Одна любовь, одно сердце, одна судьба. Боб Марли
Ледяные когти холода, навострённые и неожиданно жестокие, грубо стиснули окутанный ночным туманом тернистый лес, безжалостно разрывая искусно сплетённое полотно величественных теней и сковывая суровым дыханием зимы спёртый воздух, отныне приправленный обжигающим ароматом близкого мороза. Прозрачная гладь северного ветра, что с неутихшим рвением носился сквозь причудливо искревлённые стволы засыпающих деревьев, удивительно бесшумно накрыла собой погружённое в царственную тишину пространство, сберегая под покровом девственного равнодушия готовый вспыхнуть пожар всеобщего волнения. Что-то неоспоримое и в то же время до странности безмятежное, ниспосланное верным глашатаем властной ночи, мертвенно бледной луной, с молниеносной скоростью распространилось по военному лагерю, уничтожая первые признаки назревающего негодования, и притупило охватившую податливые сердца безумную жажду стойкого сопротивления. Казалось, не миновать затейникам этого переворота вспышки рабского бунта, однако, как скоропостижно разыгралось ничем не подпитываемое пламя безрассудной ярости, так же быстро оно и угасло, превратившись в тлеющие угли, погребённые под слоем смиренного пепла. С непривычной стремительностью безучастное к чужим разногласиям солнце завершило свой многовековой цикл и никем не замеченное упало за край сумрачного горизонта, напоследок убложая его роскошным сиреневым нарядом, по чьей-то фантастической задумке расшитым вкраплениями позолоченных лент. На смену мнительному закату, свершившемуся гораздо раньше, чем за последние дни, незамедлительно пришли плавно текущие сумерки, а за ними последовала навевающая непрошенные тревоги строгая ночь, как никогда глубокая и мрачная, словно призванная посеять смуту в нашедшей успокоение душе. Неподвижное хитросплетение воображаемых теней притаилось у самой земли, изгнанное из обители беззвёздного неба броским мерцанием справедливой луны, и от того окрепшая тьма будто преобразилась, окантованная перистыми клочьями сверкающего тумана. Не подвластная постороннему влиянию мощь бездонного сна без труда подчинила себе слабые разумы, утягивая в беспростветную бездну обуянные незбыточными мечтаниями сознания, но всё-таки существовало одно упрямое существо, не желающее поддаваться непреодолимой тяге. Хранящие в своих увесистых телах признаки неизбежной бури тучи постепенно собирались над головой бдительной Эстер, приковав к себе всё внимание её слепых глаз, и сами того не ведая тревожили её обманчиво расслабленное тело колкими искрами поднебесного напряжения, подтверждая её опасения насчёт предстоящего урагана. Несмотря на столь явное беспокойство, бушующее где-то в недоступных далях низкого горизонта, девушка не торопилась покидать свой наблюдательный пункт, чтобы укрыться от ожесточённых холодов под надёжной защитой тёплого шатра, и как ни в чём не бывало отдавала жизненную энергию остывшей земле, расположившись прямо на ней. Невероятно мягкий лисий мех дарил необходимый уют, согревая плечи и грудь, и не пропускал к чувствительной коже зверское дыхание цепкого ветра, что оседало на огненно-рыжих волосках тонким покрытием серебряного инея. Ничто не могло помешать Эстер скоротать очередную беспощадную ночь у неприметной могилы Мотылёк, наполняя уставшее сознание желанными мыслями лишь о своей верной кобыле и вспоминая часами напролёт всё, что они вместе пережили и испытали. Безумно воительнице не хватало прежних прогулок верхом и волевых галопов по дебрям неприступного леса, во время которых можно поймать порывистые прикосновения подвижного воздуха, столкнуться с летящим навстречу стремительным ветром, насладиться настоящей свободой и ощущением плавного полёта. Как много Эстер была готова отдать, лишь бы вновь оседлать золотистую Мотылёк, вместе с ней промчаться по знакомым местам в Стамбульском лесу, лишь бы заиметь возможность ещё раз запустить пальцы в её бархатную шерсть, шепнуть ей на ушко её прелестное имя. Почти месяц минул с того самого