По Сиреневому полю

Когда ты теряешь любимого человека, наберись смелости и отпусти его... Ной Кэлхаун «Дневник памяти»

      Мелкие крупинки острых снежинок, что в плавном круговороте спускались с пасмурного неба навстречу устланной белым полотном земле, беспощадно царапали открытую кожу лица, по случайности врезаясь в него и оставляя невидимые ссадины, под ледяным дыханием крепкого мороза, однако, обжигающие щепательной болью. Беспрепятственно продолжая свой неблизкий путь до желанной твёрдой поверхности, стремительно летящие свысока хлопья с увесистым облегчением разбивались о спящую почву и сразу же неумолимо таяли, словно под невыносимым натиском какого-то постороннего тепла, превращаясь в скопление покрытых мерцающим инеем скользких луж. Сберегая на своей зеркальной глади бесчисленное множество самых разных шагов, они в считанные мгновения искажались причудливыми паутинками тонких трещин, наровя при любом неосторожном давлении рассыпаться вдребезги и превратиться в груду хрустящих осколков. Прежде лишь навеянное лёгким похолоданием присутствие посуровевшей зимы теперь отчётливо ощущалось в каждом беззастенчивом дуновении озверевшего ветра, жадно страждущего проскользнуть под тёплые меха наводнивших улицу людей и позадорнее задеть их за согретое пушистыми шубами тело, чтобы отпугнуть всякое желание столь бесцеремонно вторгаться в строгое правление царственной хозяйки снегов. Пленённое беспросветным покровом тяжёлых туч небо с немой мольбой бросало вниз омрачённый далёкими тенями выискивающий взгляд, точно пыталось найти среди скопления бестелесных вестников бури взывающее к долгожданной свободе безвременно погасшее солнце, чьи прямо брошенные золотистые лучи непременно должны были разогнать сгустившийся над миром мрак. Однако лишённое былой власти огненное светило давно уже не являло притихшиму в трепетном страхе городу своего сияющего лика и совсем перестало дарить даже долю когда-то щедрого и смелого тепла, предоставив тёмной зиме полностью взять контроль над некогда оживлённой природой и учинить собственное самоуправство. Потому который день по переулкам погребённого под перистым куполом города с наглой невозмутимостью сновали гибкие тени, чьи блеклые силуэты вахватывал из вечного сумрака беспрерывно идущий снег и не задумываясь разрушал их призрачные оболочки, прибивая к земле то, что осталось после жестоких терзаний разъярённого бурана.       Неспешной поступью преодолевая мало знакомые районы небольшого поселения, Эстер старалась держаться рядом с надёжным плечом Бали-бея и порывисто прижималась к нему каждый раз, когда какой-то зазевавшийся прохожий будто нарочно хотел столкнуться с ней и опрокинуть на побелевшую землю. С тех пор, как они покинули Семиндере в начале этой осени, он словно бы поредел и опустел, лишая новоприбывших желанной возможности услышать неразборчивое галдение волнующейся толпы и спустя почти месяц обратного пути домой вновь окунуться в будничную суету обычных горожан, занятых только торговлей и развлечениями в местных барделях. Звенящая от вплетённого в неё трескучего напряжения несвойственная тишина стальными цепями стиснула чуткие уши Эстер, намеренно заражая её вездесущим дурным предчувствием и смутным ощущением какой-то потаённой угрозы, которая с пристальным вниманием следила за каждым её шагом из-за тёмного угла, так что девушка не без весомой причины испытала жгучее желание поскорее оказаться дома, чтобы только избавиться от неугодных панических сомнений. Нагнетающая обстановка заставляла её лихорадочно озираться по сторонам в поисках чужого пронзительного взгляда, как ей казалось, прожигающего её спину чуть ли не насквозь, а совершенно неуместное безмолвие, призванное посеять непрошенную тревогу в тесной груди, порождало на подкорке затуманенного почти осязаемым беспокойством сознания странные, пугающие образы, в объятиях вечной тьмы выглядившие ещё более устрашающе. Наконец Эстер самой осточертело находиться в постоянном напряжении и ждать неизвестно чего, и она, отбросив куда подальше навязчивые подозрения, отравляющие едким туманом светлый рассудок, с демонстративной важностью вскинула голову, показывая незримому наблюдателю свой бесстрашный настрой.       — Ты чего? — вдруг раздался возле неё недоумённый голос привлечённого её настороженностью Бали-бея, вынудив воительницу против воли вздрогнуть и тут же зарумяниться от нахлынувшего стыда. — Ведёшь себя так, словно мы идём по лесу, полному вражеских воинов.       — Осторожность не бывает лишней, — с напускной беспечностью отмахнулась Эстер, мысленно поблагодарив Аллаха за то, что он скрыл от отца её непозволительную реакцию. Меньше всего она нуждалась в умело замаскированных насмешках со стороны отважного воина, которые грозили привести их к первой за последние месяцы ссоре. — Просто у меня такое чувство, будто случилось что-то плохое. Разве тебе так не кажется?       Задумчиво нахмурившись, Бали-бей с предельной внимательностью прошёлся помрачневшим взглядом по окружающим их домам, заботливо одетым в белоснежную одежду, сотканную из множества сверкающих снежинок, и задержался на каком-то подозрительно взволнованном жителе, который при виде них поторопился нырнуть в ближайшее здание, исчезнув за скрипучей дверью. Бали-бей попытался было окликнуть его, однако он никак не отреагировал, словно и вовсе не слышал, и подкреплённые непреодолимой тревогой сомнения Эстер с новой силой забушевали внутри неё, врываясь в прозрачное полотно морозного воздуха струями неровного дыхания. Не успела она моргнуть, как улица вокруг них будто по волшебству опустела, и теперь девушка уже нисколько не сопротивлялась паническим мыслям, что в Семиндере происходит что-то странное, чему ни она, ни её отец достойного объяснения пока что отыскать не могли.       — Мы должны как можно скорее добраться до дома, — с неизменной серьёзностью рассудил Бали-бей, так что воительнице оставалось лишь восхититься его поразительным самообладанием, не искажённым ни долей ядовитых колебаний. — Армин и Муджизе наверняка знают, что тут происходит. Не будем терять время.       Постепенно ускоряя темп, он вскоре перешёл на стремительный шаг, взметая в воздух белые клубы оседающего на земле снега и заставляя подол чёрного кафтана свободно развеваться на ветру за его спиной подобно длинному крылу парящего посреди бушующей метели ворона. Как только помутнённое от нехороших предубеждений сознание пронзило несущее проблеск спасительного света воспоминание о Муджизе и родной матери, окоченевшее тело Эстер вобрало в себя животворящие импульсы утраченного предвкушения предстоящей встречи, и она стремглав бросилась нагонять отца, подстраиваясь под его уверенную походку. Проведённые вдали от любимой маленькой подруги дни совсем измучили её томной тоской, но вот момент их долгожданного воссоединения наконец-то настал, и на этот раз девушка приложит все усилия, чтобы эта длительная разлука оказалась последней для неё и Муджизе, которая не представляла себе существования без нежного покровительства Эстер и её бесконечной любви. Невольно затронув тему своего ухода из армии, она привычно опечалилась и ощутила, как пробуждается в сердце недавно утихшая боль, вызванная расставанием с Тахмаспом и принятием столь непростого решения, но списала все эти непредсказуемые чувства на слишком короткий промежуток времени, в течение которого она намеревалась прийти к необходимому смирению. Оказывается, ей требовалось куда больше дней, чтобы прекратить терзать себя беспричинной виной и непрошенными угрызениями совести.       