По Сиреневому полю

Они научили меня ценить верность... И никогда не забывать о тех, кого любишь «Хатико: Самый верный друг»

      Исполосованная беспощадным вторжением потустороннего сияния незримая ткань тёмного тумана, что растилилась над ублажённым заискивающими тенями лесом, полностью подчиняя его безмятежную обитель царству непроглядного мрака, постепенно разрывалась на мелкие клочья, которые немедленно растворялись в глухой пустоте, отделяясь от цельной оболочки слабеющей тьмы. Ничтожные, лишённые всякой власти поверженные очертания блекнувшей ночи покорно принимали свою скорбную участь и в мертвенном безмолвии спускались с верховья чёрного поднебесья к самой земле, по пути бесследно исчезая и оседая на обнажённой почве ледяными бусинками стремительно остывающей росы. Приветливый, украдкой пролитый сквозь неприступную завесу призрачной дымки томный взгляд стеснительного рассвета запоздало вмешался в кем-то нарочно удерживаемое правление минувшей прородительницы вездесущих теней, без особого желания опрокидывая на студённую поверхность несмелые лучи позднего солнца. Несмотря на предсказуемое завоевание огненной зарёй синеющего горизонта и охваченного всеобщей суетой возбуждённого военного лагеря последние рваные остатки истерзанной золотыми просветами тьмы по-прежнему надёжно таились где-то за непробиваемой стеной собравшихся над тернистой чащей туч, насмешливо взирая на скоропостижную смерть сражённой ночи. Преданные защитники, в чьих причудливых существах в ожидании пряталась приближающаяся буря, неизбежно скрыли от любопытных глаз краешек только что восставшего солнца, вновь погружая обвеянные лихорадочным волнением тернистые дебри в бездонный омут серого мрака, и неустанно продолжали нагнетать обстановку, очерняя обманчивое затишье далёким эхом невидимой угрозы. Беспрекословно следуя первому повелению, озверевший ветер порывисто налетел на горделиво возвышенные деревья, обрывая им ветки и склоняя их гибкие станы навстречу равнодушной земле, стиснутый стальной цепью раскалённого холода оцепеневший воздух приобрёл морозную свежесть, приправленную мнимым присутствием строгой зимы. Готовая разразиться метель лишь подгоняла и без того встревоженных обитателей Османского лагеря, вынужденных трудиться не покладая рук под безжалостным гнётом суровой стужи, и даже начатые задолго до предрассветных сумерек приготовления к скорому путешествию ещё не были закончены, хотя абсолютно все воители прилагали безмерное количество усилий.       С предельным вниманием слушая громогласные приказы, всегда внезапно догоняющие увлечённый работой разум и толкающие на неоспоримое подчинение, Эстер из последних сил старалась успеть везде и всюду и носилась по постепенно пустующей поляне подобно подхваченному воздушным порывом пёрышку, умудряясь не только исполнять возложенные на неё поручения с безупречной точностью, но и оказывать необходимую помощь тем, кто явно не справлялся. Смешиваясь с толпой оживлённых янычар, она сама нередко принимала на себя роль командующего процессом, что предполагал её почётный титул сардара, и с завидным спокойствием, не тронутым общей тревожностью, раздавала чёткие приказания, ощутимо поддерживая Бали-бея, которому повелитель доверил руководство подготовкой к рассветному отступлению. Иногда она пересекалась с отцом, получая от него новую порцию приказов и скупой похвалы, а после вновь пускалась в обход бывшего лагеря, разнося очередные поручения. Завершив одну из таких своеобразных пробежек, наливающих утомлённое тело свежими силами, Эстер вернулась обратно к Бали-бею и выжидающе вперилась в него горящим немым предвкушением взглядом, наполняя недвижимый воздух вокруг них рвущимся из груди загнанным дыханием.       — Я всё сделала, — захлёбываясь частыми вздохами, выпалила она, под прицелом расчётливого взора отца невольно вытягиваясь в струнку и спуская руки вдоль тела. — Будут ещё приказы?       