рокового дня, когда девушка потеряла и Матракчи, и свою незаменимую подругу, но до сих пор иногда её одолевала угнетающая печаль, сопровождаемая отголоском противной бесстрастности к мирской жизни, как если бы смерть друзей была способна напрочь выбить из неё последние силы на то, чтобы продолжить существование в необъятном омуте всезнающей судьбы. Медленно, но верно боль затихала, хотя рваная рана на сердце по-прежнему временами долго кровоточила, и Эстер приближалась к необходимому смирению, всё меньше зацикливаясь на прошлом и пытаясь отыскать в себе мотивацию снова увлечься беззаботным счастьем. После решения о браке с Мехмедом в её душе наконец-то воцарился молчаливый покой, увядшее сердце воскресло и по-новому застучало в её груди, порождая по всему телу трепетную дрожь сладостного предвкушения, к обычным тоскливым мыслям всё чаще приплетались невинные раздумья о совместном будущем, вселяющие в Эстер светлую надежду. Совсем скоро у неё начнётся новая, райская жизнь, полная новых радостей и приятных неожиданностей, и самое главное, рядом с ней будет любимый ею Мехмед, всегда готовый разделить с ней и страдания, и веселье. Воздушное чувство пробудившегося в недрах её оцепеневшего существа счастья незаметно вытеснило прочь остатки неугодной грусти, что сразила девушку одним метким уколом в воспрянувшее сердце, заставив его болезненно сжаться и разбудить отчаянным плачем недавно обузданную боль в ноющей ране. Стоило Эстер поддаться почти детскому восторгу, сменившему невольно нахлынувшее горе, как перебинтованный порез раздражённо напомнил о себе, пульсируя нестерпимыми волнами внезапного недомогания, и воительница словно на подсознании схватилась за правый бок, приглушённо застонав. Не так уж и мало времени прошло с той памятной битвы, которая едва не стала роковой для неё и Мехмеда, а рана всё терзала её так сильно, точно появилась на ней мгновение назад, и никак не хотела заживать. Вопреки опасениям лекарей саму Эстер это волновало в последнюю очередь, так как она пребывала в уверенности, что по возращении на родину обязательно пойдёт на поправку. Настойчивая резь в боку почти поглотила её ясный рассудок, лишая железного самообладания и возможности проникнуться окружающей её умиротворённой атмосферой, лишь слегка потревоженной её собственным неровным дыханием. Однако, терпя всё такие же адские муки, она сумела распознать в объятиях непорочной тишины чужой, гордо поставленный шаг, ласкающий острый слух своим ненавязчивым шелестом и умело подстроивший мягкие переливы под очередное мнимое вторжение воздушной струи. Когда боль в ране совсем чуть-чуть ослабла, Эстер предельно сосредоточилась на услышанном шуме, который приняла за чью-то постороннюю поступь, и действительно безошибочно различила в глубинах ночного тумана эхо твёрдой и самоуверенный походки, обладающей неповторимой ленивой властностью и по присутствию в ней крадущихся элементов сравнимой с повадками хищной кошки. Приближающиеся к девушке шаги то ускорялись, то наоборот замедлялись, на краткий миг замирая на месте, да и вообще в них угадывалось нечто подозрительное и шутливое, напоминающее безобидную игру или идеально спланированную охоту. Действуя как заправский следопыт, незнакомец неумолимо настигал одинокую воительницу, завораживая её непредсказуемым ритмом своей парящей поступи, и при этом не думал прятаться или демонстрировать явное желание остаться незамеченным, наверняка догадываясь, с кем имеет дело. С завидным терпением, ещё более неожиданным для самой себя, Эстер дождалась, пока разрушитель вездесущего безмолвия застынет прямо позади неё и ударит в спину неизменно пронзительным взглядом, искусно обрамлённым непрерывной цепью таинственных теней. Это стало последним кусочком, которого ей недостовало для завершения собранного в голове пазла, и теперь, полностью представляя себе личность невозмутимого обладателя роскошных глаз, воительница осмелилась выпрямить осанистую фигуру, беззастенчиво выставляя под прицел немигающего взора ровный карсет