Бесшумно скользя по бархатному слою нетронутого снега рядом с Бали-беем, Эстер довольно глубоко погрузилась в невинные мысли, чтобы хоть как-то притупить возобновившуюся боль, и вдруг почувствовала острую резь в боку, неумолимо распространяющуюся по всей пояснице и стягивающую ничего не подозревающие мышцы в тугой узел судорожного напряжения. Без предупреждения на неё навалилась предательская слабость, подстегнувшая её неожиданно остановиться и согнуться пополам от пронзающего каждый мускул внезапного недомогания, и с мимолётным страхом девушка подумала, что вот-вот потеряет сознание под невыносимым напором спазмов, сковавших в неподвижном состоянии всё её встрепенувшееся тело. Словно находясь в плену панической атаки, Эстер в иступлении схватилась руками за пульсирующую область в районе раны и не содержала протяжный стон, чем привлекла нежелательное внимание Бали-бея, который в замешательстве застыл где-то впереди и резко обернулся на дочь, едва распознав среди завывания поющей вьюги её нестерпимые стенания. Быстрее, чем она успела заверить его, что всё в порядке, отец подбежал к девушке и с неподдельный беспокойством, сумрачной искрой вспыхнувшим на поверхности его чёрных глаз, воззрился на неё, цепляясь пытливым взглядом за каждый участок её сломленного болью тела.       — О, Аллах, опять рана? — безошибочно догадался Бали-бей, и Эстер с неимоверным усилием заставила себя согласно кивнуть, хотя безвольные мышцы отказывались слушаться и теперь неподъёмной тяжестью давили её к земле. — Что же за напасть такая. Она, вроде, начала заживать?       — Начала... — сквозь надсадные хрипы выдавила воительница, с неосознанной силой вцепливаясь в предплечье подоспевшего отца, чтобы не упасть от нахлынувшей сокрушительной слабости. — Похоже, что-то её растревожило... Но ты не волнуйся, уже всё прошло.       — Давай, я помогу, — настоял на своём Бали-бей, точно пропустил слова дочери мимо ушей, и, даже не дождавшись ответа, приобнял её за плечи, принимая на себя её вес. По его блуждающим словно в непроглядном тумане глазам Эстер с неизбежной обречённостью поняла, что он не поверил в такую откровенную ложь. — Дом уже недалеко. Потерпи.       Всё-таки она не могла не поблагодарить отца за проявленную заботу и потому признательно улыбнулась ему, когда крепкая воинская рука мягко и в то же время уверенно повела её по пустынным улицам, заведомо не оказывая лишнего давления и предельно осторожно уберегая от возможных неудобств. С головой погрязнув в вязком омуте бесконечных мучений, Эстер несказанно обрадовалась, получив от Бали-бея восторженное сообщение о том, что они почти пришли, и мгновенно воспрянула духом, приободрённая скорой встречей с мамой и Муджизе. Ни в коем случае они не должны были застать её в таком состоянии, поэтому девушка в оставшиееся расстояние вежливо отказалась от дальнейшей помощи отца, предпочтя в более приподнятом настроении, не омрачённом постепенно стихающей резью в ране, войти под родную крышу дома и со всем невыразимым восторгом поприветствовать своих близких. Источающая терпкий аромат свежего дерева дверь мелодично скрипнула, потревоженная чужим опасливым прикосновением, и в порыве безудержного счастья Эстер переступила порог знакомых стен, судорожно втягивая в себя все неповторимые прелести витающих в помещении запахов, от душистой лаванды до сгоревшего воска. Так давно она не имела шанса пропитать своё изнурённое тяжкими испытаниями существо с детства знакомыми благовониями, вновь насытить лёгкие особенным воздухом, присущим лишь её незаменимому дому, так долго тосковала без необходимого присутствия искренне любящей матери и названной сестры, раскаиваясь перед ними в том, что снова покинула их, оставив в гнетущем одиночестве. Но теперь, вернувшись к своей семье, девушка позабыла о любых горестях и переживаниях, очистила мысли от всех наводящих