Делаю шаг вперёд, а затем два — назад
Олег часто замечает, как за ними следуют машины. Стоит им поехать куда угодно, словно из воздуха появляется какая-нибудь чёрная тонированная дрянь, которая преследует без остановки. Ну, пока они не доберутся до дома, разумеется. Вот там машины проезжают мимо, а до этого могут кататься следом долго, напрягать постоянно. Олегу хочется пойти и выяснить отношения, но Разумовский каждый раз останавливает его от этого. Этим Игорь занимается, изучает, следить пытается тоже. Полиция этим занимается тоже, да вот только что-то ни черта не легче от этого.Так было всегда, но так быть не должно
Он умудряется собрать на себя хвост, даже когда просто выходит за продуктами. Вот об этом он Серёже не говорит, только Грому, чтобы был в курсе. Не хочется, чтобы любимый снова загонялся и страдал от паранойи из-за того, что за ним опять кто-то следит. Олег, надо сказать, тоже слегка на взводе, но не боится, точно нет. Скорее, просто старается быть ещё осторожнее, чем обычно. А ещё регулярно вспоминает о плене и думает, что, в общем-то, было бы хорошо обсудить с ребятами эту тему. В конце концов, теперь он буквально сделал им предложение. Если не заниматься чем-то, так хоть поговорить можно было бы.Я пытаюсь пересилить себя
Да. Да, пожалуй, он может придавить всё внутри и поговорить с ними. Может быть, так станет лучше? В конце концов, ещё и всегда есть шанс, что кто-нибудь проговорится. Что скажет Гром, что Серёжа найдёт выписки из больницы и многое другое. Не хотелось бы, чтобы случилась неприятная и неловкая ситуация. Чёрт возьми, они могут просто поговорить, словами, через рот. Так все нормальные люди делают. И те, у кого есть яйца. А они-то у Олега ещё как есть!Пытаюсь обойти этот ад
Пора заткнуть все эти голоса в голове. Собственно, именно поэтому, решившись наконец, Волков отправляется домой. Поднимается на нужный этаж, сжимая в руках пакеты с едой. Решительно сжимая, надо сказать! Главное, чтобы эта решимость никуда не улетучилась.Шаг вперёд, а затем три — назад
Серёжа смотрит какой-то фильм, обложившись подушками, жуя заказанную пиццу. Ну твою же мать! Олег с шумом ставит пакеты на пол, сложив руки на груди. Разумовский это слышит и поворачивается к нему, глядя так, будто его застали за совершением самого страшного из грехов. — Олежа, — улыбается он, откладывая пиццу. — А я тут… вот. — Я вижу, — чуть дёргает бровью Олег. — Зачем я вообще в магазин ходил? — Ну, пицца-то она на один раз, а другая еда надолго, — фырчит Серёжа в своё оправдание, поднимая на него взгляд. Чистый такой, светлый. — Будешь? Вкусная. И всё так хорошо, что ему просто физически тяжело заговорить о чём-то плохом.Почему жизнь такова? Почему я такой?
Волков вздыхает и кусает кусочек прямо в руках Серёжи, после уходя переодеваться и убирать продукты. Теперь холодильник весь в их распоряжении, для еды Марго они купили отдельный. И это, в общем-то, славно. Он до сих пор припоминает Разумовскому то, как, матерясь, выкидывал варёных мышей. Чёрт бы всё побрал, такое нужно хранить подальше от людской еды! А то по усталости можно что угодно в суп закинуть. Оно всё, конечно, мясо, и он не то чтобы сильно привередливый, но когда есть возможность поесть пельменей, а не мышей — это куда лучше.Пытаюсь понять себя
— Ты какой-то напряжённый и потерянный, — словно из-под воды звучит обеспокоенный голос Серёжи. — Всё хорошо? Олег чуть вздрагивает, поняв, что уже минут десять стоит у холодильника и смотрит на молоко. Дожили, зависать начал! Встряхнувшись, он всё наконец убирает и гладит севшую ему на плечо ворону. — Волков! — каркает Марго, с любовью пощипывая его бороду.Пытаюсь сражаться, несмотря на этот ад
Наконец-то отросла снова. Серёжа, конечно, регулярно фыркал, что колется, но сейчас… сейчас уже не колется. Стало очень даже приятно её трогать, определённо. Как странно. Давно его так не накрывало, чтобы всё чувствовалось настолько странно. Олег смотрит на свои руки, будто пытаясь понять, а не спит ли он. Не спит, на обеих руках по пять пальцев. Хороший способ заземлиться, когда что-то идёт не так. Когда он успел стать таким?Почему я не вижу ясно?