скрытых тканью одежды костей. Непонятный внутренний трепет, вмиг подчинивший себе и сердце, и тело, отразился в её сознании резким желанием обернуться, чтобы не позволить ему и дальше подмечать прелести прямого позвоночника, но с не менее пугающим пониманием Эстер ощутила, что не может пошевелиться. — Звёзд сегодня не видно, шах, — беззвучно усмехнулась она, ничем не выдавая секундного замешательства при осознании постыдного остолбенения. Выражение испепеляющего взгляда никак не изменилось, ни доли удивления не промелькнуло на его неизведанном дне, словно всё происходило именно так, как он задумывал. — Зачем пожаловал? Чуткие уши не сумели уловить ни единого лишнего шума, послужившего бы доказательством того, что Тахмасп опустился на землю около девушки, неприступной преградой защищая её от немилосердных нападок шквального ветра. Если бы не скупое тепло, дышащее чем-то настоящим и притягательным, что без предупреждения врезалось в плечо Эстер и за считанные мгновения окутало утомлённые бесконечной болью мышцы, она бы решила, будто рядом с ней возник призрачный мираж, как результат хрупкого и беспокойного сна. Однако поджарое, сильное тело, ни разу за время своего существования не сломленное низким поклоном, действительно вновь оказалось слишком близко к ней, настолько, что внушало необъяснимые неудобства, приправленные приятным блаженством и непоколебимым ощущением полной безопасности. Та незримая, но вполне чувственная связь, которая понемногу крепла в растерянных сердцах без ведома их обладателей, внезапно опасно затрещала, и девушка настороженно покосилась на Тахмаспа, пытаясь понять, в чём причина этой несвойственной ему отрешённости. В неподвижной глади прежде чистого воздуха зазвенело далёкое эхо внутренней борьбы между напускным равнодушием и настоящей досадой, от хранящего напряжённое молчание шаха волнами исходило умело скрытое недовольство, однако Эстер всё же смогла перехватить один такой импульс и едва не ахнула от изумления, когда наконец осознала, что Тахмасп не на шутку расстроен. — Я слышал новость о никяхе, — без обиняков проронил он, так и не удостоив воительницу броским вниманием своего властного взгляда и этим немало озадачив её. — Мои поздравления, леди-сардар. Аллах да пошлёт вам счастье. — Аминь, — вежливо кивнула Эстер, почувствовав протестующий трепет неугомонного сердца, заходящегося в её груди неукротимой дробью. Раздражённая на саму себя за подобную реакцию, она глубокого вздохнула, предотвращая готовое разразиться бурное негодование. — Я безумно счастлива. О таком любой мечтает. Метко брошенный из-под прикрытых век многозначительный взор, излучаемый затянутыми мутным льдом экзотическими глазами, пробил девушку на могильный озноб, хотя по венам равномерно распространился усыпляющий жар, вынудивший её неуютно поёрзать на месте. Совсем слабая пульсация чего-то глубинного и пламенного, напоминающего краткий всплеск неудержимой ярости, снова с размаху разбилась о грудь Эстер и рассыпалась в пустоте, отравляя недопустимым отчуждением смесь чужого дыхания. Никогда раньше воительнице не доводилось наблюдать столько неопределённых эмоций, собранных под чётким контролем одного своенравного человека, и на своей шкуре испытывать все противоречивые чувства, возникающие в его душе быстрее, чем он мог осознать, что на самом деле способен переживать их. — Решение Сулеймана породило ненужные волнения в вашем лагере, — отрывисто заметил Тахмасп, беспордонно обследуя чуть ли не дерзким взглядом каждый блик случайного света, блеснувший на поверхности застывших напротив него слепых глаз. Всё явственее воздвигнутый между ними туман порывистого отторжения начинал рваться подобно шёлковой ткани, позволяя Эстер впитать в себя сигналы необдуманных чувств. — Янычары не вполне довольны нарушением вековых устоев Империи. Как бы это не привело к восстанию. — Ты, я смотрю, не очень-то рад? — отбросив учтивое притворство, взвилась Эстер, нарочно пробуждая в груди пламя беспричинного гнева. Странное поведение Тахсаспа