Неторопливо развернувшись к ней, Бали-бей задержал на дочери сравнимые с насыщенной дикой ежевикой глаза, в которых затеплилась искренняя признательность, и даже позволил себе чуть улыбнуться, наблюдая за её жарким желанием исполнить любое поручение. Сотканный искусным морозом податливый иней покрывал широкие плечи верного воина, изворачиваясь на поверхности кожаного жилета изысканными узорами, равномерное дыхание мягко вливалось в ледяные струи крепнувшего ветра облачком белого пара, обжигая покрасневшее лицо Эстер животворящим жаром. Серебряные пылинки, отдалённо напоминающие пока не выпавший снег, дребезжали на длинных ресницах Бали-бея и как по идеальной задумке обрамляли по краям его тёмные глаза, делая их ещё более выразительными и броскими.       — Мы вот-вот закончим, и можно будет отправляться в путь, — без намёка на прежнее раздражение или недовольство сообщил он, в несвойственной ему властной манере вскидывая голову. — Для тебя никаких приказов нет, ты и так много сделала. Однако, меня попросили кое-что тебе передать.       — Что? — мгновенно насторожилась Эстер, но её сердце предательски пропустило удар, а в голове промелькнула шальная мысль, пустившая по её спине цепкий озноб. На самом деле, у неё имелись сумасшедшие предположения насчёт своенравной личности того, кто осмелился что-то ей передать, и от этого в недрах её наивной души сама собой забурлила страстная надежда.       — Шах Тахмасп послал мне весточку, — без долгих предисловий поведал Бали-бей, с поразительным безучастием пряча в непроницаемом взгляде признаки назревающих подозрений. — Его воины уже уходят. Он просит тебя о встрече.       При одном лишь упоминании имени самоуверенного шаха внутри Эстер всё безнадёжно перевернулось, а кроткая сладостная дробь упруго забилась в передавленной внезапным прерывистым вздохом груди, задерживая ритмичный темп восстановленного дыхания и заставляя потоки поглощённого воздуха застревать в горле не в силах добраться до желанной свободы. Одновременно безудержный восторг и угнетающая тоска навалились на неё со всех сторон, сжимая в плотное кольцо неразборчивых эмоций, и до самого дна пропитали её беспорядочное сознание терпким вкусом предстоящего расставания. Поход наконец завершился, месопотамские воины потерпели сокрушительное поражение, и теперь Османской армии было суждено вернуться домой с благой вестью о священной победе, которая обязательно послужит грозным предупреждением остальным заклятым врагам Империи. Хоть важная цель, на протяжении нескольких месяцев добиваемая бесконечными битвами и смертями, была достигнута, а Эстер удалось отомстить за хладнокровное убийство её друзей и выплатить личный кровавый долг, на душе у неё лежала тяжкая истома, и места для неимоверной радости и возвышенной гордости в ней вскоре совсем не осталось. Все эти светлые чувства, многим солдатам послужившие бесценной наградой за их ежедневный риск собственной жизнью, слишком быстро угасли в окутанном невыразимой печалью сердце Эстер, безвозвратно поселяя в недрах её уничтоженного болью существа неприятное ощущение наступающего горя, готового при первом же проявлении недопустимой слабости обрушиться на неё и втоптать в землю, похоронить под натиском собственных беззвучных стенаний. Не переставая девушка роптала на злобный рок судьбы, ниспославшей ей столько незаслуженных страданий, и с удвоенной ненавистью проклинала своё будущее, в котором ей придётся потерять того, кого она недавно обрела и к кому успела привязаться всеми неизведанными глубинами своего заблудшего сердца. Почему Аллах обрекает её на нестерпимые муки в неизлечимой тоске, почему вот так просто отбирает у неё то, что отныне навсегда поселилось в ней и стало её частью? Где же здесь справедливость? Во власти скорбного отчаяния, на протяжении последних дней изъедающего Эстер изнутри, причиняя ей тем самым ещё более неистовую боль, она нашла в себе бесцветное желание молча кивнуть отцу в знак благодарности и незамедлительно отправиться на поиски пленительных глаз, в нежном сумраке уходящей ночи наверняка излучающих притягательной свет спасительных серых огней.       