Когда именно это произошло? Неужели сразу, просто он старался не обращать ни на что внимание? Твою мать. Ему нужно поговорить с Серёжей. Необходимо просто. И пусть сейчас всё мило, возможно, именно такая обстановка и нужна?Почему?
— Я хочу поговорить с тобой кое о чём, — всё-таки решается Олег. Разумовский, судя по мгновенно изменившемуся лицу, чувствует что-то. Садится ровнее, убирает коробки, расчищая пространство. И смотрит обеспокоенно. Неужели по тону всё понял? — О чём? Волков молчит какое-то время. А в итоге садится к нему, потянув к себе пиццу. И жуёт сосредоточенно некоторое время. Твою мать. Как? Как вообще начинают такие разговоры?Эй, эй, ты, ты живёшь, как во сне?
— Помнишь, мы как-то коснулись темы секса, где я мог бы быть снизу? — голос его звучит бесконечно спокойно, но это ложное чувство. Спина напрягается снова, как и всё тело. Он словно готов драться прямо сейчас. С кем угодно, лишь бы отринуть все эти эмоции, мысли и воспоминания. — В общем, я тогда ничего конкретного не сказал. А после мы это не трогали. Вам за это спасибо, конечно. — Мы поняли, что это серьёзно, — тихо говорит Серёжа, чуть коснувшись его плеча. Смотрит искренне, в глаза заглядывает. — Поэтому ничего не спрашивали. Но очень хотелось, Олег. Очень. Могу я сказать кое-что, возможно, неприятное?Если ты видел то, что видел я, ничто не непорочно
Олег смотрит на него тяжёлым, самую малость встревоженным взглядом. Ощущение такое, будто он и Серёжу готов укусить, если протянет руки. Нет, совсем нет. Потому под руку его подставляется, стараясь расслабиться. Не хочется. Не хочется говорить, обсуждать, даже думать. — Кто-то причинил тебе вред? Такой невинный вопрос. Слова кажутся такими простыми и лёгкими. Но внутри что-то вздрагивает и падает куда-то вниз. Разбивается, кажется. Ну или почти разбивается.Я расплачиваюсь, я ходил по тонкому льду
Олег смотрит на Серёжу и словно почти не видит его. А Серёжа и сам всё понимает, не дурак же. По лицу видно.На закате дня тебе нечего сказать
Разумовский обнимает его порывисто, прижав к себе. Гладит по спине. Не реагирует так, как Волков того ожидал. Боялся слёз, нервов, паники, истерики. Чего угодно ждал. Но только не ледяного, режущего пространство голоса. — Кто это сделал? Олег никогда не слышал от него или Птицы такого тона. Убийственное звучание. По телу пробегают мурашки, он поверить не может, что это произошло. Что они услышали, узнали. Что он… справился, в какой-то степени.Эй, эй, ты, узри мой взгляд
Серёжа вдруг касается его лица, поворачивая к себе, в глаза смотрит. Олег готов поклясться, что перед ним Разумовский. Целый-целый, в эту самую секунду, объединённый совместными желаниями своих частей. Взгляд такой же, как и тон. Ледяной. Пугающий, если уж честно. Только вот Олега это не пугает совершенно. — Тот, кто меня похитил, — наконец говорит Волков, словно очнувшись от транса.Взойдёт ли когда-нибудь солнце? Взойдёт ли когда-нибудь солнце?
