущением. И уж точно воительница была уверена, что причина крылась вовсе не в страхе.***
Пугливые лучи проснувшегося солнца украдкой скользнули в запахнутый пёстрыми тканями шатёр, прочерчивая по мягким коврам ровные полосы бледного света и проливая белое золото на узорчатые стены, и в один миг выпроводили из дальних углов притаившиеся там тени, рассеивая серый полумрак. Время рассвета давным-давно наступило, но до отдалённой от всех остальных палаты ласкающий взгляд небесного царя добрался только сейчас, когда в военном лагере уже слышались первые громогласные приказы. Впрочем, вмешательство проказливых солнечных бликов в её личную обитель не помешало Эстер как ни в чём не бывало продолжить спокойно спать, поскольку добрую половину ночи она мучилась от режущей боли в ране, но не осмелилась тревожить лекаря, предпочтя стойко терпеть. Утомление пересилило недомогание, и вскоре её сморил довольно хрупкий сон, который теперь упорно пытался прогнать назойливый золотистый свет, шутливо дотрагиваясь до закрытых глаз девушки и шепча ей на ухо безобидные колкости вроде внезапно просочившегося в шатёр проворного ветра. Дышащие холодом воздушные порывы всё-таки достали открытый участок на шее Эстер, пробежавшись по коже стеклянным ознобом, и она немедленно распахнула глаза, недовольно поморщившись. Рана пока что не давала о себе знать, но девушка с назревающим беспокойством ожидала утреннего визита лекаря, чтобы в очередной раз за прошедшие два дня осведомиться у него о своём состоянии и снова услышать что-то наподобие «Вы скоро поправитесь» или «не о чем волноваться». Разумеется, она догадывалась, что целитель постоянно ей что-то недоговаривает, но списывала это на пустые подозрения, вызванные нервным потрясением. Сев на краю постели и свесив ноги, Эстер вывернула челюсти в судорожном зевке, с удовольствием прогибая затёкшую спину, и по привычке бросила незрячий взгляд на выход из шатра, мысленно уже настукивая себе торопливую походку лекаря. С унынием она предчувствовала скучный день, который ей предстояло провести лёжа на кровати, однако с самого рассвета ей суждено было столкнуться с массой приятных сюрпризов. Едва заслышав снаружи чью-то величественную поступь, летящую по земле так стремительно, будто она являлась плодом разыгравшегося воображения девушки, та тут же приосанилась и приготовилась к встрече с целителем, но вовремя сообразила, что столь гордая и властная походка никак не может принадлежать обычному слуге. В секунду непрошенных колебаний Эстер металась между двумя возможными вариантами и остановилась на более вероятном, когда распознала в уверенно поставленных шагах чужака знакомую целенаправленность, присущую лишь ему одному. Не обращая внимания на протестущее завывание потревоженной раны, воительница подорвалась с места, мимолётно пригладив смятую одежду, и, как только ткани шатра разверзлись в стороны, пропуская потоки зимнего воздуха, а вперёд появившегося на пороге хозяина на пол упала его длинная тень, присела в традиционном поклоне, грациозно склоняя голову. Волны неприкрытого изумления, полыхнувшие от вошедшего, чуть не заставили Эстер добродушно засмеяться. — Я боялся, что могу побеспокоить тебя, — рокотливо излил Сулейман, пересекая расстояние до девушки более медленной поступью. Его голубые глаза, в обрамлении броских огней восставшего солнца отливающие синими кристаллами, заискрились кроткой нежностью. — Добро пожаловать, повелитель, — тепло улыбнулась Эстер, выпрямляясь и открытым жестом руки приглашая султана пройти. — Прошу прощения, что предстала перед Вами в таком виде. С притворным осуждением усмехнувшись её оправданиям, Сулейман поравнялся с ней и мягким касанием до плеча позволил ей сесть. Одновременно они опустились на край кровати, и девушка с невинным любопытством