окончательно завело её в тупик, и теперь ей дико хотелось дать выход накопленным в душе неоправданным ожиданиям, одним из которых было засвидетельствовать хотя бы мельчайшие признаки жгучей ревности со стороны иранского шаха. — Что с тобой такое? Что тебя беспокоит? В недрах взбудораженного сознания уже стрельнула неутешительная мысль, что надменный правитель и не подумает осчастливить её своим ответом и предпочтёт промолчать, в очередной раз пристыдив её острым осуждением, которым непременно окрасятся его завлекающие глаза. Однако Тахмасп держался с завидной непринуждённостью, а его суровый взгляд, совсем недавно поддёрнутый неприкрытым неодобрением, вдруг приобрёл более подходящую ему хладнокровную непроницательность. Как ни старалась Эстер, ей не удалось заставить эти непредсказуемые омуты превратиться в пристанище для прежнего робкого интереса, за матовой завесой которого иногда неуловимой хитринкой проскальзывала безупречная нежность. — Самая обычная зависть, — с деланным пренебрежением передёрнул плечами Тахмасп, и его неподдельная халатность по отношению к вопросу девушки если не по неосторожности уязвила её, то намеренно задела, причём аккурат по самому больному месту. — Мне о подобной роскоши остаётся только грезить. А тебя ждёт пышное празднество и Особенная ночь. — Неужели в твоём гареме нет привлекательных наложниц, с которыми ты хотел бы заключить никях? — с искренним недоумением поинтересовалась Эстер, нисколько не волнуясь о том, что подобное любопытство могло выглядеть неуважительным и даже оскорбительным. — Ты шах, тебе можно когда угодно нарушить правила. Возьми да и обручись с кем-нибудь. — Это так не работает, — горько усмехнувшись, покачал головой Тахмасп и впервые на протяжении их неординарной беседы наградил воительницу полноценным взглядом, не искажённым омерзительным притворством. — Я обязан подавать пример справедливого правителя и ни в коем случае не ослаблять свою власть подобного рода вольностями. К тому же, ещё ни одна наложница не смогла покорить моё сердце. Столь откровенное заявление шаха, да ещё брошенное почти с презрением, вынудило Эстер непонимающе округлить глаза и на миг затаить дыхание, подгоняемое потревоженным чем-то воодушевлённым сердцем. Почему-то она вопреки овладевшему ею смятению воспрянула духом и теперь с какой-то потаённой, тщательно замаскированной надеждой глядела прямо в неповторимые глаза иранского правителя, словно тщетно старалась отыскать в них нечто пусть скромное и невозможное, но зато такое желанное и неопровержимо истинное. — Мехмед тоже был первым, кто покорил моё сердце, — ловко вильнула девушка и поспешила отвести подсвеченный отдалённым мерцанием луны взор, будто опомнившись. В недрах измученного долгими страданиями существа неожиданно зародилось непреодолимое желание поведать шаху преданную забвению историю из прошлого, когда-то представляющую собой настоящий конец света. — Но несмотря на это у меня уже была Особенная ночь. — Неужели? — осторожно изумился Тахмасп, и в неподрожаемых переливах его мелодичного голоса затеплился безобидный интерес. — Да, — поникшим тоном подтвердила воительница, отчётливо пожалев, что восстановила перед внутренним взором ту злополучную ночь, ставшую сперва её смертью, а потом — нежданным спасением, вернувшим её к жизни. Вдобавок ко всему, сознание огненным кнутом обожгло воспоминание о Рустеме, отныне не сулившее ей ничего, кроме невыносимой боли. — Вернее, правильно было бы назвать это непредвиденной ошибкой. Я вышла замуж за своего близкого друга, которого никогда не любила, по прихоти своего отца. К счастью, мы по взаимному согласию развелись сразу после брачной ночи, между нами так ничего и не случилось. Хоть Тахмасп не проронил ни слова после того, как Эстер закончила, одно лишь осознание того, что кто-то наконец её выслушал без каких-либо упрёков и возмущений, неимоверно согрело её и лишь укрепило в ней неудержимый порыв поделиться с шахом печалями минувших лет, чтобы вновь испытать его безмолвное сострадание и