Ворона

— А ведь с нашими возможностями, деньгами и влиянием, мы могли бы очень многое изменить.       Разумовский ощущает лёгкие отголоски тревоги, слыша подобные слова от Птицы. Для него уже стало совершенно нормальным общаться с ним во снах, оставаться наедине в каком-нибудь живописном месте. Теперь это самые настоящие пирамиды, возле которых они прогуливаются, не страдая, по счастью, от погодных условий. Во сне возможно всё. В том числе взлететь к верхушке, куда его и переносит Птица. Никаких людей вокруг. Только песок, пустота и ветер. А ещё они двое.       Серёжа никогда не видел настоящих пирамид, но после таких снов действительно хочет взять Олега и поехать посмотреть. Впрочем… Птица явно ждёт от него хоть какой-то реакции, и он говорит негромко, нарочито спокойно: — Мне начинать беспокоиться?       Это не забавные разговоры непойми о чём. Тут чувствуется нечто серьёзнее. То, что им явно стоит обсудить, пока молчание не приняло странные обороты. Опасные. — Нет, — мотает головой Птица, хмыкнув тихо. — Я просто хотел обсудить это с собой. Ты ведь тоже думаешь об этом, я знаю. Тоже мечтаешь действовать быстрее, чем сейчас. Многого ли можно добиться мирными методами, Серёжа? — Я не знаю, — отзывается Разумовский, глядя на пустыню перед ними. — Но я попробую действовать так, как действую. Посмотрим, что из этого получится. Да и что ты предлагаешь? Пойти людей убивать? — Если план хороший составить, то можно и людей.       Серёжа поворачивается и смотрит на Птицу пристальным, изучающим взглядом. Пытается по его хитрым глазам понять, серьёзно говорит или это всё шутка. Потому что может быть шуткой. Может быть чем угодно. Лишь бы правдой не оказалось. — Ты бы мог убить человека? — прямо спрашивает. — Да. И ты бы мог, — чуть ведёт плечом Птица.       Напряжение между ними становится почти осязаемым. Тяжёлым. Натянутая струна дрожит, звенит почти. Ещё чуть-чуть и… — А я почти поверил, — вдруг смеётся Серёжа, махнув рукой. — Дурак ты.       Птица какое-то время смотрит на него тяжёлым взглядом. Но после вздыхает, цыкнув: — Ладно, что меня выдало? — Взгляд, — улыбается, коснувшись его руки. — Ты явно хотел узнать, что я отвечу. Но не думаю, что ты правда хочешь убивать людей. Во всяком случае, не так, как можно было бы подумать. Хотя звучало жутко. Ну, знаешь. Словно планируешь выйти из-под контроля, моё тело захватить и что-то в таком духе. А я бы даже не знал об этом. — Ты мне какой-то фильм ужасов описываешь, — хмыкает Птица, пихнув его так, что он чуть с верхушки пирамиды не падает. — Ой-ой, аккуратно. Не упади. А то тут пик, знаешь, было бы неприятно приземлиться на него задницей. Хотя, о чём я? Может, тебе бы даже понравилось.       Сергей только глаза закатывает, оставляя это без комментариев. И, решившись, аккуратно делает шаг вперёд, отправившись идти прямо по воздуху. Ну, хоть не по воде, и на том спасибо. Впрочем, и по воде было бы здорово. Да вот только откуда взяться воде среди пустыни? Оазис найдут, разве что.       По воздуху он спускается на землю, отправившись дальше. Куда-то по песку, куда глаза глядят, задумчивый. Нужно действительно о многом подумать. Обсудить некоторые вещи. То, что давно уже пляшет на кончике языка, но всё никак не сорвётся. Только вот это сложно. Можно оставить всё в мыслях, Птица и без того их прочтёт, но разве так делают? Некоторые вещи нужно обсуждать вслух. Иначе просто не получится.       Воздух вокруг начинает нагреваться. Как будто не существующая до этого жара наконец опомнилась. Песок накаляется постепенно, он чувствует это через обувь. Делает ли это Птица, который молча идёт рядом с ним? Сосредоточенный, спокойный, даже мрачный немного. Не шутит, не дурит, ничего не делает. Только бросает хмурые, тяжёлые взгляды, будто тоже размышляет о чём-то. Или даже пытается на что-то решиться. Вновь появляется напряжение. На самом деле, раньше никогда не было моментов, когда Разумовский бы по-настоящему боялся Птицу. Он всегда был странным, немного тревожащим, дурным и просто хаотичным, но никогда не вызывал страха. И сейчас, пожалуй, не вызывает. Но волосы всё равно отчего-то встают дыбом. Внутри что-то дрожит, медленно стягивается узел из тревоги. Что-то словно не так. Будто они внезапно пошли по незапланированному сценарию.       Становится всё жарче. В противовес этому, солнце садится, а их с Птицей длинные тени на песке становятся похожими на угловатых чудовищ. Где-то вдалеке раздаётся громкий вой, напоминающий волчий. Откуда в пустыне волки? — Ты совсем притих, — произносит Птица.       Впереди виднеется пирамида. Та самая, от которой они ушли, куда глаза глядят. Снова вернулись к ней, и теперь её колоссальная тень накрывает их с головой. Становится всё темнее. Жара невыносимая, хотя должно было стать прохладнее. Разумовского бьёт нервный озноб. Уже совсем рядом с пирамидой он чувствует себя немного легче. Самую малость. Она внушает какую-то уверенность, неизвестно на что. — Атмосфера оставляет желать лучшего, — наконец произносит он, глянув на своего пернатого спутника. — Боишься?       Серёжа даже сделать ничего не успевает, ответить тоже — Птица прибивает его к камням, сжав руки, не давая дёрнуться и как-либо вырваться. В глаза смотрит, почти гипнотизирует. Отвернуться тоже не позволяет. — Ты меня боишься? — повторяет, сжимая запястья почти до боли. Несмотря на поведение, во взгляде его таится какая-то невыразимая печаль, а голос надломанный, с доброй долей отчаяния. — После всего, что было? Что ты думаешь обо мне на самом деле? Что я могу убить кого-то? Напасть на Олега? Сломать твою жизнь? Ответь мне, Серёж. Я для тебя просто страшная тварь, не дающая жить спокойно? Или же всё-таки…