страх и сомнения чувств, отдав всю себя трепетной радости, которую отныне ничего не было способно осквернить. В неудержимом предвкушении Эстер прошла вглубь здания, настукивая каблуками военных сапог ритмичную дробь, и в лёгком непонимании замерла посреди прихожей, только сейчас осознав, что никто до сих пор так и не вышел её встречать, будто вовсе не ждал все эти томительные месяцы. Стены всё не содрогались от гулкой волны преисполненного сумасшедшего счастья крика Муджизе, которая непременно выбежала бы к ней навстречу самой первой и бросилась в её объятия, а в хитросплетении утопающих во мраке коридоров не раздалось желанных торопливых шагов, послуживших бы сообщением о чьём-то постороннем существовании. Что-то явно было не так, и снова в душу Эстер закрались липкие подозрения, вытесняя прежнюю воодушевлённость и гоняя возмущённое сердце по всем доступным уголкам стеснённой груди.       — Почему так тихо? — из последних сил сопротивляясь нарастающему волнению, удивилась она, оборачиваясь на вошедшего Бали-бея. В его всегда сдержанных и рассудительных глазах она распознала отражение собственного замешательства, и от этого ей стало только страшнее. — Где же все? Эй!       — Может, ушли куда-то? — предположил отец, по-прежнему не думая поддаваться слепому отчаянию, и принялся во власти лихорадочных размышлений мерить широкими шагами деревянный пол, уставившись себе под ноги сосредоточенным взглядом. — Не будем паниковать. Нужно немного подождать, а потом...       Плавное течение его звонкого голоса бесцеремонно оборвала раздавшася на лестнице сбивчивая поступь, которая, однако, затихла на полпути, словно её чем-то терзаемый обладатель внезапно спохватился и передумал являть нежданным гостям свою неизвестную пока что личность, но Эстер не составило труда распознать в опрометчивой походке ни на что не похожие шаги, в это мгновение безумно медленно преодолевающие ещё несколько верхних ступеней. Потеряв тщательно хранимое терпение, девушка резко развернулась по направлению к лестнице, немало озадачив стоящего рядом Бали-бея, и бесшумно выдохнула, чтобы только не сорваться на растерянный возглас.       — Мама! — на изумление твёрдо и почти повелительно позвала она, завороженно ловя приглушённое эхо собственного напряжённого голоса, что игривым импульсом прокатился по периметру гладких стен. — Что происходит, мама? Спускайся, хватит там стоять!       Поняв, что бесполезно и дальше скрываться в тени искусственного сумрака, Армин всё же послушно спустилась к вернувшимся супругу и дочери, однако ещё издалека Эстер различила отголосок тщательно спрятанного испуга, приправленный едким привкусом чего-то пугающего и неотвратимого, вселяющего невольный ледяной страх и вынуждающего настороженное сердце биться всё быстрее и быстрее. Густая паутина коварного и лютого ужаса, подчинившая себе трепещущее без особой причины существо надломленной матери, с размаху окутала цепкими сетями обескураженную воительницу и уничтожила в ней последнее смятение насчёт того, что произошло нечто непостижимое. Хоть Эстер и не могла видеть Армин, она словно наяву представила себе её осунувшееся, бледное лицо, чётко очерченное проказливой игрой света и тени, впалые глаза с залёгшими под ними пухлыми синяками, служившими доказательством нескольких бессонных ночей, и совершенно потерянный, тусклый взгляд, смотрящий сейчас на неё с неподдельным сожалением, немой мольбой и стремительно угасающей робкой надеждой. Только одного этого чужого для воительницы взора, никак не способного принадлежать её нежной и женственной матери, ей хватило, чтобы захлебнуться внезапно нахлынувшим страхом, подтолкнувшим её броситься навстречу Армин и немедленно заключить в крепкие объятия, убедиться, что она не узрела перед собой дух древнего мертвеца. Но, стоило Эстер протянуть к ней мелко дрожащие руки, как мать вдруг отпрянула и подняла ладонь в неоспоримом жесте, ясно приказывающем не приближаться к ней.       — Армин, — сипло произнёс молчавший до сих пор Бали-бей, в неверии изучая супругу чуть ли не требовательным взглядом. — Объясни же нам, в чём дело? Почему тебя так долго не было? В чём причина твоего отторжения?       У самой Эстер будто язык прилип к нёбу, как она ни старалась, не сумела проронить ни единого звука, даже дышать ей отныне стало трудно и мучительно, точно каждая порция жизненно важного кислорода пропитывала её раскалённую кровь сильнейшим ядом, заключающим податливые мышцы в непробиваемый лёд. Всё, что она могла — это в безучастном безмолвии буровить изменившуюся до неузнаваемости мать нетерпеливым взором и тщетно держать в узде вспыхнувшее внутри неё дикое пламя панического ужаса, что с неопознанный мощью толкалось ей в грудь, обжигая рёбра и расшалившееся сердце, которому негде было спрятаться от неудержимого натиска пленительного испуга. Пока внутренняя борьба в недрах растерянной девушки понемногу приближала её к нервному срыву, нисколько не поддёрнутое какими-либо переменами метрвенное лицо Армин сохраняло поразительную непроницаемость, искажённую, однако, следами недавно пережитого страха, и она по-прежнему не удостоила пришедших чистыми переливами своего ласкового голоса, сберегая повисшее в доме несвойственное ему затишье. По тому, как в сгорбленное под натиском смешанных чувств плечо Эстер неожиданно вонзилась острая пульсация чужого нарастающего негодования, она тут же осознала, что ценное терпение Бали-бея подходит к концу, и он вот-вот сорвётся на супругу несмотря на её шаткое состояние.       — Эстер, Бали, — наконец бросила Армин, и девушке отчаянно захотелось зажать уши, лишь бы не слышать этого незнакомого надтреснутого голоса, прозвучавшего так, будто в горле его обладательницы застряли несточенные осколки. — Простите меня... Не смогла я защитить наш дом от беды.       — Что ты говоришь, Армин? — в опьянении неподдельного удивления насторожился Бали-бей, делая решительный шаг навстречу к ней. Суровый стальной блеск заискрился в его тёмных глазах, яснее всяких слов выдавая обуревавшее его замешательство, которое ему удавалось скрывать всё труднее. — От какой беды? Говори же!       Последнюю фразу он произнёс почти крича и мгновенно осёкся, заметив, что Армин испуганно вздрогнула и отвела взгляд, словно пожалела о том, что решила вообще что-либо рассказать. Ощутимо почувствовав потрескивание возникшего между родителями тягучего напряжения, Эстер поспешила вмешаться и метко брошенным в сторону возбуждённого отца выразительным взглядом попросила его молчать, на что Бали-бей обречённо кивнул и расшевелил неподвижный воздух глубоким вздохом, очевидно, призванным успокоить его. Убедившись, что мать тоже немного оправилась после напористых расспросов и теперь пребывала в более менее подходящем состоянии, чтобы всё объяснить, девушка обратила на неё умоляющий взор, не допуская в нём ни намёка на постыдную жалость, и в приступе неукротимой дрожи, что разрядом молнии ударила её в спину, стиснула ладони в кулаки, точно боролась с каким-то неведомым искушением.       — Страшная угроза пришла в Семиндере, — понизив голос до заговорщеского шёпота, пролепетала Армин, и бесстрашную воительницу при этих словах атаковал предательский озноб. — Повсюду свирепствует... Смертельная болезнь.       — Что за болезнь? — сопротивляясь удушающему страху, спросила Эстер и мысленно уже приготовилась услышать то, что повергнет её в цепенящий шок.       