пролить на душу бальзам бережной поддержки. Наперекор чёткому убеждению не показывать своих погребённых под извечным настом страхов воздух вокруг них сотряс её рваный волнительный вздох, яснее всяких слов указавший на то, что она обескуражена собственным откровением. Неизвестно, сколько бы продлились немые стенания девушки, если бы не лёгкое соприкосновение с чужим плечом, заставившим её стиснутое холодом тело предательски вздрогнуть от накатившего на него живого тепла. — И у меня была Особенная ночь, — задумчиво бросил Тахмасп, устремляя потухший взгляд на обвеянный недоступной тьмой горизонт, словно в поисках ускользающих воспоминаний. — Она продолжается прямо сейчас. В стойкой растерянности Эстер резко развернулась к шаху, неаккуратным движением отстраняясь от его плеча, и пытливо вцепилась в него требовательным взором, даже не желая размышлять над смыслом этой фразы. — Что ты себе позволяешь? — скорее обескураженно, чем возмущённо резанула она, еле удерживаясь, чтобы не отпихнуть его от себя грубым толчком. — Если ты имеешь в виду ночь, когда мы звёздами любовались, то забудь! Меня в это впутывать не надо. Точно нарочно опровергая все её ожидания, Тахмасп не только не отпрянул от неё в приступе злостного недовольства, но даже впустил в обитель своего мрачного взгляда изящную искру снисходительной улыбки, что мгновенно выстудила в обуянном назревающей укоризной сознании Эстер неистовое пламя раздора. В следующий миг она спохватилась и торопливо спрятала задетые сожалением глаза от вездесущей хвалённой проницательности чужого смягчившегося взора, с трудом признаваясь самой себе в том, что снова потеряла контроль над собственными эмоциями, выплеснув на Тахмаспа совершенно не заслуженную порцию неприятных упрёков. Откуда ей знать, что он хотел сказать именно то, о чём она подумала? Разве это так просто — разгадать тонкое хитросплетение многогранных чувств, которое открывается далеко не каждому? — Прости, — пристыженно пролепетала Эстер, расслабляя напрягшиеся было плечи и усмиряя бесконтрольную дрожь, раз за разом волнующую её тело. — Я не хотела срываться. Я просто решила, что ты... Ну... Покушаешься на мою невинность. — Разумеется, нет! — рокотливо засмеялся шах, и девушку приятно удивил тот факт, что он не слукавил и ответил неоспоримую правду. При мысли о том, что в дополнение к прочим малоприятным моментам она успела обвинить его в таком мерзком преступлении, ей сделалось дурно и гадко на душе, словно только что ей пришлось совершить какой-то страшный грех. — Я не настолько жесток, чтобы опускаться до подобного. Для меня особенность той ночи кроется немножко в другом. Вместо того, чтобы задать наводящий вопрос, Эстер молча отвернулась, возвращаясь в прежнее положение, и с некоторой опаской подала плечо навстречу Тахмаспу, терзаемая где-то глубоко в душе смутным сомнением, обещающим ей едкое разочарование. Именно в тот миг, когда по-господски поставленное плечо шаха вновь с грациозной осторожностью прижалось к ней, обдав её потоком заботливо согретого воздуха, девушка вдруг ясно почувствовала ответное стремление, подкреплённое небывалым умиротворением, которое без видимой на то причины подхватило её сердце. Ничего более безмятежного, ласкающего и одухотворённого Эстер не доводилось испытывать ни разу в своей жизни, разве что только бледные отголоски того, что должно было быть на самом деле. Почему никому не под силу подарить ей необходимый покой, никому, за исключением объятого таинственными тенями и непреодолимой властью воина, в чьей очернённой чем-то ужасным душе царил такой же хаос? Как же они двое, по отдельности такие потерянные и одинокие, попавшие в бешеный круговорот безжалостной судьбы, способны наделять друг друга поразительным смирением? Возможно, Эстер стоило остановиться гораздо раньше, до того, как безымянные чувства возьмут над ней верх, но теперь так же отчётливо она осознавала, что просто обязана пройти этот путь до конца, к чему бы в итоге не привела её бесконечная тропа, ведущая сквозь лишения и смерть. Нет, ей не была страшно, потому что она ступила на эту тропу не одна, потому что рядом был тот, кто разделил с ней ужасное проклятье. И пока он будет идти бок о бок с ней, пока никуда не свернёт, Эстер не поддастся страху и найдёт способ искупить все прошлые грехи, а заодно отыщет ключ к сокровенной тайне, под покровом которой кроется то, что сделало особенной ту самую незабываемую ночь.***