Я никогда от тебя не откажусь

      Не договаривает. Кажется, просто не смог сказать что-то ещё. Серёжа смотрит на его искажённое эмоциями лицо. И видит в нём страх. Самый настоящий, глубокий, появляющийся из-под этой маски существа, которому на всех и всё плевать. Не плевать.

Я вижу тебя настоящего

— А если бы я убил кого-то? — хрипит Птица, вдавливая его сильнее, прижимаясь всем телом, плотно. — Ты бы от меня отвернулся? Сразу же, как от самой мерзкой своей части, послал бы и… закинулся таблетками? Овощем бы каким-нибудь стал, лишь бы не родниться с тварью? Что бы ты сделал, Серёженька?

Даже если ты не видишь, то вижу я, Вижу я

      В каждом слове столько надрыва, что у Разумовского сердце падает куда-то вниз. Он хотел поговорить о разном, решался всё. А тут, выходит, Птица решился раньше. И совсем о другом решил поговорить.       Они были вместе всегда. Почти. Во всяком случае, почти всю сознательную жизнь Сергея. Потом расстались, когда Олег появился. С ним было… потрясающе. Он стал лучшим другом, быстро очень. Серёжа и не вспоминал почти о том, что раньше было. А когда узнал, что Олег погиб в Сирии… Он сломался.

Если тебе потребуется бежать Я стану тем, к кому ты побежишь

      А потом появился Птица — и стало легче. Он не мог заменить Олега. Он не должен был этого делать. Но именно благодаря этому пернатому недоразумению с прекрасными крыльями, он смог пережить. Уже не такой, как раньше. Ещё более надломанный. Искорёженный, как разбросанные кусочки мозаики. Они с Птицей собирали его по кусочкам. По маленьким, совсем крохотным деталькам восстанавливали душевное равновесие. Держались друг за друга всё то время, что Волков считался мёртвым.

Ведь ты не единственный одинокий человек

      В самое страшное время своей жизни он нашёл поддержку внутри. И лишь это позволило выстоять, выдержать, перетерпеть. Они дождались его. Олег вернулся живым. Но тоже — сломанным. Серёжа ведь сразу всё понял, даже говорить ни о чём не надо было. У Волкова был совершенно другой взгляд. Пожалуй, такой же, как и у него самого. Они оба умерли немного за время разлуки. Возможно, поэтому вцепились друг в друга, как голодные, дикие звери?