Двигаясь, словно в каком-то реалистичном сне, девушка плавно парила над землёй, едва колыша её своими тихими шагами, но по обуревавшим её горестным чувствам, что непрерывно содрогали ей грудь немыми стонами, происходящее с ней скорее походило на чересчур правдоподобной кошмар, от которого она никак не могла проснуться. Чем ближе она подходила к неподвижно замершему вдалеке величественному стану, выхваченному из окружающей его тьмы блеклым сиянием предрассветного тумана, тем отчётливее она понимала, что не сумеет проронить ни слова, представ перед ним с обнажённой душой, полностью открытой для аккуратных наблюдений чужого проникновенного взгляда. И зачем только Тахмасп уговорил Эстер на это безумие, для чего пустил ей в грудь очередную отравленную стрелу в попытке удержать при себе её изнывающее от разлуки сердце? Лучше бы он просто ушёл, ничего не сказав, бесследно исчез в мутных далях пасмурного рассвета, лучше бы пленённое тучами солнце сожгло до тла его поджарую фигуру, испепелило его на месте до того, как опечаленная воительница доберётся до него и без прежнего страха встретит его неповторимые глаза. Уж лучше мысленно проститься с сбежавшим от боли трусом, чем стоять сейчас перед бесстрашным шахом и тщетно искать подходящие слова, чтобы пролить свет на самые сокровенные тайны.       Подхваченная знакомым трепетом мнительного восхищения Эстер преодолела разделающее её и остолбеневшего Тахмаспа расстояние несколькими осторожными шагами, будто земля под ней разверзлась и превратилась в огненное поле, и застыла рядом с ним, по привычке ровняясь с его упругим плечом и ныряя в кроткую ласку заботливого тепла, что излучало дышащее жизнью напряжённое тело. Ни единого меткого импульса пустынного разочарования, ни следа от недавно утихших сокрушений, ни малейшего признака стойкого негодования, что могло бы отразиться на поверхности загадочных глаз, — ничего из этих унизительных чувств нельзя было распознать под непроницаемой маской мнимого безразличия, умело созданной Тахмаспом и призванной сберечь его истинные эмоции даже от той, кому он бесконечно доверял. Однако Эстер не оттолкнула явно притворная отчуждённость иранского правителя, и потому она в ставшем для неё обыденным жесте бережно соприкоснулась с его по-господски развёрнутым плечом, словно привлекая столь важное внимание его приправленного насмешливым высокомерием взгляда. Застигнутый врасплох Тахмасп пустил на просторы своего окаменевшего тела безудержную дрожь, в то же время умело замаскированную под лёгкий озноб, принесённый внезапно налетевшим на них яростным ветром, и без какого-либо сопротивления обратил на Эстер поддёрнутый чем-то потусторонним взгляд, где ей наконец удалось вслепую распознать приглушённую боль. Подобно острым лезвиям множества кинжалов эта боль вонзилась в податливую плоть девушки, до крови терзая её безвольное тело, и, потеряв всякое намерение и дальше терпеть чужие страдания, она порывисто прильнула мокрой щекой к богато расшитой ткани кафтана, чем только сильнее обескуражила всегда сдержанного Тахмаспа. Оказывается, в объятиях мутных потрясений она даже не заметила, как дала волю беззвучным слезам, что тихо лились из её слепых глаз, щекоча чувствительную кожу, и находили пристанище на крепком плече, по-прежнему скованном неоправданным напряжением.       — Не плачь, мой милый друг, — внезапно пророкотал у неё над ухом всё тот же ласкающих слух голос, ничуть не искажённый поселившейся в нём неприкрытой тоской. — Мы оба знали, этот день придёт. Может быть, когда-нибудь мы ещё увидимся.       — Не увидимся, — безжалостно оборвала его Эстер, поморщившись от того, насколько сломленно и надтреснуто прозвучал её ответ. Меньше всего ей хотелось тешить себя напрасными ожиданиями и незбыточными надеждами, ведь ей было известно то, о чём она никому не успела рассказать, даже Сулейману. Она уже знала, как сложится её дальнейшая жизнь, и прекрасно, пусть и в неверии, осознавала, что они с Тахмаспом видятся в последний раз. — Этот поход был для меня последним, Тахмасп. Больше я не стану воевать.       Впервые за время их уединения в хитросплетении тяжёлых чувств шаха проскользнуло нечто похожее на замешательство, затем сменившееся настоящей растерянностью, и он резко дёрнулся, потревожив голову воительницы на своём плече, из-за чего та неохотно отстранилась. Безупречные глаза Тахмаспа, которым шло абсолютно любое выражение, будь то надменная властность или незыблемое хладнокровие, зажглись совершенно незнакомым Эстер почти хищным огнём, находящим поразительное сходство с метательными искрами откровенного недоумения.       — Что это за речи, леди-сардар? — искренне изумился шах, вынудив девушку снисходительно усмехнуться при звуке её старого прозвища. — Как так, не станешь воевать? Ты хоть понимаешь, от чего отказываешься?       — Вспомни, ведь я теперь невеста шехзаде, — невозмутимо пояснила воительница, стараясь не обращать внимания на то, что её неугомонное сердце после этих роковых слов болезненно ёкнуло, выбивая из груди увесистый вздох. Разумеется, сама мысль о том, что отныне на войне ей места нет, бросала её в неукротимую дрожь безумного ужаса, однако время — лучший лекарь, и именно оно поможет ей смириться с таким непростым решением. — Моя обязанность отныне — рожать и воспитывать будущее Османской Династии. Какие уж тут походы? Мне самой трудно это принять, но так будет правильно.       Вновь между ними воцарился шёлковый кокон прежде жестоко разорванной тишины, и в мгновения умиротворённого молчания, необходимого им обоим, чтобы немного подумать, Эстер всё пыталась убедить себя, что причина, по которой она покидает армию, связана исключительно с предстоящим браком, и только. Но, чем глубже она погружалась в изучение собственных стереотипов, тем отчётливее ей становилось ясно, что в действительности она просто хочет сбежать. Сбежать от смерти, страданий, страха, сбежать от Сиреневого поля, сбежать от Тахмаспа. Где-то в потаённых уголках еле живой души, к её немалому удивлению ещё способной что-то ощущать, пылала пока маленькая, но невероятно жаркая свеча взаимной привязанности, до сих пор представляющей для Эстер что-то из ряда вон выходящее и непристойное, однако породнившей её с таким таинственным сердцем, которое просто невозможно отвергнуть. Несомненно сплетённая из тонких и одновременно прочных нитей ментальная связь с каждым минувшим днём будет только крепчать, пока не превратиться во что-то более сильное и страстное, одним своим представлением внушающее девушке бесконтрольную панику и желание любой ценой отвести от себя столь заманчивый и преступный грех. В её возможностях было предотвратить готовое вспыхнуть в душе Эстер предательское чувство, и только таким образом, предав забвению дело всей своей жизни, она могла добиться исчезновения Тахмаспа из её судьбы безвозвратно и навсегда. Пусть сейчас это приносило ей лишь невыносимую боль, воительница надеялась, что со временем сумеет усмирить тёплое влечение к горделивой персоне иранского правителя и вопреки всем своим прошлым убеждениям забудет его так же, как попытается забыть Сиреневое поле.       — Знаю, мы слишком долго искали друг друга, чтобы теперь расстаться, — с неподдельным сожалением, извергнутым из не подчинённых коварным заблуждениям уголков её сердца, произнесла Эстер, заметив, что Тахмасп помрачнел, а его испещрённый следами непостижимого отчаяния взгляд затуманился неизгладимой печалью. — Наши судьбы навеки связаны, но признай, это единственное, что держит нас рядом. Ничего другого и быть не может.       — Ты ошибаешься, — внезапно севшим голосом обронил Тахмасп, и от того, насколько обречённо он изрёк эту простую фразу, Эстер мгновенно сделалось не по себе, и встревоженное сердце в иступлении затрепетало в груди, наровя прорваться сквозь решётки быстро вздымающихся ребёр. — Может, Эстер. Если бы ты знала правду, ты бы нашла объяснение всему, что со мной происходит.       Исказив побледневшее лицо полным непониманием, девушка настороженно нахмурилась и развернулась к шаху, встретив его зажжённые каким-то странным блеском глаза, в призрачном свечении низких туч отражающие каждую неровно брошенную тень. Смысл только что услышанных слов настойчиво прорывался в замкнутое от посторонних мыслей сознание Эстер, минуя хрупкую пелену желанной отрешённости, и постепенно перед ней открывалась истина, та самая истина, о которой она так давно догадывалась и вместе с тем упрямо старалась избегать. Горькая правда, привлекающая оболочкой из сладких мечтаний и непрошенного искушения, хранимая в том самом покалеченном жизненными испытаниями сердце, созданная лишь потому, что сама Эстер позволила этому пламени возрасти и в конце концов вырваться на свободу. Но думала ли она, что это обречённое на неизбежное забвение безрассудное чувство предстанет перед ней в самый последний момент, тогда, когда ничего уже невозможно объяснить или исправить? Предполагала ли, что объект её неоспоримого доверия и глубокого уважения рискнёт сам поведать ей о своём греховном увлечении? Для полной картины того, что всё-таки случилось между ними и случилось ли вообще, девушка приготовилась выслушать Тахмаспа до конца, мысленно поклявшись себе, что при любом исходе этого разговора ни за что не изменит отношение к своему независимому другу.       — Всё изменилось с тех пор, как я встретил тебя, — проникновенно густым тембром заговорил Тахмасп, ближе склоняясь к Эстер и получая шанс заметить в её незрячих глазах отражение собственной растерянности. — Чем была моя жизнь, кем был я сам до того, как однажды столкнулся на поле боя с воинственной красавицей, так уверенно орудующей саблей и смотрящей сиреневыми глазами прямо в глаза чужому правителю? Там, на Сиреневом поле, спустя годы болезненных лишений, я обрёл не только тебя, но и то, чего у меня никогда не было. В ту памятную ночь, под покровом звёздного неба, я обрёл то, что сделало эту ночь особенной. Я обрёл любовь.       Словно завороженная Эстер проникалась утробным звучанием грудного мурлыканья Тахмаспа, страстно желая напоследок насладиться им и запомнить малейшие переливы, всякие изменения в тональности свободно льющийся мелодии, с недавних пор предназначенной исключительно для её поразительно чуткого слуха. То, что коснулось её ушей, с робкой нежностью приласкав их и растворившись в свисте проворного ветра, уже не удивило её так сильно, как если бы она услышала о чём-то подобном впервые, однако тот факт, что воительница оказалась права, не мог не вогнать её в ледяной ступор. Как горячо она хотела уберечь от этого саму себя, но неожиданная мысль о прямо противоположном ни разу не прокрадывалась в её сознание, и теперь, вняв подтверждениям из уст иранского правителя, Эстер окончательно осознала, к чему на самом деле вела вся эта игра хитрой судьбы. Знал ли отважный и верный Тахмасп, чем ему придётся расплатиться за свои недопустимые чувства? Неужели никогда даже близко не подпускал догадку, что Эстер не способна дать ему то, на что он рассчитывает? А может, допускал, но это его не остановило, не сбило с намеченного пути, на который он ступил по велению своего сердца.       — О Тахмасп... — справившись с непреодолимым оцепенением, начала было девушка, но осеклась, с пугающей ясностью поняв, что не сможет произнести ни звука, глядя в прикованные к ней проницательные глаза, окантованные серым мерцанием неогранённых алмазов. Стыдливо потупив обескураженный взгляд, она неминуемо познала острую боль колкого чувства вины, однако неизменно покорилась чужой мнимой мольбе и вновь удостоила шаха своим туманным вниманием. — Неужели ты... Неужели ты влюбился?       — Тебе достаточно заглянуть мне в глаза, чтобы понять, как много противоречий бушует в моей душе, — почти прошептал Тахмасп, неминуемо наклоняясь всё ближе к Эстер и лаская её мокрое от слёз лицо бережным теплом своего трепетного дыхания. — Я бы хотел назвать это ложью, оградить тебя от мук совести и серьёзных последствий, но сердце никогда не ошибается.       Не находя слов от нахлынувшего на неё потрясения, воительница всколыхнула бархатную невинность согретого посторонним дыханием воздуха прерывистым вздохом, больше напоминающим тщательно подавленный всхлип, и часто заморгала, недоумевая, почему постыдные слёзы всё текут и текут из её глаз и никак не желают кончаться. Ещё никогда обворожительный, мягко окутывающий пленительными чарами взгляд не казался ей таким близким и далёким одновременно, знакомым по каждому его непредсказуемому блеску и в то же время совершенно чужим, приютившим в себе смиренные тени отчаяния и несмелый свет искренней привязанности. Перед Эстер стоял всё тот же Тахмасп — самоуверенный, властолюбивый, бесстрашный и непокорный, но только теперь за стальной бронёй дерзкого своеволия притаилось неожиданно нежное и совсем не свойственное ему чувство, о глубине которого девушка задумалась лишь сейчас, когда стала свидетельницей доверенной ей сокровенной тайны. Одно до сих пор оставалось ей не ясно — как реагировать на подобное признание? Как сказать иранскому шаху правду и при этом не ранить его?       — Но ты с самого начала знал, кто я такая, — выдавливая каждое стеклянное слово словно через силу, заметила Эстер. — Так почему же позволил этому случиться? Почему поддался ослепляющему чувству, понимая, что оно никогда не будет взаимным?       — Не важно, взаимно то чувство или нет, оно прекрасно само по себе, — горько усмехнулся Тахмасп, чем невольно пробудил на губах воительницы признаки щемящей улыбки. — Я думал, что никогда не смогу испытать его, но Аллах даровал мне свою милость. Знаю, твоё сердце принадлежит другому, и тот, кого ты выбрала, этого достоин, поверь. Что до меня, я благодарен небесам за то, что мне довелось полюбить.       Прежде, чем Эстер успела взять под контроль обуревавшие её эмоции, от броского смятения до безмерной признательности, в её груди дробными вибрациями заклокотал ласковый смех, вырвавшийся наружу вместе с грустной улыбкой, и девушка тут же удивилась столь странной реакции, испугавшись, что сама того не желая заденет Тахмаспа. Однако шах вместо раздосадованных упрёков наградил её смутным отражением её собственной тоскливой улыбки, что всегда делал слишком редко, и медленно отклонился от воительницы, напоследок оставив на её покрасневшей щеке мнимый поцелуй безмятежного дыхания. Но Эстер не позволила ему отпрянуть, чтобы затем поспешно уйти, и молниеносно схватила Тахмаспа за запястье его сильной руки, шагнув ему навстречу и оказавшись так близко, что их тела могли соприкоснуться и поделиться друг с другом краткими импульсами возбуждённой дрожи. На миг в глазах правителя промелькнуло явное изумление, приправленное замешканным ожиданием, и вопреки навязчивым сомнениям он не воспротивился даже тогда, когда хрупкие пальцы девушки переплелись с его пальцами, а одинаково ледяные ладони воссоединились, будто в попытке поделиться бережно хранимым теплом. Чужое прикосновение обожгло кожу Эстер искрами кусачего огня, пробив встрепенувшееся тело на безудержное содрогание, но подобные ощущения почудились ей невероятно приятными и лишь подстегнули её поднять податливую руку Тахмаспа на уровень груди и вытянуть к нему шею, намереваясь сделать то, что она после всего пережитого считала своим долгом. Словно прочитав её шальные мысли, Тахмасп без возражений склонил голову в противовес действиям девушки, и вскоре их лбы прильнули друг к другу, а тонкие струйки затаившегося дыхания в изысканном изяществе схлестнулись между собой, заставляя бьющиеся в унисон сердца заходится в бешеном темпе. Пребывающей во власти необъяснимого опьянения Эстер на долю пугающего мгновения показалось, что ещё немного, и она лишиться чувств от переизбытка возвышенных ощущений, но замершие в поразительной досягаемости прекрасные глаза Тахмаспа защищали её от излишних волнений и заискивающими переливами хрустальной радужки подсказывали ей, что она всё делает правильно.       — Я вряд ли бы стала упрекать тебя, если бы ты был мне безразличен, — многозначительно прошелестела Эстер, пробудив на дне своего слепого взгляда ободряющую нежность. — Ты не безразличен мне, Тахмасп. Кусочек моего сердца навсегда останется с тобой, но пообещай, что отпустишь меня и создашь своё счастье.       — Ты сделала меня счастливой, и большего мне не нужно, — в тон ей промурлыкал шах, аккуратным стремлением прижимаясь лбом к её лбу и крепче стискивая в потеплевшей руке грациозную женскую ладонь. — И у меня к тебе ответная просьба: будь счастлива, Эстер.       Наконец он отстранился от воительницы, неумолимо обрекая её изнывающие от божественного тепла тело на беспощадные атаки лютого холода, и словно нехотя разомкнул напряжённые пальцы, выпуская из их судорожной хватки безупречного строения женственную руку. Не имея возможности отсрочить неизбежное ещё хотя бы на пару мгновений, Эстер молча наблюдала незрячим взором за тем, как Тахмасп медленно отходит назад, примяная заледеневшую землю невесомыми шагами, и разворачивается к ней спиной, перед этим задержав на ней преисполненный бесконечной благодарности мутный взгляд. Огромных моральных усилий девушке стоило принять то, что в последний раз она испытала на себе этот ни с чем не сравнимый взгляд, в последний раз изучала потаённые прелести поддёрнутых серым льдом глаз, купалась в объятиях их скупой ласки, тонула в неизведанных глубинах в поисках далёкого дна. Её спасение, её неугасаемая надежда, её безмолвные слёзы и вспышки беззаботной радости — источник всех этих бесценных богатств беспрепятственно отдалялся от Эстер, позволял сумрачной дымке окутывать его гибкий стан, а завистливым теням — по идеальному контуру облегать его стремительно исчезающую фигуру. По невидимым следам за ним бесшумно парила частица угнетённой безнадёжным горем души, которой предстояло навечно поселиться в застенчивом сердце и воссоздать сладостную иллюзию того, что за расставанием обязательно наступит долгожданная встреча.       Исполосованную бледными дорожками высохших слёз щеку немилосердно царапнули когти окрепшего мороза, из-за чего Эстер наконец опомнилась и впервые спустя столько томных секунд моргнула, прогоняя вездесущее оцепенение, вызванное отнюдь не царившим в воздухе дыханием наступившей зимы. Только тогда она сообразила, что последняя блеклая тень недавнего присутствия кого-то очень дорогого и близкого безвозвратно растворилась, уничтоженная внезапно налетевшими сокрушительными порывами разъярённого ветра, и от осознания собственной беспомощности перед могущественной судьбой девушка съёжилась под гнётом навалившейся на её плечи дикой боли. Пылающую огнём грудь распирало от душераздирающего вопля, воздуха катастрофически не хватало даже на то, чтобы сделать полноценный вздох, а поддавшееся душевным стенаниям существо вдруг ослабело, перестав понимать, кому оно принадлежит и где находится. Несмотря на бушующую внутри неё неукротимую бурю Эстер внешне сохраняла завидное самообладание, и ничего так и не вырвалось наружу, подгоняемое отчаянным желанием выплеснуть накопленную боль. Так она и стояла, не двигаясь и не допуская в своё сознание ни единой мысли, а между тем на непокрытую голову и мелко дрожащие плечи мягко опустилось несколько белых хлопьев, падающих прямо с затянутого тучами неба. Начинался снег.