Боевой абибас

      «Рудик, ты руки побрил, зубы помыл? Рудик, ты очко почистил?»       — Очко! — весь взмыленный, Рудик откапывается из-под одеяла, а в голове все еще звучат Колиным голосом эти вопросы, весьма нефилософские для утра субботы. Точнее, уже полудня: Рудик, как и ожидалось, после мышиной охоты и немного рыбалки в ванной, продрых до обеда. Он бы и рад был метнуться к Коле той же ночью, спустя час после ползания по кафельному полу вокруг унитаза, но не стал торопить лошадей. Тем более вискарь в его крови разгулялся так, что хоть стой, хоть падай — а падать хотелось чуть сильнее — от усталости, эмоций и, конечно, пиздатости происходящего. Хотя хрен в штанах, наоборот, падать не собирался, так что зря Рудик волновался, что какие-то там мифические промилле могли подпортить его репутацию.       А потом получил фотку в ватсаппе и конкретно прихуел. Не то чтобы он голых пацанов не видел, да и Колю уже успел немного изучить, правда, в тот раз с вручением медведя все случилось будто в каком-то трипе из фильма в стиле «Трах и ненависть в Охуéвосе». А прошлым вечером Рудик кайфовал уже по другому поводу. Микроинсультов не было, но сердце частило иногда оттого, как до неприличия приличный Коля явно тащился, стоило Рудику его потрогать. Особенно — губами. И вот Коля шлет ему нюдисы верхом на медведе, и у Коли очевидно влажные волосы, чуть темнее, чем когда сухие, взгляд поплывший, на щеках стыдливо распускается румянец, а за спиной — незаправленная кровать, словно кому-то в ней явно не спалось. С экрана Коля такой трахательный, очевидно же, чем он там занимался и почему… Рудик без понятия, брил ли Коля задницу в душе или только лобок — на фото живот лишь намекающий на отсутствие завитушек, а тогда в коридоре почти идеально гладкий, — но свой зад Рудику точно стоит привести в порядок. Хотя ему самому вообще абсолютно фиолетово на степень волосатости партнера, а Коля, может, действительно любит без мотни. Сам-то Рудик всегда, после психотравмы с училкой и ее усами, от лица и до яйца за гладкостью следит, но у него никого давно там не было, так что… Так, стоп. А как Коля, собственно, относится к аналу в целом? Может, он вообще отбреет Рудика с ходу, хлопнет конфетти ему в ебальник, громко орнув, мол, шутка, повелся, дубина? Или, как минимум, сделает морду кирпичом, типа «ниче не знаю, я фотосет имел в виду, а ты мне тут дичь какую-то задвигаешь, окстись, Рудик, я тебе не пидор». Типа пососались по пьяни, и хватит.       Как назло еще, мамка вертится на кухне, заботливая, завтрака ему наваливает целый таз с таким виноватым видом и розовыми щеками птицы обломинго, что Рудик, чмокнув ее в макушку и старательно делая вид, что ему все равно, бубнит, зевая:       — Да хорош, мам, все норм. Все равно по домам расходились уже. Да и живем все по соседству.       — Ой, кстати! Тут Коля забегал, передал тебе, вот! — спохватывается мамка, вручая Рудику матово-белый пакетик, свернутый рулончиком. — Сказал, ты в курсе, ну я и не спрашивала.       Рудик с замиранием сердца разворачивает пакет — с логотипом аптеки, между прочим — в надежде, что в Колиной прекрасно-патлатой голове все же достаточно мозгов, чтобы не палиться перед мамкой. И с облегчением видит там какую-то понтовую продолговатую коробочку, при ближайшем рассмотрении оказывающуюся упаковкой крема для рук. Правда, там же рядом кокетливо болтается пачка салфеток.       — Вот же с-су… — Взгляд мамки. — …супер средство!       — У нас что, дома разве крема нету? Вон на полке в ванной стоит, «Бархатные ручки», бери.       — А, это мне для работы, — выкручивается Рудик. — От шпатлевки последнее время писец как сохну весь. Колян советовал. У него батя такое юзает.       — Ну вообще это хорошая немецкая фирма, дорогая, — говорит мамка, тыкая пальцем в логотип. — Какой Коленька заботливый! Ты ему денежку отдай, там чек есть?       — Ага, а как же — отдам. Не волнуйся, мам.       Уже в своей комнате Рудик разворачивает шуршащий пакет, находит там подозрительно длинный для двух покупок чек и читает список: «гель-смазка для аналь…», «презервативы №10 анатомич…», «крем для рук интенсивное увл…», «платочки бумажные 10 шт.», «пакет фирменный малый». И, ощущая, как под ребрами уже не просто щемит, а полыхает, Рудик чешет в душ в полной уверенности: конфетти в морду ему точно сегодня не планируется, но вероятны осадки в виде салютов. И это чувство настолько охренительное — что всего лишь этажом выше его ждет уже даже не принцесска, а натурально принц верхом на плюшевом медведе.       Спустя почти час бритья-мытья, изрядно задолбавшись выискивать у себя на фейсе несуществующие — по заверениям мамки — морщины, Рудик еще немного подвисает, соображая, какой шмот напялить, если, по идее, его все равно снимать. Или он все же не за этим к Коле идет? Ведь предстоящий в воскресенье фотосет тащемта важнее потрахушек. Нервяк достигает такого апогея еще в душе, что снять напряжение не получается, и Рудик решает — один раз живем. Парит его даже не само намечающееся типа свидание, а то, что после. Что теперь вообще будет? Коля не Антоха и тем более не Федя. Он вообще вроде бы даже не в теме. Что это тогда — любопытство? Развлекалово? Но в данном случае, решает Рудик, лучше сделать и потом страдать, чем не сделать и потом страдать. Правда, к позорному древне-деревенскому партаку, посвященному Федьке, эта мудрость, к сожалению, пришла тогда в голову совсем некстати. А вот теперь все правильно. И это стопудово не те же деревенские грабли. Иначе Коля так бы и игнорил Рудика дальше, делая вид, что они вообще никто друг другу, просто за члены поздоровались разок. Но нет же! Купил ведь анальное смазло, хренов провокатор!       — Рудя, обедать будешь? Тефтельки с рисом.       Мамка заглядывает к нему, заодно выкладывая стопочку высохшего на балконе чистого шмотья. Рудик вытаскивает оттуда любимую черную футболку и спортивки с лампасами — все адики, само собой.       — Не, мам, спасибо, я к Коляну.       — Ну вы, может, зайдете, покушаете. На плите оставлю, хорошо? Мы с Игорем в дом кино вечером идем.       — Надо было ему вчера сказать, что у тебя там в ванной фестиваль французского кино типа, Франсуа Кобзон, та еще крыса, — фыркает Рудик больше от досады, потому что мамкин жених еще с четверга, оказывается, умотал в область в один из подведомственных филиалов, на проверку, и вернуться должен как раз к обеду. Но Рудику кажется, что позвони мамка дядь-Игорю, он бы в час ночи и с Сатурна прилетел. — Глядишь, пришел бы. На сеанс.       — Рудя! — мамка шлепает ему легкий подзатыльник, а сама хихикает. — Думай, что говоришь. Иди уже к своему Коле, пусть он тебя такого терпит!       Коля открывает сразу. Рудик даже успевает сосчитать постукивания пальцев по металлическому дверному полотну, по привычке в три четверти как в вальсе или —хмыкает довольно, когда замок щелкает ровно в начале нового такта — в менуэте.       — Электрика вызывали?       — Здравствуйте, — улыбается Коля. — Наконец-то вы пришли! Есть опасность возгорания.       Хватает его за футболку и затягивает в квартиру, свободной рукой захлопывая дверь за спиной, а потом жмет к этой самой двери, лапая зад. Рудик даже толком не успевает получить порцию визуального оргазма, только цепляет взглядом небрежно собранные в пучок где-то на затылке волосы и белую майку, натянутую так, что под ней угадываются соски.       — Бля, Колян… — смыкает руки чуть выше его талии, вдавливая Колю в себя и кайфуя от его фирменного запаха — чистоты, легкого одеколона и чего-то такого смутно знакомого, уютного — как манная каша из садика — бесит до сих пор, но стоит вспомнить ее, теплую, аж в грудине щемит от непонятной ностальгии. То же и Коля — его ладони, настолько идеально мягкие и крепкие, вминаются в полужопия Рудика, заставляя его подняться на носочки и подтянуться, что кажется, будто всегда так было. Коля вообще пиздецки тискательный — его хочется трогать постоянно. Что Рудик и делает, но теперь не бездумно, пытаясь урвать, пока дают, а вполне осмысленно, изучая и наслаждаясь. Скользнув по его лопаткам, ведет руками по ребрам до груди, большими пальцами обозначив две выпуклых точки сосков — маленькие и острые даже под лапшой майки, потом поднимается до Колиной шеи, обводит плечи. Это все сейчас тебе, смотри, трогай, можно даже немного постонать Коле в губы, когда вы третесь членами сквозь штаны.       — Так где будем репетировать? — шепчет Рудик. — Или меня дальше коридора пока не пускают?       Коля фыркает, нехотя отползая, и сразу становится как-то пусто.       — Ты вообще хоть знаешь, на что подписался, Рудольф Элеонорыч?       — А ты? — отвечает Рудик, на ходу скидывая кроссы и заплывая в зал следом за Колей на непослушных, сука, словно ходулях, ногах.       В зале его встречает Михалыч, блестя виноватыми зенками из угла, куда был откачен вместе со стулом на колесах, а ровно по центру, напротив кровати, к компьютерному столу теперь примастрячилось зеркало в пол — Рудик точно помнил, в прошлый раз оно висело на стене в коридоре.       — Натяни это. — Коля пихает Рудику свою кожанку. — На тебе слишком мало одежды.       — Ни хуя себе, заявление! Это че, мир наоборот?       — Это чтобы потренироваться правильно ее снимать.       Коля встает у Рудика за спиной напротив зеркала: его дыхание щекочет затылок, и тело слишком близко, чувствуется раздраконенными булками так остро, что Рудик неосознанно подается назад, желая прижаться вплотную.       — Нет, стой ровно. Почти как в танцах, не заваливайся, — выправляют его сзади пальцем в спину меж лопаток и легким поджопником. — Да, вот так… Отлично. Ты знаешь, какая у тебя рабочая сторона?       Твою ж модельную карьеру, Коля! Как будто сам не вдупляет, что та самая, которую он сейчас дразнит своим явным стояком!       — Доверяю твоему профессиональному… мнению, — севшим голосом говорит Рудик наконец, вытягиваясь еще больше, расправляя плечи и ловя баланс. В зеркале они с Колей становятся почти одного роста — почти, если бы Коля не выпрямился следом.       — Я еще не успел заценить как следует. Так что пока могу сказать, у тебя охуенный взгляд. Для начала можно поработать фронтально, с жесткими формами, в рост.       — С жесткими формами, в рот, — кивает Рудик. Слышать от Коли что-то матерное почему-то дико возбуждает.       — Не перебивай. — Болючий щипок за полужопие, и Коля объясняет дальше: — А потом уйти в три четверти — это для портрета. Главное — расслабься, — говорит уже прямо в ухо, заодно прикусывая краешек сверху.       — Три четверти — мой любимый размер.       — Супер. Расставь пошире, — теперь командует, расталкивая своей ступней ноги Рудика. — Это первая позиция.       — Это вторая, — поправляет Рудик, но ему тут же выключают звук, залепив рот ладонью.       — Давай ты меня немножечко послушаешь, хорошо? — снова говорит Коля проникновенно-низким голосом, от которого спортивки Рудика натягиваются спереди до болезненной упругости, аж стыдоебина берет видеть такого себя в зеркале. Но вот она-то как раз и заводит, потому что сзади в него наконец вжимаются такой же твердостью намерений, елозя сверху вниз в межбулочном пространстве, и Рудик тихо стонет в мгновенно ставшую горячей Колину ладонь.       Услышав эту тихую, почти низкочастотную вибрацию, резонирующую между ними, Коля на мгновение стопорится, замирая. А потом отпускает рот Рудика и берет его за запястья.       — Когда стоишь, руки лучше где-нибудь держать. Например, сложить их на груди или на одежде, вот тут. — Кладет их на полы распахнутой кожанки. — Или в карманах, но не засовывать полностью. Только чуть-чуть… присунуть, — выдыхает Рудику в другое ухо, перемещая свои ладони вместе с его собственными к резинке штанов. — И не стой как статуя, двигайся. Глянул вбок — это уже другая поза. — И с этими словами, ухватив его за подбородок и заставив повернуться лицом к себе, Коля тут же ловит губы Рудика в поцелуй, придерживая теплыми пальцами под челюстью.       — Пиздец, — выдыхает Рудик. — Как все сложно-то.       — Ты справишься.       — Да ты, Колян, оптимист, я смотрю!       — Это ты себя недооцениваешь. Рот расслабь, не напрягайся вообще. Баллы ведь никто выставлять не будет. Не хочешь улыбаться — не улыбайся, но рот не зажимай. Представь, как будто целовался так, что у тебя аж челюсть болит.       — Да вообще как нехуй делать! — хмыкает Рудик, снова присасываясь к Коле. Видеть все это в зеркале — чистый кайф. И то, что они сейчас здесь вдвоем, без папарацци, без мышей, торчащих из своих дырок совсем не вовремя, его радует до радуги в голове, заставляя включиться в процесс: — А с ногами че там? Еще шире надо?       — Не шире плеч… Можешь еще делать небольшие шаги туда-сюда, одну стопу ставить на мысок — это называется «четверка», сзади или спереди. — Коля отходит назад, в отражении показывая Рудику новое положение ног, и Рудик пробует сделать так же — вроде бы ничего сложного. Если не отвлекаться на Колю. — А еще можешь встать «элечкой».       — Чиво, бля?       — Ну сделать ноги буквой «эль». Одну прямо, одну в сторону — вот так.       — Знаешь, что, фэшн-хуешн! — не выдерживает Рудик, поворачиваясь к Коле и роняя его спиной на кровать. — А не пора ли уже попробовать позу «трахни меня»?       — Только сначала потренируйся медленно снимать одежду — это завтра тоже пригодится, — хитро прищуривается Коля, устраиваясь на кровати поудобнее.       Поерзав на нем, Рудик неторопливо стягивает с себя кожанку, для более ярко выраженного эффекта приходится сесть всей задницей на Колины бедра, и его член под тканью штанов так удачно ложится между булок, что Рудик на секунду прикрывает глаза — кайфово. Давно он не ощущал этого дразнящего чувства, которое возникает за пару мгновений до того, как вставят, но сейчас и вставлять не надо, и так почти на грани. Только самое кайфовое все равно не это, а то, что никуда не надо бежать прямо сейчас, можно с Колей, смотрящим на него глазами модели из вебкама, делать все, что так давно хотелось. Кажется почему-то, что все, что хочется сейчас, Коля воспримет так, как надо, потому что лицо у него в этот момент естественное и простое, хотя и проскальзывает нечто привычно-снисходительное. Из разряда «как же я горяч».       — Засчитано. — Коля приподнимает бедра, и его хер упирается в стратегически важное в Рудике место еще сильнее. — Но можно и медленнее. Это тоже, — он цепляет край футболки, и Рудик стаскивает ее, отбрасывает в сторону, к кожанке, а Колина ладонь скользит от его живота вверх:       — Наскальная живопись. Мамонты есть, кроме того, на ком это все нарисовано?       — А надо, чтоб были?       — Тут и так много всего, даже не знаю, откуда они могут выглянуть. Это что, знак рыб? — Коля тыкает пальцем в маленький партачок внизу живота.       — Нет, это просто шестьдесят девять, — самодовольно скалится Рудик.       — Да вы, Рудольф, полны сюрпризов.       — Ты, Колян, еще не все видел.       — Хочешь показать?       — Баш на баш.       