наклонила голову, исподлобья изучая повелителя выжидающим взглядом и тем самым вызывая у него ещё один проблеск ласковой улыбки. — Мой храбрый воин, — утробным голосом, напоминающим грудное воркование смиренного льва, заговорил Сулейман. — Мой сардар, верный и любимый друг. Мне не найти слов, чтобы выразить тебе безмерную благодарность за спасение Мехмеда. Знай, я, мой сын и вся наша семья навеки перед тобой в неоплатном долгу. — Не стоит, повелитель, — с тихой мольбой во взгляде возразила Эстер, игнорируя резкий укол в ране, словно призванный напомнить ей, чем она могла поплатиться за этот поступок. — Служить Вам и Вашей семье — моя священная обязанность. Ради безопасности Османской Династии я готова пожертвовать жизнью. Странное сожаление, на мгновение промелькнувшее в глубине сверкающих глаз Сулеймана резвой тенью, непременно сбило бы воительницу с толку, но так она лишь ощутила, как помрачнел его ясный взор, прежде подсвеченный изнутри чем-то воодушевлённым и внушающим робкую надежду. Настороженно прищурившись, она вцепилась в блуждающий взгляд султана, не дав ему ускользнуть, и чуть ли не требовательно обожгла его излучающими пламенный интерес глазами. — Лекарь говорит, рана плоха, — наконец произнёс повелитель, точно догадался о щекотливом вопросе, так и крутившимся на языке девушки. При этих словах его неровно освещённое солнечными полосами лицо исказилось откровенным беспокойством. — Тебе нужно больше отдыхать, Эстер. Забудь пока о службе и займись своим здоровьем. Я хочу, чтобы ты как можно скорее поправилась и окрепла. — Как пожелаете, повелитель, — учтиво склонив голову, ответила Эстер, подавляя нахлынувшую досаду при мысли о том, что придётся на некоторое время оставить воинское ремесло. Без возможности принимать участие в битвах она рисковала лишиться единственного дела, способного отвлечь её от овладевших её сознанием скорбных чувств, но оспаривать волю государя она, разумеется, не посмела. После того, как Сулейман лично поблагодарил её за спасение Мехмеда, он, рассудила девушка, наверняка оставит её одну и вернётся к государственным делам и разработкам стратегических планов, однако султан почему-то не спешил уходить. Всем своим вытянутым в струнку телом воительница чувствовала его бурное желание сказать что-то ещё и едва удержалась от того, чтобы не поторопить повелителя, словно нарочно терзающего её известной лишь ему одному тайной. — Помнишь, как когда-то ты сказала мне, что имя твоего возлюбленного останется для меня тайной? — вдруг осведомился Сулейман, хитро полыхнув властными глазами. Застигнутая врасплох Эстер, сразу же настроившая себя на худший исход этого разговора, неуверенно кивнула, стараясь побороть всплеск внутреннего отчаяния. Неужели повелитель каким-то образом смог узнать? — А я ответил, что когда-нибудь непременно узнаю. Видишь ли, теперь мне всё известно. Стоило ему завершить фразу, растерянная девушка отпрянула во власти лихорадочного страха и уставилась на султана испуганным взглядом, в то же время пытаясь передать через него своё искреннее сожаление. Безысходность, мнимый ужас, неумело спрятанное замешательство — всё разом обрушилось на ничего не подозревающую воительницу, до сих пор жившую наивной надеждой, что у них с Мехмедом получится уберечь свою любовь от позорного разоблачения. Перехваченное дыхание с шумом выпрыгивало из груди Эстер, оседая в отравленном едким привкусом страха пространстве увесистыми клочьями, но очень быстро девушка перестала притворяться невозмутимой и пристыженно понурила голову, пряча взгляд. — Что же Вам известно, повелитель? — еле слышно прошептала она, проклиная себя за этот дрожащий голос. — Кто он? — Шехзаде Мехмед, конечно, — без заминки отозвался Сулейман, и девушка обречённо поморщилась. Отрицать было