Нехотя вынырнув из липких объятий молочного тумана, что беспордонно проникал под тёплую одежду и колкими прикосновениями морозил податливую кожу, Эстер первым делом вобрала в передавленные трепетным волнением лёгкие как можно больше священного воздуха, в мнимой неприкосновенности разлитого повсюду, куда простиралась и мирная атмосфера мифического места. Ни намёка на постороннее присутствие, стремящееся поселить в обители нерушимой тишины нехорошее предчувствие неизвестной угрозы, ни единой неправильной тени, ни следа какого-либо беспокойства, — вокруг царила лишь божественная нега, дурманящая и в то же время опасная. Со времён первого появление вблизи томного пристанища потусторонних явлений Эстер накрепко запомнила, что витающее там бережное молчание обманчиво и таит в себе ничуть не меньшую опасность, чем навязчивое заблуждение неприступной защищённости, что без усилий околдовывало собой даже великие умы. Однако, помня о необходимости сохранять рассудок светлым и непорочным, девушка волей-неволей ловила себя на невинной мысли, что было бы хорошо подольше задержаться в пределах столь надёжного места и насладиться невиданной красотой, от которой вряд ли кто-нибудь сумеет оторвать взгляд. Маячившее впереди бескрайнее сиреневое море манило своей скромной привлекательностью, и даже незрячая Эстер ощутила не подвластное сопротивлению желание приблизиться к нему и вдохнуть полной грудью любимый аромат. Так бы она и поступила, если бы не чьё-то твёрдое и одновременно аккуратное касание до плеча, выдернувшее её из пут незримой силы и вмиг разогнавшее плотные тучи, готовые неминуемо утянуть её в бездонную бездну. — Мы здесь не задержимся, — мягче беспрепятственно гуляющего над ними ленивого ветра прошелестел знакомый, приправленный глухой хрипотой голос, пустивший вдоль позвоночника воительницы табун приятных мурашек. — Не хочу неприятностей. — Я рада, что ты пошёл со мной, — в тон ему отозвалась Эстер, признательно покосившись на замершую на её плече исперщрённую выступающими венами руку. — В одиночестве находится тут невыносимо. Как ты только справлялся? Не удовлетворив её заинтересованность, Тахмасп бесшумно сошёл с места и в несколько стремительных шагов преодолел ничтожное расстояние, что отделяло их от Сиреневого поля. Страшась отпускать его от себя даже на долю секунды, девушка поспешила нагнать шаха и, повинуясь какому-то загадочному сигналу, поравнялась с его идеально сложенной фигурой, все потаённые прелести которой сейчас придирчиво очерчивал плотно прилегающий к телу узорчатый кафтан, заманчиво сверкающий позолоченными узорами в бронзе заходящего солнца. Горделиво расправленная под заискивающие лучи рельефная грудь неприметно колыхалась похожим на россыпь сверкающих капель росы дыханием, прекрасные глаза, приломляющие пастельные цвета пёстрой зелени и перламутровой серости, сберегли внутри себя пляшущие огоньки солнечных бликов, придающих им изысканный оттенок только что выкованной меди. В приступе немого восхищения Эстер украдкой изучала Тахмаспа незрячим взглядом, словно могла прочувствовать всю эту искусную игру природы с его обаятельным станом, не лишённым благоговейного мужества и непобедимой мощи. — Я расскажу, — вдруг произнёс он, мягко вливаясь в застывшую над полем тишину, и девушка не смогла подавить укол мнительного восторга при мысли о том, что наконец услышит историю иранского шаха и узнает, какими судьбами он оказался в плену Сиреневого поля. — Помни, ты мне ничем не обязан, — надеясь, что правильно подобрала интонацию, возразила Эстер, со всей открытостью и преданностью заглядывая в неподвижное