Разумовский кивает. И снова обнимает его, вдруг уткнув в себя лицом, крепко так. — Когда он сказал о том, что убил тебя, мы набросились на него, — начинает Серёжа, говорит тихо, нарочито спокойно. — Птица выхватил кинжал с его пояса и начал наносить удар за ударом.Это было так приятно. Вгонять лезвие в его плоть. Чувствовать кровь и с ума сходить от того, как это будоражит. Мы хотели не просто убить его, хотели сделать это медленно. С удовольствием. Если бы я мог, я бы растянул его страдания на дыбе бесконечной боли.Взойдёт ли когда-нибудь солнце вновь?
Олег почти не дышит, слушая Серёжу. Эти слова, то, каким голосом он это говорит, это напряжение в его теле… В этом есть что-то новое. Или же очень забытое старое, виденное давным-давно. Когда они ещё были совсем детьми. — Серый… — почти случайно вырывается у Волкова.Прошедших дней не вернуть
Дальше продолжить не получается. Да и что сказать? Это что-то непривычное. И вот это пламя в глазах напротив. Пламя, в котором сгорает боль. Он хочет, чтобы и его сгорела тоже.Как же теперь меня зовут?
— Вот в чём дело, — совсем тихо говорит Серёжа, глядя на него. Чуть ощутимо дрожит, но не меняется в лице. — Господи, мне так сильно жаль… Разумовский, скорбный и тихий, сжимает руки, обнимая Олега ещё сильнее. Крепче. Ближе. И от этого словно легче становится, но… — Прости, что раньше не сказал, — Волков прикрывает глаза. Устал. Изнутри будто высосали всю энергию. Ничего страшного не произошло. Мир не рухнул. Конец света не настал. Тогда почему же так паршиво? — Я просто знал, что ты будешь расстроен, и…Пытаюсь разглядеть что-то за этим адом
— Расстроен? — голос Серёжи чуть ломкий. Его пальцы вцепляются в Олега, крепко так. Почти хрипит. — Я не расстроен. Я в ужасе. Но сейчас я знаешь, что понимаю, Олег?.. — Что? — волнения в голосе больше, чем когда-либо. Твою мать, твою мать, твою… — Мы больше не будем ждать, пока Гром или ещё кто-то разберётся со всем этим. Разберёмся сами. Я оплачу все расходы, — говорит Разумовский, и решение его явно серьёзное. — Я уверен на тысячу процентов, что этого выродка кто-то подослал. Как и всех, кто следит за нами. Мы с этим разберёмся, перестанем забрасывать и отодвигать в сторону. Хватит.Похоже, я сошёл с пути
Волков смотрит на Серёжу даже удивлённо немного. И всё же… с большой благодарностью. Тихо, спокойно: — Я согласен. У меня есть те, кого я мог бы дёрнуть, чтобы помогли в случае чего. — Мы разберёмся с этим. Убьём всех, кто был к этому причастен. А потом отведём тебя к врачу. — Не надо меня к врачу, — Олег чуть отстраняется, хмурясь. — Знаю я их. Я в порядке, забыл уже почти. Просто иногда какая-то дрянь всплывает и… — Расскажи мне. Столько, сколько можешь. Если можешь вообще, — Разумовский смотрит на него с совершенно другим выражением.Никто не находил меня, никто не освобождал меня
Мягким, во многом. Искренний и тёплый взгляд, от которого щемит сердце. Его любимый, мягкий Серёжа, самый лучший на свете. Хочет убить всех, кто стоял за всем этим. Олег против? Какой кошмар. Олег не может найти в себе ничего, что было бы против этой затеи. И он даже не жалеет. Только прочищает горло, чуть встряхивается, отводя взгляд. Как начать? Что сказать? Мысли в кучу, в комок безумный слиплись, не разгадать, не раскрыть никак. Да чёрт бы всё побрал. Вздыхает тяжело. В конце концов, мужик или нет? Мужик, ещё какой мужик…Все думают, почему я ненавижу себя
— Нечего мне сказать особо. Этот ненормальный спёр меня тогда, чудом каким-то, я даже среагировать особенно не успел. Неприятно до сих пор, что так легко попался, — Олег морщится, встряхнув плечами. — Очнулся связанным. Он меня в основном связанным и держал, хитрый урод. Почти не кормил, только воду давал. И постоянно, знаешь, задавал вопросы. О тебе.Окружённый сущим адом