бесполезно, да она и не горела желанием этого делать. Не в силах пошевелиться под прицелом пристального взгляда султана, она лишь ниже опустила голову, приготовившись в случае чего броситься на защиту Мехмеда. — Мой сын сам мне во всём признался. Так и сказал, между вами взаимная привязанность. Это правда? Судорожно сглотнув вставший поперёк горла ком, Эстер переступила через обуревавший её стыд и осмелилась обратить на повелителя томный взор увлажнённых глаз, опасаясь, что его пробирающая наблюдательность вот-вот испепелит её до тла. Лучшее, что она могла сделать, это во всём признаться и попросить прощение за проявленное неуважение к падишаху и осквернению его высочайшего доверия. Упрямый язык как назло онемел, мешая девушке вымолвить одно-единственное слово, и лишь огромным усилием ей удалось сохранить при себе должное самообладание. — Правда, государь, — выдавила Эстер, со всей честностью, на какую была способна, всматриваясь в поддёрнутые льдом глаза Сулеймана. При виде готовой разразиться в них бури ей стало действительно страшно. — Больше двух лет мы питаем друг к другу самые искренние и страстные чувства, но мы понимали, что Вы не одобрите этой любви, и потому ото всех скрывали её. Что бы Вы подумали о своём сыне, если бы узнали, что он влюблён в простую городскую девушку? — Пребывая в маленьком шаге от того, чтобы не разрыдаться от сдавивших её внутренности горестных эмоций, воительница потерянно рухнула на колени, подкошенная невыразимым раскаянием, и съёжилась перед повелителем в ожидании справедливой кары. — Простите меня, мой повелитель. Я подвела Вас и приму любое наказание за свою оплошность. Мысленно Эстер отсчитывала секунды до предстоящих упрёков и осуждений со стороны Сулеймана, изо всех оставшихся сил готовила себя к последствиям его неминуемого гнева, который должен был поглотить её полностью, прижать к земле и растоптать, сравнять с полом, устланным персидскими коврами. Но когда ничего такого, похожего на вспышку ярости, не последовало в течение нескольких томительных мгновений, это затишье заставило её насторожиться и в удивлении поднять голову. Безмятежные глаза повелителя всё также глядели на неё, только вместо ожидаемого негодования в них застыло уязвлённое непонимание. Присущим лишь ему бережным движением Сулейман с крепкой мягкостью сжал тонкие женские плечи, выпрямляя Эстер, и несколько раз изумлённо моргнул. — Ты решила, будто я рассержен, не так ли? — безошибочно догадался он и получил в качестве подтверждения едва заметный кивок. — Мне ли не знать, как прекрасно это чувство, называемое любовью? Если сам Аллах предрёк вам с моим сыном встретиться, я не вижу препятствий одобрить вашу нерушимую связь. И прошу, не вздумай извиняться за это и мучиться несуществующей виной. — Но ведь... — начала было обескураженная Эстер, но запнулась, не находя слов от переизбытка мощного облегчения. Открытый взгляд султана яснее всяких слов выражал правдивость его речи, однако она с трудом верила, что не ослышалась. — Я думала... У нашей любви ведь нет будущего, повелитель. Мы даже не можем заключить брак... Воительнице снова пришлось замолчать, потому Сулейман аккуратным рывком поднял её с колен и усадил рядом с собой прежде, чем она успела воспротивиться. В его непорочном господском взгляде читалась такая стойкая решительность, что девушка невольно пожалела о том, что заговорила о браке в присутствии самого падишаха. Представляющие неподъёмный для неё груз слова сами собой вырвались наружу, подгоняемые похожим на кошмарный сон событием, в которое она до сих пор не имела возможности поверить окончательно. Она уже не надеялась, что повелитель спустит ей с рук очередную опрометчивую вольность, однако тот вновь поступил вопреки всем её предположениям. — Ты действительно хочешь