лицо Тахмаспа. — Расскажешь, когда будешь готов. Поддёрнутый тяжким бременем скорбных воспоминаний взгляд задержался на ней дольше обычного, будто искал нечто желанное и близкое, способное утешить и вернуть в состояние нерушимого покоя. Маленькой свечой в нём загорелась такая глубокая благодарность, какая тронула воительницу до глубины души больше, чем любые признательные слова, а затем Тахмасп медленно выдохнул, собираясь с мыслями, и неторопливо заговорил: — Мне было пятнадцать, когда мне приснился дивный сон: словно бы я набрёл на обширное поле, полное сиреневых цветов. Я видел всё так чётко и ярко, будто это происходило наяву, и был невероятно очарован. Однако спустя месяц моя мать скончалась от болезни, а после ушёл и отец. Я остался совсем один, без родителей, братьев, сестёр — одинокий шехзаде, единственный наследник иранского трона. Меня провозгласили шахом, и тогда я понял, что должен построить новую жизнь. Завороженно слушая свободный поток утробного голоса, содрогающего грудным рокотанием недра стеснённых лёгких, Эстер сама не заметила, как в считанные минуты прониклась равномерным повествованием Тахмаспа, и каждое сказанное им слово отмерялось в ней робким ударом встрепенувшегося сердца. Шах полностью погрузился в минувшие события своей жизни, немигающим взором бороздя просторы алеющего на западе горизонта, и засыпающее под его рассказ солнце до последнего озаряло его влажные глаза проникновенным сиянием. — Все рабыни в моём гареме могли похвастаться неотразимой красотой и женственностью, но никто из них не сумел подарить мне самое главное: любовь. Моё оледеневшее сердце словно заперлось под семью замками, не рвалось из груди навстречу счастливой избраннице, напевая сладостную трель. Сыновья, однако, у меня вскоре появились, и я уже решил, что все несчастья остались позади. Я ошибся. — Голос его сорвался, обрывая до предела натянутую нить напряжённого рассказа, и Эстер ободряюще опустила ладонь на гладкое плечо Тахмаспа, побуждая его продолжать. Сама история вызывала в ней разве что порыв искреннего сочувствия, но та боль, которую переживал в эти минуты иранский правитель, оседала на её глазах неощутимыми слезами. — Все мои дети умерли. С тех пор и по сей день я намеренно избегаю связей с моими наложницами, чтобы никогда больше не стать жертвой такого непостижимого горя. Я вновь один, без семьи и наследников — единственный шах и хранитель земель Ирана. Закончив, Тахмасп атаковал сгустившийся воздух шумным вздохом, казалось, призванным подавить стыдливое желание выпустить на волю заключённые в сердце на протяжении стольких лет горестные чувства, и порывисто отвернулся, лишая Эстер возможности поймать его стремительно угасающий взгляд. Что она могла сделать? Успокоить, поддержать, утешить? Разве не для этого Тахмасп поведал ей свою историю, не для того ли, чтобы она прониклась его болью и раскрыла тайну, когда-то приведшую маленького шехзаде на просторы Сиреневого поля? Да, теперь воительнице всё известно, но от чего-то это знание не принесло ей ничего, кроме очередной порции печали, и ничуть не облегчило её собственные страдания. — Сиреневое поле прокляло меня, — сквозь стиснутые зубы процедил шах, привлекая рассеянное внимание девушки, которая ощутила, как вздыбились бугры мышц его крепкого плеча. — Из-за него я потерял абсолютно всё. — Нет, не всё, — опережая здравые мысли, осадила его Эстер и требовательным давлением на плечо развернула Тахмаспа к себе лицом, наконец получив желанную возможность вновь превратиться в пленницу его обворожительных глаз. Их взгляды неизбежно встретились, совсем как в тот раз, когда впервые пересеклись в пылу кровопролитной битвы, и онемевшие губы девушки чуть шевельнулись, податливо растягиваясь в щемящую улыбку. — Страдания привели тебя на Сиреневое поле, но, быть может, благодаря этому ты смог что-то обрести? — Я обрёл тебя, — не задумываясь, ответил Тахмасп, неосознанно наклоняясь ближе к Эстер и обнимая её лицо жаром своего дыхания. Она не отстранилась. — С самого