— Он и мне об этом сказал, — тихо говорит Серёжа. — Что ты, мол, не раскололся. О чём он вообще спрашивал? Я не понимаю. Они не говорили об этом раньше. Предпочитали делать вид, что ничего не было. Что у них всё совершенно прекрасно. Что Олег не пропадал, Серёжа не убивал, и они просто вычеркнули часть из жизни. Не получилось, не срослось. Вылезло, выбралось на поверхность мерзкое чувство, у обоих, судя по всему. Затаили многое внутри, попытались задобрить отдыхом и комфортом. Вот оно. Прямо сейчас — жжёт грудь Волкова изнутри и пылает во взгляде Разумовского. Очередной надлом. А и ладно, починятся, было бы желание. Желание есть. Такое сильное, что щемит в груди. Хочется, чтобы у Серёжи всё хорошо было. Да и у него тоже, конечно же, потому что когда хорошо одному — теплее другому. Всегда так было. И, видимо, всегда будет.Эй, эй, ты, ты живёшь, как во сне?
— О том, правда ли у тебя раздвоение личности. Контактировал ли я с «вороной». Как проходят наши совместные будни, — Олег рассеянно перебирает волосы Серёжи пальцами. — Я не знаю, откуда он узнал о Птице. Я даже предположить не могу. — Мог ли кто-то знать? — на него смотрит Птица. Теперь точно. — Не думаю, что ты ему хоть что-то сказал. — Ни слова, — вздыхает тихо, рассматривая его глаза. — Вообще ни разу с ним не заговорил. Получал регулярно, конечно. Какое мерзкое чувство. Будто по телу снова ползают чужие руки, лезут туда, куда не нужно. Мажут его чёрной липкой грязью и мутью. Омерзительно. Птица кажется таким чистым. Таким светлым и лёгким. Так неприятно осознавать, что он может испачкаться в этой грязи. Появляется желание отшатнуться, но он справляется с этим.Если ты видел то, что видел я, ничто не непорочно
— Насиловать меня он начал не сразу, — решает нырнуть в омут с головой Олег. — С ножами своими постоянно играл. Шрамы оставил, мудак. Я думаю, он не хотел меня убивать. Скорее, ему нравилось чувство превосходства. Как много грязи. Его начинает подташнивать. Убрать это, убрать, смыть… Нужно в душ. Срочно. Он даже чуть тянется в сторону, но Птица не отпускает. Да. Да, нужно сначала продолжить. Стоп, почему он держит его так крепко? Олег почти чувствует, как его легонько царапают когти Птицы. Но это невозможно. Сейчас точно нет.Я расплачиваюсь, я ходил по тонкому льду
— Можешь не продолжать, если тяжело, — тихо и спокойно говорит Разумовский, всё ещё не отпуская. — Нормально. Не хрустальный, не разобьюсь, — тихо хмыкает, стараясь скрыть за этим напряжение. — Он регулярно звонил кому-то. Записывал происходящее на видео. Я даже подумал, что стану звездой порно или типа того. Глупый, глупый Волк, шутками не смоешь чёрные разводы с кожи. И легче не станет, и ситуация неподходящая. Попытки юморить лишь выдают нервное напряжение, голос едва слышно дёргается. Он старается. Как может. Раньше с ним не было ничего подобного, никогда.На закате дня тебе нечего сказать
— В общем, много странных вещей было. Я знаю, если бы рассказал вообще всё сразу, мы бы уже нашли виновников. Но я просто постарался об этом забыть. Не получилось, как видишь, — всё же говорит Олег.Эй, эй, ты, узри мой взгляд
Птица смотрит на него с безграничным сочувствием. И вдруг, без каких-либо слов — целует. Аккуратно, мягко, в самый краешек губ. Шепчет, отстранившись: — Если бы я знал, я бы не говорил таких вещей, как тогда. Если бы я знал, всё было бы иначе. Если бы я знал… мы бы уже разливали по трупам бензин. — Думаешь, стоит оно того? Время уже прошло. Да и лучше, конечно, узнать, на кой чёрт вы ему были нужны.Взойдёт ли когда-нибудь солнце? Взойдёт ли когда-нибудь солнце?
