Ворона

      Птица всё ещё просыпается по ночам, когда Серёжа засыпает. Но не орёт больше, даже когда очень-очень хочется. Он действует хитрее. Выбирается из объятий Олега, осторожно уходит, и проводит время наедине с собой. Потому что даже Сережа не может вмешиваться в его размышления сейчас. А он думает. Много. Планы строит, если уж совсем честно. Потому что хочет, чтобы все их желания, все стремления в итоге сошлись в одной точке. Птица прослушивает жучки, прицепленные на Грома. Ничего интересного, кроме каких-то коротких подробностей из жизни Игоря. Это интересно совсем чуть-чуть, в основном ему, в общем-то, всё равно.       Не подслушав ничего интересного, Птица садится прямо у окна. В интернет параллельно залезает, ищет что-то, расслабившись совсем. У него ночью своя работа. Пока все птички спят, он ещё как бодрствует. Может быть, он всё-таки самую малость сова?       Марго трогательно спит в своей коробочке, с которой так и не захотела расставаться. Олег спит на диване. Крабики… предположительно, спят тоже, но в этом Птица не уверен. Кажется, они всё же шуршат ночью. Не важно! Важно то, что в такой тишине, темноте и спокойствии ему действительно хорошо. Словно всё на свои места встаёт. Заканчивается нескончаемый цирк и ощущение, что он находится на сцене, исчезает. Можно просто побыть собой. Нахохлившейся вороной, иной раз страдающей от своих же неконтролируемых желаний и действий. Устал он. Так, чуть-чуть. Казалось, совсем недавно отдыхали, но то, что началось после, просто придавило его к земле. Истерики Серёжи. Бремя Олега. И эти уроды, которых почему-то никак не удаётся засечь. Нужно взять и погнаться за ними самим. Даже с риском. Потому что в остальных случаях они продолжат возиться с этим. Кто знает, чем сейчас занят тот, кто всё это затеял. Может, строит новые планы, как схватить их, на этот раз сразу всех. Чёрт бы всё побрал…       Птица вытягивает ноги, стараясь расслабиться. Сейчас он почти чувствует свои крылья. Почти. Иногда кажется, что они вот-вот разорвут плоть на спине, прорастут через кожу вместе с перьями. Больно было бы, наверное. Он не любит, когда больно. Любит, когда хорошо. За окном ночной город. Красивый вид, в общем-то. Да только хотелось бы не просто смотреть сверху, а расправить крылья, кинуться с крыши и полететь. Но они скорее угробятся, чем взлетят на самом деле. Это… больно, пожалуй. Быть рождённым летать, и не иметь возможности испытать этого, находясь в теле. Птица чуть касается своих волос, поглаживает их. Спи спокойно, Серёженька. Не думай ни о чём. Он за тебя подумает, пока есть такая возможность. А потом тоже поспит, чтобы не страдал от головных болей. Всё для тебя, драгоценный. Всё только для тебя. С недавних пор ещё и для Олега. Потому что он уже не просто друг, не просто близкий, он с ними связан. Такую связь уже ничто не разорвёт, никогда. Невозможно это. Птица помнит, как приятно ощущалась кровь на руках. Помнит и то, как сжимал в ладони кинжал. Звуки умирающего человека и вовсе запомнил на всю жизнь. Серёжа, кажется, смог воспринять это правильно и легко. Волков тем более. После того, что они узнали, совсем не удивляет то, что он был рад смерти того ублюдка. С другой же стороны…       Птице тошно. Он этого не показывает и не собирается, не тряпка же, в конце концов. Но не убрать же из головы мыслей этих. Если бы кто-то узнал о нём, их бы сразу запихнули в психушку после того убийства. Просто моментально. Потому что никто не стал бы разбираться с «шизой». А ему что с этим делать теперь? Они человека убили. Он не жалеет и не сожалеет тоже, но, чёрт бы побрал всё на свете, не к этому ли всё шло? И то, что теперь он во всём поддерживает желание Серёжи уничтожить их врагов? То, что он сам мечтает о том, как они сгорят в пламени правосудия? А вдруг это всё-таки закономерность? Вдруг нельзя жить спокойно, соседствуя с кем-то вроде него?       Птица стискивает зубы. Это так неправильно. Он всё это время был рядом, старался, как мог. Так что же? Теперь он — опасный? Подтверждение того, что все подобные ему чудовища или типа того? Он едва сдерживается, чтобы не врезать рукой по стеклу. Злоба переполняет его в эти секунды. Нет, не злоба даже. Тоска безграничная, такая, что хоть волком вой. Но все спят, выть нельзя. Поэтому он кусает свою руку, чтобы сдержать звуки. Не сильно, но ощутимо. Эмоции нахлынули разом, захлестнули и утопили нахрен. Почему всё так? Почему им всё-таки пришлось убить человека? Почему так сильно понравилось?       