Я укажу на дорогу, по которой необходимо следовать. До завтра ты в безопасности

      Птице было трудно. Он боялся. Он ненавидел Олега за то, что тот отбирает у него единственного человека, с которым он мог как-либо взаимодействовать. Единственного, кто был для него целым миром. Серёжа знал это. С самого начала знал, чёрт возьми! Что бросил. Предал, пусть и вышло это как-то случайно. Но мы же в ответе за тех, кого приручили? Даже если это ворона человекоподобная, смотрящая вот так болюче, глазами печальными.

Отведу твою печаль, Я вижу тебя настоящего, Даже если ты не видишь, то вижу я

      Когда Сергей руками шевелит, Птица отпускает его, моментально. Кажется, даже отшатнуться хочет, но он не даёт. За плечо его держит, а вторую руку на щёку кладёт. Откуда же столько ужаса в глазах? Кто из них должен по-настоящему бояться? Глупый. Не бойся. — Глупая ты ворона, — произносит Разумовский с улыбкой, по-доброму так. — Совсем-совсем глупая. — Почему глупая? — растерянно спрашивает Птица, глядя на него непонимающе, взволнованно.       Дёргается от каждого движения, как в предвкушении выстрела. И взгляд такой, что понятно — смирился уже, со всем, с чем можно только. Ну вот как так можно? Вроде умный такой, пусть и дурной совершенно. Как же можно вот такими глазами смотреть? Чёрт бы тебя побрал.

Если тебе потребуется бежать, Я стану тем, к кому ты побежишь

— Я больше никогда от тебя не откажусь. Я не маленький уже. Могу сам решать, с кем мне общаться, а с кем нет. И не жадный. Моего времени хватает и на тебя, и на Олега, и на Марго, и на соцсеть, и даже на Грома. Ещё на кого-нибудь хватит тоже. Не сразу, но уж ладно, справлюсь как-нибудь. Не фарфоровый же, — в волосы рукой зарывается, а второй рукой обнимает неожиданно, за шею, прижав к себе немного. — Сколько раз мне это сказать, чтобы ты понял? Или, может, сделать что? Так я сделаю. Возьму и сделаю. Олега не брошу, а остальное — легко.

И кажется, словно я знал тебя целую вечность, Мы оба знаем, что всё хорошо

      Сергей прижимается лбом ко лбу Птицы, улыбаясь широко, а взгляд хитрющий, мальчишеский прямо-таки. Как раньше, когда он ещё не был настолько переломан и склеен наспех. — Да и забыл, что ли? Олег-то наш. Совсем-совсем наш. И не денется никуда, ему ведь без нас тоже никак. Видел, как смотрит? На меня и на тебя. По-разному, но с одним посылом. — Я его раздражаю, — шепчет Птица.

Я никогда от тебя не откажусь, Я вижу тебя настоящего

— Спроси у него, что чувствует к тебе. Тогда всё поймёшь. Это страшно, знаю, но мне-то ещё страшнее было. Я дурачком малолетним был, понять не мог, что со мной и с ним. А теперь-то понятно всё. И у меня спроси, если не веришь. Снова скажу. И так, пока не дойдёт, глупая ты ворона. — И что же ты ко мне чувствуешь? — всё же спрашивает.

Даже если ты не видишь, то вижу я, Вижу я

      Сказать прямо чуть сложнее. Но он, пожалуй, к этому готов. Теперь — точно готов. — Я люблю тебя.       Мир с громким звуком трескается, вздрагивает и рассыпается обломками мозаики. Под ноги сыплются с шумом осколки, но Сергей не замечает их. Только Птицу держит, который смотрит на него немигающим взглядом. Уже без ужаса. Ужас только что рассыпался в прах.       Серёжа целует его первым. Плевать на всё. На то, что он строит отношения с самим собой. На то, как это может выглядеть. Он знает лишь, что Олег примет его любым. И это позволяет делать абсолютно всё, что хочется. И любить — их обоих — до боли в груди.       Хмурый серый волк и глупая чёрная ворона. Вот так спутников ты себе по жизни выбрал, Серёженька. С другой стороны, иначе было бы не так интересно.