— Олег, — Птица берёт его лицо в свои руки, прижимается лбом к его лбу. — Кто-то сделал это с тобой. Одного мы убили, но он не был последним, я в этом уверен. За то, что ты пережил, мы убьём больше. Намного больше. И не важно, что придётся для этого сделать. — Будет много крови, да? — негромко спрашивает Волков. — Будет много огня, — обещает Птица, снова целуя его легонько. Как можно, когда так неприятно? Поцелуй — приятный, но сейчас есть ощущение, что он может и на него перенести эти дрянные чёрные разводы. — После этого хуёвое чувство появилось, — совершенно внезапно говорит Олег, потерев шею немного нервно. — Обычно его нет, но когда вспоминаю, случается какой-то непонятный всплеск. Ощущение, будто на меня что-то вылили. Чёрную грязь какую-то. — И сейчас тоже? Олег кивает. А Птица обнимает его тепло. Кажется, будто крыльями. Нет у него крыльев, нет, это же не по-настоящему. То был просто сон, пусть и странный. А сейчас они в реальности и всё взаправду. Олег наконец чувствует слёзы. Не свои, а его. И от этого моментально тоскливо становится. Хочется пожалеть, укрыть от бед, разобраться со всем. Но сейчас разбирается не он. Чёрт возьми…Взойдёт ли когда-нибудь солнце?
— Мы же видели. Видели всё, чувствовали. Хорошо ли, что молчали? Или ты ждал, когда мы заговорим об этом сами, Олег?.. — голос Птицы чуть дрожит. — Я не хотел, — отзывается Волков, снова закрывая глаза. — И был очень рад, что вы молчите тоже. Это просто… это пиздец. Я никогда не мог представить, что со мной может случиться нечто подобное. Пытали, ранили, почти убивали, резали, вообще всякое делали. Привык уже, плевать на это. Но вот такое оказалось… Он прерывается. Молчит какое-то время, радуется тому, что Птица молчит тоже. Дышать. Глубоко. Не думать о черноте. — Я раньше думал о таком, знаешь, — всё же произносит он. — Ну, знаешь. Чтобы сексом с вами заняться, вот так. Интересно было, очень. Предполагал, как это может случиться, где, когда. Нервничал — потому что не было такого никогда, в первый раз же, вообще пиздец. А оно вон как повернулось. Птица, кажется, хочет что-то сказать, но Олег вдруг вдыхает шумно. А на выдохе говорит тихо: — Прости, что это было не с тобой. Разумовский замирает на месте. Кажется, не дышит даже. Волков, взволнованный, открывает глаза и смотрит на него. Лицо вытянутое, ошарашенное, и самую малость — злое. Что-то не так сказал? — Ты ебанулся? — хрипит Птица наконец, кажется, почти задыхаясь от возмущения. Не сдержался, вот просто не смог. — Олег… блять, Олег, ты совсем, что ли? Неужели ты переживаешь из-за этого? Или, ещё лучше, думаешь, что переживать будем мы? Из-за того, что тебя кто-то изнасиловал, мы должны беситься или типа того? Да, когда он так говорит, звучит и впрямь, как бред полный. Олегу буквально стыдно за то, что он много думал об этом. Он медленно отводит взгляд, вздохнув негромко. — Видимо, ебанулся. Прости, я правда что-то переборщил. — Дурак, — заявляет Птица. И целует его в щёку. В шею, в плечо. Видит, что Олег не вздрагивает и нормально реагирует, и продолжает покрывать поцелуями. — Я глупая ворона. А ты глупый волк. Решил, что мы тебя бросим? Что нам может быть неприятно? Что мы можем тебя в чём-то винить? Наш глупенький волчок… Олег млеет. Почему-то теряет дар речи и ничего сказать не может, только расслабляется, тает под этими прикосновениями и поцелуями. Слова расслабляют тоже. Потому что уходят прочь сомнения, такие глупые, но засевшие в голове прочно. Только на коже всё ещё чувствуется маслянистая жидкость. — Мне бы в душ, — негромко произносит Волков. — Хочешь, я тебя помою? — внезапно спрашивает Разумовский, подняв на него взгляд. И улыбается тепло, мягко совсем. — Если тебя кто-то испачкал, я могу смыть всё это своими руками. Почему-то от этой мысли внутри Олега всё вздрагивает. Трясётся, буквально. Смотрит на Разумовского, как на бога, пожалуй. Как это вообще возможно? Как можно быть таким человеком? Он вдыхает глубоко и кивает, поднимаясь. — Да. Твою мать, да, давай. Это гениальная идея.Взойдёт ли когда-нибудь солнце вновь?
