Ворона

      Серёжа целует Олега так, будто от этого зависит его жизнь. Кажется, если он его отпустит — просто погибнет, исчезнет, растворится в мире. Это было бы так ужасно, исчезнуть. Потому что тогда Олегу точно было бы грустно. Было бы, правда же? Он набросился на него, стоило им только оказаться наедине. Потому что невозможно, потому что хочется, до дрожи и до ужаса — почувствовать его снова. Зависим стал, совершенно и абсолютно. Но он не жалеет, ни капли.       Олег всё же чуть отстраняется, смотрит на него этим своим бесконечно жаждущим, глубоким взглядом. Самый настоящий хищник, от этого у Разумовского иной раз ноги подгибаются, дрожь по всему телу проходит. Чёрт бы его побрал… — Почему ты такой идеальный? — хрипло спрашивает Серёжа, глядя на Волкова неотрывно. — Идеальный? Точно нет, — отзывается тот, целуя его в шею, снова кусая.       До чего же он кусачий. Всегда это делает, всегда оставляет следы на коже, которые потом приходится прятать. Или же не приходится, как здесь, потому что плевать на всё, абсолютно. Это так прекрасно, что хочется умереть на месте. Но нельзя, нельзя умирать! Нужно жить, чтобы почувствовать ещё больше. Они даже до кровати дойти не могут, замерли у стены и целуются теперь, жарко и жадно, как звери. Олег, судя по всему, никуда идти не планирует — только больше прижимает его к стенке, заставляя и вовсе в неё спиной вжаться. Ладно, такого они ещё не делали, это будоражит воображение.       Разумовский хочет что-то сказать, но Волков вдруг начинает раздевать его. В этом приходится немного помочь, но как-то так выходит, что он неожиданно оказывается абсолютно нагим перед одетым Олегом. От этого что-то внутри сладостно дрожит, а он смотрит с немым вопросом. Пытается понять, что сейчас вообще будет происходить.       Олег смотрит на него как-то очень странно. С восторгом, действительно. И с каким-то неясным желанием. Серёже хочется верить, что это исключительно похоть, но есть что-то другое, незнакомое. Откуда оно там вообще? Его это не пугает и не волнует. Он лишь выпрямляется, прижавшись к стене, потянувшись хорошенько. Показывается во всей красе, без капли стеснения. Потому что некого тут стесняться. — Иногда мне кажется, что я сплю, — неожиданно говорит Олег, негромко так.       Спросить Серёжа ничего не успевает, потому что сразу же оказывается прижат к стене. Волков даже не раздевается, целует его прямо так, кусает шею, плечи, оставляя так много меток, заставляя издавать тихие, дрожащие стоны. Слишком чувствительная шея, слишком хорошо! Поцелуи переходят ниже, и Разумовский с шумом втягивает воздух, сжав зубы, когда Олег неожиданно прикусывает сосок. Тут же целует, правда, облизывает легонько, и это всё так безумно, что и описать невозможно. Серёжа всё-таки краснеет. Румянец чуть трогает его щёки, переползает на шею и плечи, но этот вид, кажется, только подстёгивает Волкова продолжать.       Разумовский никогда не думал, что это может быть так приятно. Вообще не рассматривал какие-либо взаимодействия подобного рода, но то, как Олег покусывает его, легонько совсем, заводит безумно. Чёрт возьми, он правда идеальный, пусть даже не думает больше отрицать! И всё же… — Ты убить меня решил, что ли? — хрипит Серёжа, чуть надавив на плечи Олега, выдохнув немного недовольно. — Знаешь же, чего хочу… — Ещё скажи, что не нравится, — крайне довольно и паскудненько улыбается тот, всё же чуть отстранившись.       А в следующее мгновение Сергея разворачивают, резко, заставив прижаться к стене уже грудью и совсем немного — лицом. Сердце начинает бешено стучать в груди, кажется, вот-вот проломит рёбра. Когда происходит что-то подобное, он хочет кончить заранее — просто от разыгравшегося воображения. — Я сейчас умру, — раздаётся голос Птицы в ушах. — Как же я люблю, когда он такой!       О, да, он тоже любит. Ноги подкашиваются уже по-настоящему, но Олег ловит его, прижимая к стене собой. Уже через несколько секунд он чувствует прикосновение прохладных от смазки пальцев, влажных и таких долгожданных. Серёжа прогибается немного, подставляясь больше, глаза прикрывает, и дышит шумно, глубоко. Как и всегда, дискомфорт сначала и удовольствие чуть позже. Всё это он спокойно переносит, всегда, расслабляясь и получая кайф даже от такого. Потому что это Олег, чёрт возьми, это он сейчас прижимает его к стене, не давая шевельнуться, и сосредоточенно трахает пальцами, растягивая постепенно. Серёжа стонет протяжно, почти умоляюще, мог бы — смотрел бы жалобно. А так лишь звуками даёт понять, что мечтает он явно о большем.       