начала в тебе крылось моё спасение. Все эти годы я кого-то искал, даже не понимая, кого или что я должен найти. Но теперь я понял, что это ты. Я искал именно тебя, Эстер. Пребывая во власти какого-то секундного стремления, девушка вытянула шею, ещё не вполне осознавая, что хочет сделать, но Тахмасп беспощадно разорвал невидимый шёлк, сотканный из общей прихоти и украшенный взаимной страстью, и в одно мгновение оказался у самой кромки поля, усеянного тысячами танцующих на ветру фиалок. Ошарашенно Эстер посмотрела ему вслед, приходя в себя после странного забвения, и только сейчас нашла в себе осознанность заметить, что шах впервые произнёс её имя. Наверное, эта на первый взгляд незначительная, но для неё умилительная мелочь вынудила воительницу сойти с места и настигнуть отчуждённого Тахмаспа, врезавшись ему в спину выжидающим взором. — Интересно, что будет, если мы пойдём туда? — как бы невзначай осведомилась она, веско кивая в сторону просторного поля. — Хочешь проверить? — подхватил её шутливый тон вмиг приободрившийся шах и прежде, чем девушка успела вцепиться в его предплечье, непринуждённо шагнул прямо в неутихающее море ароматных фиалок, чьи бархатные лепестки жадно прильнули к его ногам. Обернувшись, он протянул ей руку, неотрывно смотря в обвеянные страхом глаза. — Возьми мою руку. Испуганно попятившись, Эстер в иступлении покачала головой, но глаз не отвела, хотя дерзкая смелость своенравного правителя поразила её и пробудила ещё один всплеск трепетного восхищения. На самом деле, ей было не столько страшно, сколько она и представить себе не смела, что ожидает их там, куда испокон веков ступала лишь нога мёртвых. — Возьми мою руку, — издав приправленный нежностью смешок, повторил Тахмасп, с завидным терпением оставаясь на месте. Перестав сопротивляться обжигающему любопытству и неоспоримому доверию, Эстер всё-таки вложила ледяные пальцы в тёплую ладонь шаха, и стоило ей коснуться чувствительными подушечками мозолистой кожи, как он внезапным рывком утянул её за собой, в Сиреневое поле, переходя на бег и начиная неудержимо хохотать. Этот неподрожаемый смех, наполнивший душу девушки невиданным спокойствием и возвышенной радостью, запустил её несмелое сердце в сумасшедший пляс, а сама она, отбросив прочь неугодные сомнения, бросилась вдогонку за резвым воином, с необычайной лёгкостью скользя меж рядов сиреневых цветов. Не набравшийся сил страх растворился в тронутом первым дыханием сумерек небе, унося с собой предубеждения и земную боль, отныне для Эстер существовал только чистый, звенящий всеми аккордами скрипки смех и его непредсказуемый обладатель, который с проворством гибкой рыси мчался по бесконечному полю, бросая на неё хитрые взгляды. Их схлестнувшиеся между собой при сокрушительном столкновении тела безвольно повалились на фиолетовый ковёр душистых цветов, немилосердно примяная их, и упивающаяся своей победой девушка наградила пойманного шаха торжествующим взором чуть свысока, не прекращая заливисто смеяться. В околдованных притворной обидой глазах Тахмаспа промелькнула страстная жажда мести, бесследно уничтоженная искренними перезвонами чужого детского смеха. Наконец они затихли, поддавшись навалившейся на них безмятежности и опьянению головокружительным запахом сотни фиалок, и так же долго просто смотрели друг на друга, не имея желания отрываться. Подобравшись ближе к Тахмаспу, Эстер заботливо смахнула с его быстро вздымающейся груди сиреневый лепесток. — Одному Аллаху известно, с какой бессмертной надеждой я искала тебя, Тахмасп, — с придыханием молвила она, с готовностью растворяясь в его светлых глазах, возникших перед её внутренним взором словно наяву. — Сколько боли, сколько горя выпало на мою долю. На нашу долю, милый друг. Вместе мы разделили это проклятье и вместе исцелимся от него. Обещаю, скоро мы обретём свободу. Мы дойдём до конца, искупим наши грехи и избавимся от плена собственных страхов, нужно просто верить. Верь в судьбу и верь мне, Тахмасп. Аллах создал нас, чтобы верить друг другу.