Они вместе уходят в душ, раздеваются наспех, и вот он уже стоит абсолютно обнажённый. Старается не смотреть на себя, чтобы не увидеть случайно, насколько сильно перепачкан. Поможет или нет? Получится или нет? А вдруг это переберётся на руки к Серёже и Птице? Птица включает воду и берёт мыло, тут же начав намыливать Олега, полностью, медленно и мягко. Вновь изредка появляется ощущение когтей. Крыша съезжает, видимо. Ну и что же? Плевать. Главное, чтобы сейчас всё получилось. Чтобы всё было правильно. Потому что ощущать их руки, видеть взгляд, чувствовать так близко — потрясающе. Лишь бы не испачкались тоже… — Любую грязь… — тихо проговаривает Птица, продолжая тереть, кажется, каждый миллиметр его кожи. — Я с тебя сотру. Посмотри. Посмотри, что я делаю, Волк. Олег опускает взгляд. Он не видит ничего, но всё ещё чувствует разводы. Там, куда Птица ещё не добрался. Во всех остальных местах, где касались его руки… Кожа словно становится ещё чище, чем была раньше. Он почти задыхается от того, как хорошо это ощущается. Не может быть. Он столько времени старался избавиться от этого, драл свою кожу мочалками и многим другим, так неужели это смог исправить Разумовский? Волков не знает, это уж точно. Но ему совершенно плевать, временно это или нет. Сейчас — хорошо. И становится всё лучше, потому что ласковые, любимые руки, на которые он надевал кольца, стирают с него всю грязь. По щекам льётся что-то горячее. Осознав, что происходит, Олег вдыхает судорожно и суёт голову под воду. Это всего лишь вода. Просто вода. Совсем не слёзы.***
Спустя несколько часов они сидят вместе, замотанные в один плед. Обнимаются, кушают пиццу и смотрят фильмы. Рядом, притулившись на плече у Олега, сидит Марго. И всё просто хорошо. Просто — тепло и уютно. Олег не ощущает ничего на себе. Только чувствует себя чище, чем когда-либо. Дышится легче. Живётся — тоже. Это не уйдёт так быстро, не исчезнет за один день. И страх, живущий где-то глубоко внутри, не пропадёт тоже. Но теперь он знает, что не один. Что они готовы поддерживать его на каждом этапе этого пути. В каждый момент они будут рядом, чтобы держать его за руку. И это, пожалуй, тот случай, когда он позволяет себе не быть сильным. Позволяет себе размякнуть, даёт Серёже и Птице заботиться о нём. Всегда он был защитником. Только вот, именно сейчас, он вспоминает их детство. И то, как Разумовский, преисполненный гневом и эмоциями, бил за него лица обидчикам. Наоборот было чаще, но Олег, наверное, почти забыл о том, как всё было раньше. — Я люблю тебя, — тихо говорит Волков, чуть прижавшись к Серёже. — А я люблю тебя, Олег, — отзывается тот, посмотрев на него мягко. — Хорошо тебе? Олег даже не думает, прежде чем сказать: — Да. Мне хорошо…