Олег его мольбам внемлет, когда решает, что уже всё, достаточно. Пальцы убирает, расстёгивает штаны — не снимает даже! — и упирается горячо. Снова без презерватива. С другой стороны, до душа рукой подать, и им никуда не нужно. Разумовский дышит шумно, подрагивает от желания, и очень надеется, что сейчас от него не ждут каких-нибудь слов. Потому что язык не слушается совершенно. Волков явно не ждёт ничего. Только обнимает его за шею, прижимая к себе больше, заставляя издать немного задушенный звук. Господи Иисусе. Твою мать. Вот это, однако, хорошо!       Птица издаёт какие-то совершенно убитые звуки, он явно уже всё, потерялся — слишком большая любовь к подобному. Серёжа в шоке. А Олег, толкнувшийся внутрь, проникающий постепенно — уже в нём. И от этого так хорошо, что Разумовский на несколько секунд глаза закатывает. — Олег… — хрипит почти жалобно, пытаясь податься назад.       Волков его сильнее к себе прижимает. Не душит, но и не отпускает, просто держит, ещё и начав, наконец, двигаться. Сразу же взяв уверенный средний темп, он явно решает своего несчастного любовника совсем убить. А Серёжа и не против быть убитым — вот так, если уж на то пошло. Ему просто хорошо. Просто лучше, чем когда-либо. Каждый секс с Олегом лучше прошлого, он не знает, как ему это удаётся. Это какая-то магия. Самая лучшая магия на свете, определённо!       Олег и сам стонет, ему на ухо, глухо, явно очень блаженно. Сергей бы многое отдал, чтобы иметь возможность узнать, о чём он думает сейчас. О чём, о чём, ну о чём же его мысли?       В какой-то момент, когда Разумовский уже почти готов кончить, Волков неожиданно подаётся назад, выскальзывая из него. Возмутиться на этот счёт не удаётся — снова происходит смена положения. Олег поворачивает его лицом к себе, подхватывает на руки, всё так же прижав к стене, только теперь спиной. Серёжа смотрит в его горящие страстью глаза и тает, сгорает, умирает просто. Ещё больше умирает, когда внутри снова оказывается член, а он стонет громко, дёрнувшись от неожиданности. Обнимает Олега руками, даже ногами. Какого чёрта он в одежде? Так хочется смотреть сейчас на…       Разумовский почти кричит, потому что Волков неожиданно срывается, начав двигаться с такой скоростью, что у него перед глазами вспышки мерцают от каждого толчка. Глубоко, быстро, так при этом ещё и кусается, снова, буквально вгрызаясь в его шею, оставляя крупные засосы и следы от зубов. От такого темпа хочется на стену лезть, но вот беда, он уже частично на стене, выше не влезешь. Кажется, он что-то говорит, возможно даже много. Уследить за своим языком трудно, но он явно воет имя Олега, много-много раз, а ещё, вроде как, в любви ему признаётся. Смотрит в эти бездонные глаза напротив и говорит, говорит, говорит… Волков молчит в ответ. Только смотрит так, будто перед ним божество, не меньше. И это стоит абсолютно всего на свете.       Серёжа кончает первым, вскрикнув, обняв Олега крепче, вцепившись в него руками. Кажется, он умудрился перепачкать его прекрасную гавайскую рубашку. Вот же чёрт. Ладно, новую купит. Олег кончает следом, как и ожидалось — внутрь, с рыком глухим, вцепившись в его плечо зубами. Становится влажно, охуенно и очень тепло. Разумовский чувствует себя бабочкой, насаженной на булавку, но очень-очень счастливой. Если его так на стене повесить — будет висеть и радоваться.       Олег всё-таки опускает его. Но не на пол, просто переносит в душ, там прислонив к стеночке и включив воду. Теперь Серёжа просто отдыхает под водичкой, дыша тихо, улыбаясь радостно. — Ты иногда просто зверюга бешеная, — негромко смеётся он, глядя на Олега, который наконец раздевается и тоже под воду залезает.       На Олеге так много шрамов. Оставшихся после плена — в том числе. Все эти следы, оставшиеся от ножа… В такие моменты Сергей искренне счастлив, что они с Птицей убили того ублюдка. — Не спорю, — чуть дёргает бровями Олег. — Но тебе ведь это нравится, верно? — Безумно, — улыбается Разумовский, приобняв его одной рукой. Так, чтобы не приходилось от стенки отлипать. — Нам обоим нравится. У Птицы вообще какой-то нездоровый фетиш на доминирование и контроль движений. — О, — Волков кивает, кажется, самому себе. — Отлично. Значит, в следующий раз свяжу ему руки или что-то вроде того. — О-о-о, я буду ждать, Олежа, — тут же мурчит Птица, перехватив контроль над телом. Глядя хитро, довольно, как сытый кот, нажравшийся сметаны. — Я буду трепетно ждать.       А Серёжа и не против, на самом деле. Олег ведь обещал им чуть больше извращений. Скучно им точно не будет никогда…