этого, Эстер? — серьёзно спросил Сулейман, не сводя с девушки пронзительного взора. — Хочешь заключить никях с Мехмедом, моим шехзаде? — Всем своим пылающим от любви сердцем я этого желаю, — призналась Эстер, не сумев вовремя остановить рвущийся из груди сдавленный всхлип, и под гнётом растущей печали отвернулась, роняя безмолвные слёзы. — Но этому не бывать никогда. Так и будем мы безнадёжно любить друг друга без шанса разделить общее ложе и создать собственную семью. Сильные пальцы пригрели в чужой руке хрупкую ладонь девушки, словно привлекая её внимание, и она безропотно подчинилась этому немому приказу, хотя глубоко под сердцем её душили дикие рыдания. Сулейман хотел утешить её, поддержать, пообещать благополучный исход, но она понимала, что ничего на свете отныне не способно осчастливить её, принести столько неземного покоя, сколько мог бы принести брак с любимым другом. Коварная судьба приворожила Мехмеда, наделила скромной красотой, покладистым характером, прославленной смелостью, всем, что Эстер так в нём любила и ценила, и от чего при первой же встрече с молодым наследником потеряла голову и сердце. А теперь она вынуждена расплачиваться за свой выбор, терпеть неоспоримый запрет, ждать, когда Мехмед увлечётся какой-нибудь прелестной наложницей и забудет её. Только такой она видела своё будущее и где-то в потаённых уголках потрёпанной души уже смирилась с ним. — Я бесконечно уважаю любовь и считаю, что она законам не подвластна, — торжественно заявил Сулейман, не выпуская из своей ладони похолодевшую руку Эстер, охваченную нервной дрожью. — И потому весной, когда мы завершим наш священный поход, нас ожидает пышная свадьба. Тебя, Малкочоглу Эстер, и шехзаде Мехмеда Хазретлери перед лицом милосердного Аллаха обвенчают и навеки соединят обрядом никяха. — Что? — не поняла Эстер и воззрилась на повелителя с броским недоумением, стараясь прокрутить в голове то, что услышала. От внезапного волнения она даже не заметила, как мёртвой хваткой вцепилась в руку султана. — Что Вы сказали? — Ты слышала, — с намёком на восторженную гордость улыбнулся Сулейман, и его затемнённые по краям глаза блеснули настоящим счастьем. — Я даю согласие на ваш брак и благословляю его. Мехмед уже знает. Несмотря на то, что получила необходимое пояснение, девушка до последнего оттягивала момент радости, страшась, что если позволит себе восторгаться, то всё это чудо превратится в обыкновенный сказочный сон. Но нет, Сулейман в самом деле разрешил ей выйти за Мехмеда вопреки вековым устоям Империи, и уже этой весной они станут законными супругами! По-прежнему не до конца осознавая посланное ей счастье, Эстер в порыве безудержного ликования заключила повелителя в объятия, чувствуя, как её грудь распирает внутренний свет, идущий из недр влюблённого сердца. Тело будто полегчало и сбросило с себя многолетние оковы, держащие в заключении изнывающее от тёплых чувств существо, дыхание по независимости и свежести сравнялось с самим ветром, а кровь упругими толчками струилась по разбухшим венам, наливая онемевшие конечности новой силой. — Поверить не могу! — захлёбываясь загнанными вздохами, что служили результатом неуравновешенной дроби пархающего сердца, воскликнула Эстер и отстранилась от Сулеймана, проибнятая им за плечи. — Спасибо Вам огромное, повелитель! Вы сделали меня самым счастливым человеком в мире! Я о таком и мечтать не смела! — Что не сделаешь ради друзей, Менекше, — ласково усмехнулся султан. — Аллах сохранит ваш союз прочным и благословенным. Вы оба заслуживаете этого. Вне себя от переполнявших её радостных эмоций Эстер вскочила с кровати и закружилась по шатру, раскинув руки в стороны и заливаясь весёлым смехом. Её глаза вновь стали мокрыми от проступивших слёз, но только теперь это были слёзы неимоверного счастья.