На одно пугающее, безумное мгновение, во время которого ей показалось, что она сойдёт с ума, если немедленно не получит чёткий ответ, губы Армин будто онемели и совсем перестали шевелиться, только слегка дребезжали в преддверии готовых разразиться горьких рыданий. Когда же мать при помощи огромного усилия воли взяла себя в руки и вновь обрела способность говорить, немилосердно пронзив Эстер и Бали-бея безнадёжным взглядом, с её непослушного языка сорвалось только одно, по-настоящему роковое слово:       — Чума.       Вопреки притаившимся на затворках её взбудораженного сердца благоразумным мыслям и самым разным безысходным предположениям что-то внутри воительницы неизбежно оборвалось и рухнуло куда-то вниз, отобрав последнюю надежду на то, что овладевшие ею незванные сомнения являлись всего-то беспочвенным порождением её глубинных страхов. Следуя неоспоримому приказу помутнившегося сознания, Эстер без возражений отгородила себя от угнетающей энергии чужого ужаса, исходящей от её напуганных родителей, и очнулась от оглушающего ступора только из-за того, что ясно ощутила разряд статического напряжения рецепторами огрубевшей кожи, как бы невзначай подсказавшим ей, что самое сокрушительное и по истине болезненное ждало её впереди. У неё уже не осталось моральных сил, чтобы вытянуть этот увесистый шквал внезапных потрясений, и девушка и близко не допускала тень призрачной надежды, что выдержит очередную скорбную новость. Однако она была обязана узнать самое главное, и даже настойчивое предупреждение пульсирующего в её груди мрачного предчувствия не могло остановить её от горячего желания выяснить невыносимую правду.       — Где Муджизе? — мелко сотрясаясь в приступе неоправданной ярости, прохрипела Эстер, испепеляя Армин пробирающим взглядом. — Мама, где она?       Желанного ответа так и не последовало, а стреляющая во все стороны противная боль стала ещё более нестерпимой, настолько, что девушка потеряла всякие причины и дальше мириться с горестным молчанием матери и впустую ожидать от неё хоть какого-нибудь радостного известия. Преисполненная непоколебимой решительности, она стремительным шагом обогнула замершую посреди зала в немом отчаянии Армин и беспрепятственно взлетела по лестнице наверх, не замечая проносившихся у неё под ногами ступенек и находу снимая с шеи плотную чадру, завязанную наподобие шёлкового шарфа. Пропитанный слёзной мольбой оклик наперекор мнимым предположениям воительницы не ударил её в спину, разбившись о неприступную стену отчуждённой уверенности, а внизу, до того, как направиться прямиком к комнате своей маленькой подруги, она различила глухие рыдания вперемешку с нежным воркованием, которые лишь укрепили её убеждения в том, что от неё скрывают нечто страшное. Подгоняемая усиленной проникновенной тревогой Эстер судорожными движениями повязала чадру у себя на лице, оставляя напоказ только глаза, и без всяких промедлений ворвалась в комнату Муджизе, с громким стуком распахивая податливую дверь.       Погружённое в непроглядный мрак помещение встретило её душным зловонием поселившегося в липком воздухе присутствия свирепой болезни, что точным выпадом вытолкнуло из её груди поверхностный кашель, ставший результатом перехваченного гнилой едкостью дыхания. Стоило девушке переступить заветный порог, как повсюду её окружил непереносимый бесцветный дым, заставив её поморщиться от отвращения, и беззастенчиво осел на её припорошенной тающим снегом одежде, вгрызаясь в ткань и жаждя заклеймить беззащитное тело чумными нарывами, чтобы наверняка оставить на Эстер след неизлечимого недуга. Но она нисколько не заботилась о собственном здоровье, гораздо больше её волновала судьба маленькой Муджизе, чьё пока что теплившееся, но неумолимо слабеющее и поверженное существование воительница без усилий прочувствовала в мерзких сетях подступающей смерти. Полностью отключив стойкие утверждения светлого рассудка, Эстер устремилась к стоящей в дальнем углу кровати, занавешенной мутными белыми тканями, и порывисто рухнула на колени рядом с ней, в неверии испепеляя пустым взглядом возвышенную перед ней преграду, отделяющую её от маленькой девочки. За изолирующей пеленой нельзя было расслышать даже трепета чужого дыхания, верного доказательства того, что в хрупком, сражённом болезнью тельце всё ещё бьётся в неистовой борьбе стремительно угасающая жизнь, и потому Эстер не задумываясь подлезла под полы тканей, приподняв их руками, и очутилась к неподвижной Муджизе настолько близко, что могла дотронуться до её костлявого плеча.       — Муджизе, милая моя, — с бледным отголоском ласковой улыбки прошептала она, движимая пугливой надеждой на то, что малышка подаст ей хоть какой-нибудь знак. Её похолодевшая ладонь сжала тонкие детские пальчики, безвольно свесившиеся с края кровати, и чуть потрясла. — Муджизе, очнись. Ну очнись же! Это я, Эстер, узнаёшь меня? Я вернулась к тебе, родная! Теперь я больше никогда тебя не брошу, никогда не покину, мы всегда будем вместе, и у нас всё будет хорошо! Слышишь, Муджизе? Муджизе, ответь мне!       В течение судьбоносных мгновений Эстер не сводила с белого словно мел лица Муджизе немигающего взора, всеми своими обострившимися чувствами пытаясь уловить долгожданное движение или другие малейшие признаки жизни, но девочка всё не шевелилась, вытянувшись в постели подобно покойнику, а над ней уже витал страждущий дух безучастной к чужой боли смерти. И вот, когда воительница была близка к тому, чтобы признать поражение и смириться с безвозратной потерей, пальцы в её руке мелко дёрнулись, кольнув её кожу импульсом слабого тепла, и затем из почти не вздымающейся груди Муджизе вырвался жалобный стон, до крови разодравший опечаленное сердце Эстер сквозившими в нём непередоваемыми страданиями. Осторожный блик светлой надежды согревающей свечой заплясал в поникшей душе девушки, и она наклонилась к малышке, перед этим рывком стянув с лица шёлковую чадру, и неаккуратно поцеловала её в пылающий от жара лоб.       — Эстер... — неразборчиво молвила Муджизе, и её похожие на сапфиры глаза наконец-то приоткрылись, обводя блуждающим взглядом склонившуюся над ней воительницу. — Ты... Ты пришла... Я так рада...       — Да, я здесь, моя хорошая, — нежно пророкотала Эстер, крепче сжимая в руке её ладонь и не находя слов, чтобы выразить благодарность милосердному Аллаху. — Ты поправишься, вот увидишь! Аллах сохранит тебя для всех нас!       — Мама... — вдруг обронила девочка, смотря туманными глазами куда-то сквозь девушку, и у той внутри всё похолодело. — Мама, я не хочу уходить... Я хочу остаться с Эстер... Пожалуйста, мама...       «Она просто бредит, — лихорадочно твердила себе Эстер, рассеянно качая головой, словно прогоняя какое-то дурное навождение. — Это пройдёт. Она поправится, сумеет одолеть болезнь. Она не покинет меня...»       Постепенно невнятные бормотания Муджизе стихли, вновь погрузив тёмную комнату в вездесущие объятия мёртвой тишины, и окончательно обессилевшая воительница уронила голову на край упругого матраса, как если бы её сломил умиротворённый сон. Однако она и не думала засыпать, её слепые глаза оставались открытыми и неотрывно изучали недоступную никому другому точку, а сама она, прильнув щекой к чистой простыни, безмолвно окрапляла её беззвучными слезами, которые плавно бежали по лицу, оставляя следы блестящих дорожек. Чужие пальцы в её руке больше не двигались, вновь окоченев после окончательного исчезновения спасительного тепла, по кровати медленно расползался притворно ласковый холод, убаюкивая уставшее сознание, а изувеченный мнимым существованием затаившейся в тени смерти воздух в последний раз тронуло трепетное дыхание, растворяясь в звенящей пустоте. Прелесть вмиг остекленевших синих глаз бережно накрыли дрожащие веки и резко дёрнулись перед тем, как застыть навсегда.