Болезнь-болезнь-болезнь. Эта мысль бьётся в голове, будто птица в клетке. Смешное сравнение, учитывая то, кем он является. Ворона. Крылатое и пернатое существо, рождённое, чтобы летать. Запертое внутри человека, являющееся полу-человеком. Или же человеком совсем? Как всё это заебало. Ответственность ещё какая-то, чёрт знает что происходит. А главное, почему он не может просто сорваться и творить всё, что вздумается? Никогда не мог. Всегда беспокоился за Серёжу, за себя, теперь вот за Волкова. И даже, прости господи, из-за Грома теперь неспокойно. Гори оно всё синем пламенем. Кому нужны все эти чувства, привязанности? Зачем он так прицепился ко всем ним, зачем привязался? Столько вопросов. Дохрена, если уж на то пошло. И никаких ответов.       Птица хватается за голову, сжимается в комок, закрыв глаза. Он может быть слабым вот в такие моменты. Когда все спят, когда никто его не видит. Вот так можно обмякнуть совершенно, потеряться ненадолго. Потом снова — руки в кулаки, зубы стиснуть и в бой. Дальше, дальше идти, изо всех сил, не отпуская ладони Серёжи. Потому что защитник. Потому что всегда так было. Наверное, из-за этого настолько тяжело было сжиться с Волковым. Потому что он, по сути своей, такой же. Такие разные и похожие одновременно, кто бы мог подумать?       Ох, Олег. Невозможный, невероятный, нереально прекрасный. Очень много подобного в голову лезет. Несгибаемый ещё, да. Теперь — надломанный. Птицу это тоже самую малость надламывает. Серёжу — почти ломает. Но ничего, ничего. Справятся, не впервой. Всякое бывало, разное, безумное и не очень. Главное себя сейчас в руки взять. И прорыдаться — сейчас. Бесшумно, давясь слезами, чтобы не услышал никто.       Погрузившись в мысли, позволив чувствам утопить себя, Птица не слышит ничего, что вокруг происходит. Не воспринимает совершенно. Наверное, поэтому, когда его внезапно обнимают, он вздрагивает, вскрикнув, и вырываться начинает. Не ожидал и — по правде говоря — испугался. Обнимающий прижимает его к себе, не давая дёргаться. — Тихо, тихо, — глухо и немного сонно говорит он. В голосе постепенно узнаётся Олег, который, кажется, услышал его через сон. — Это я. — Олег, — тихо выдыхает Птица, обмякая. Утыкается лбом куда-то ему в плечо, стыдясь своих слёз. — Я тебя разбудил? Прости. — Почему ты плачешь? — вместо ответа, спрашивает Олег. — Я не… — да куда уж там, ревел так, что глаза теперь красные. Пора признаваться и сдаваться. Это же Волк. Он не отстанет. — Хуёво мне стало, понимаешь? Накатило что-то. Сначала меланхолия какая-то, а потом и вовсе… ну, вот.       Олег трёт ему спинку ласково, а после неожиданно на руки поднимает. И на диван уносит, положив. Сам тоже ложится, прикрывает его одеялом. — Всем бывает хуёво, — тихо говорит он, обнимая Разумовского. — Стыдно тебе не должно быть. Часто ты так рыдаешь втихаря? — Нет, — лжёт Птица. И хмурится под пытливым взглядом Волкова. — В последнее время чаще, чем обычно. — Глупая ворона, — привычно вздыхает Олег, уткнув его в себя лицом. — Слёзы не делают тебя слабым. Жить дольше будешь, если сдерживать всякую херню не станешь. А меня чего стесняться вообще? Мы почти женаты, так что расслабься и плачь, если тебе это нужно. — Сам-то не плачешь, — тихо бурчит Птица, впрочем, действительно утыкаясь в него потеплее. — И трудно это сделать, когда кто-то смотрит. — В этом и дело, — чуть хмурится Волков. — Иногда не получается. Но когда есть возможность, то лучше не сдерживаться. Ну и если ты посреди ночи вскочил, и чувствуешь, что тебе хуёво… лучше разбуди меня. — Сдурел, что ли? Я не… — Если хочешь заботиться обо мне, хочешь откровений и всего подобного,  — внезапно перебивает его Олег, даже немного жёстко, на секунду подняв за подбородок и заставив в глаза посмотреть. — То дай и о тебе заботиться тоже. У нас тут явно нет привычных ролей. Давай всё-таки разделять всё поровну.       Птица смотрит на него растерянно. Не ожидал почему-то таких слов. Аж внутри всё задрожало. Серёжа будет счастлив. А он счастлив уже. Как они заслужили такого мужика вообще? За что? Ну, видать, за что-то всё-таки заслужили. Может, за детство своё убогое, пошло бы оно к чёрту. — Хорошо? — Олег чуть гладит его щёку. — Хорошо.       В конце концов, так будет правильнее. Теперь можно и поспать спокойно. Может, со временем он окончательно перестанет думать обо всём этом дерьме. А пока… просто отдохнёт вместе с лучшим человеком на планете.