Рудик хватается за его майку, но, задрав ее, передумывает снимать, зацепившись взглядом за маленькие соски, светлее чем у него самого, твердые и кусательные. Поэтому он, с удовольствием наглаживая Колину спину под лопатками, прикусывает один, оттягивая его зубами — не сильно, но ощутимо, чтоб до пупырышек вокруг, а затем отпускает и зализывает, вдавливая кончиком языка и втягивая носом запах кожи. Коля обрывается на вдохе, замирает — и это уже достаточно знакомая его реакция, после которой Рудик ждет либо долгого стона, либо руки на затылке, но Коля, стиснув бока, спихивает его с себя, чтоб потом одним рывком стащить адидасы к щиколоткам вместе с трусами. И лицо у него такое прям… м-м-м…       — Я ща тупо кончу уже, не трогай, бля, Коль… Пажалста. — Рудик, обняв Колю за шею, тянет на себя и пыхтит ему в рот, когда по головке члена скользит Колина, тоже мокрая от размазанного перевозбуждения, становится понятно, что сексом дело завершить не получится, потому что хватит их обоих при таком раскладе на пару минут, не больше. Потому Рудик оставляет свое намерение обменяться опытом и изучить те позы, которые давно практикует сам, и целует так, будто трахает своими развратно-поступательными, одним языком, пока Коля трется об него членом, тоже не сняв штаны полностью. Возможно, Коля бы что-то съязвил в ответ, если б его самого так активно теперь не затыкали, и в итоге только неприлично громко мычит и совершает те же самые движения, что Рудик, но не языком, а телом, по наитию.       От такого активного петтинга у Рудика почти отнимаются ноги, его даже слегка пугает новое чувство, когда начинает покалывать в кончиках пальцев и с члена капает, как в тех японских видосах, где мужиков натирают маслом для зрелищности. В данном случае Рудика конкретно натерли Колей, и блестит он не хуже япошек, сминая обеими руками Колины булки и вжимаясь в него пахом до синих искр под закрытыми веками. Оба их члена, стиснутые телами, пульсируют, потяжелев до предела, и, кажется, одновременно заливают Рудику живот.       Коля тут же откидывается на бок, шумно дышит и непослушными пальцами убирает с лица выбившиеся из пучка волосы.       — Зря ты, по ходу, смазло покупал, Колян, — первым отмирает Рудик, но продолжает лежать с раздвинутыми ногами и застрявшими на щиколотках спортивками.       — Смазка еще пригодится, Рудольф Элеонорыч. Не кипишуй, все ништяк, как принято говорить в высоком обществе, — с нескрываемым весельем в голосе отзывается Коля.       — Еще раз назовешь меня…       — Рудольф? А как мне тебя теперь называть? Крошка Ру?       Да по сути, похер, называй как хочешь, решает Рудик, но лишь молча пихает его локтем в бок. Коля охает и советует сдвинуть свою «рогатку», пока он не передумал идти на кухню.       — А на кухню тебе нахуа? — спрашивает Рудик, поймав на лету пачку влажных салфеток. — Жрать, что ли, хочешь? Опять эти ваши с мамкой детоксы. Пошли ко мне лучше, у нас там тефтельки.       — Теть-Элины? — уточняет Коля не без интереса, и Рудик кивает:       — Только сначала эту хуйню тебе присобачу нормально, видишь, провисло?       Коля с недоумением смотрит на тянущийся вдоль плинтуса интернет-кабель и безразлично пожимает плечами, но Рудик буквально через минуту уже испаряется, чтобы принести из дома инструменты и заодно проверить, ушла ли мамка. Пока Коля, попросив его врубить на своем компе что-нибудь посмотреть, шурудит на кухне — кофе, вроде, варит, судя по аромату, — Рудик аккуратно, на одинаковом расстоянии, прибивает скобы на месте провиса — благо, еще шуметь не поздно — и залипает на фильм, который включил типа первым попавшимся на страничке «Кинопоиска». Коля, застав его зависшим перед экраном с очередной скобой в зубах, произносит еще в дверях:       — О, «Ла-ла Ленд»!       — Не знаю, хуйня какая-то, по-моему, — теряется Рудик, предпочитая умолчать о том, что фильмец, по его мнению, как раз весьма неплох.       — Да нормальный фильм, снято круто, — вдруг говорит Коля, ставя чашки на компьютерный стол. — Я в прошлом году смотрел. Грустный немного, но красивый.       — Прям как ты.       — Я не грустный, если ты об этом.       — Точно? — хмурится Рудик, и Коля, падая рядом, вдруг хватает его за подбородок, сдавливая щеки так, что губы делаются утиной мордой, а затем смачно туда целует, как будто они не дома наедине, а на сельской свадьбе или сходке каких-то генсеков:       — Точно. Нравится Гослинг?       — Фак ахтер? — мычит Рудик все еще сдавленными Колиными пальцами губами. — Конефно. — И, почувствовав, что хват вдруг стал еще крепче, тут же исправляется: — Но ты, Коляфик, лучфе любофа Гофлинка.       Коля фыркает, давясь смехом, отпускает Рудика и делает большой глоток кофе. На экране как раз начинается та самая сцена с танцем на парковке, которую Рудик смотрел раз пять точно, и его последние заебы растворяются в мозгу почти бесследно, рядом с персональным теплым Гослингом под боком.       Фильм досматривают уже вдвоем, за второй чашкой кофе, обсуждая режиссерскую работу и грамотность постановки, и Рудик ловит себя на мысли — здорово, когда не стесняешься, что нравятся пацаны, но при этом и не стыдно признаться, что не все «крепкие орешки» без исключения.       Сидя потом на кухне у Рудика, Коля наблюдает за ним со своей хитровыебанной ухмылкой — вроде уже и взаимно подрочили без рук, а все равно неловко, когда он так смотрит, потому Рудик отворачивается к плите и хмурится в кастрюлю. Выключает огонь, когда нагрелось достаточно, лезет за тарелками в шкафчик, но Коля, зацепив его за резинку штанов, тянет к себе на колени.       — Колян, ну еба-на! — возмущается Рудик. — Остынет, бля, все!       — Что остынет? Это? — прихватывает его яйца в горсть, забираясь под резинку штанов спереди, и Рудик откидывает голову ему на плечо:       — Это точно не остынет.       Коля, молча уткнувшись носом Рудику в ухо, вдруг лижет линию пульса на шее — и в штанах снова дергается член. Рудика вообще еще никто так нежно не лизал, считай, да еще и во вторичные для перепихона места. По шее языком приятно что пиздец, Рудик медленно выдыхает, выгибаясь у Коли на коленях, когда тот пальцами сквозь труханы уже беззастенчиво наминает мошонку.       — А ты точно натурал? — мямлит поплывший Рудик.       — А я разве говорил, что натурал? — щекотно хмыкает ему в шею Коля. — Хотя вообще ты у меня первый.       — Я ща диссонанс ловлю такой нихеровый. Сосешься точно не как натурал.       Коля снова усмехается Рудику в шею, крепче обнимая его руками поперек пуза:       — Не хочу тебе засосы ставить пока — на фотках видно будет.       — Сука-а… На рану как соль просто…       Опять, сволочь, издевается. От того, чтобы Рудик сам тут же, на кухонной табуретке, не насадился на Колю, их отвлекает контрольный напоминательный звонок из редакции, во время которого, пока Коля уточняет детали завтрашней съемки, Рудик успевает разложить тефтели по тарелкам и нарезать хлеб, а заодно успокаивает разыгравшийся аппетит иного рода.       — Семь штук? А не дохрена ли? — вскидывает бровь Коля, убирая телефон, и в Рудике просыпаются мамкины гены:       — Повыебывайся мне тут еще!       Коля со вздохом берется за вилку, и Рудик, на миг охреневший от того, что борзота прокатила, тоже окончательно расслабляется. После еды сил моральных и физических снова становится больше, и часа два они тратят на нормальную отработку позировок, без сползания в иные материи. То, как Коля касается его, поправляя, уже по-серьёзному — очень деликатно, спокойно и абсолютно без какого-либо ебарьского умысла — отзывается где-то внутри совсем новым, заставляет глянуть на соседа другим зрением. Внутри Рудика начинает потихоньку копошиться застарелое чувство, будто дежа вю, из тех времен, когда он задротничал на паркете. Теперь Рудик похож на большую корягу, но Коля почему-то все равно хвалит его осанку и способности в повторении своих движений. Хорошо, что мамки все еще нет, даже когда на прощание они надолго прилипают друг к другу губами прямо на пороге хаты. И, ложась спать пораньше, после столь насыщенного и перед предстоящим, еще более насыщенным с самого ранья, Рудик теперь боится дышать. Потому что хочется смеяться и плакать, у него в грудине будто прорывает какую-то гребаную плотину из эмоций, всех сразу, к которым самым позорным образом примешиваются еще и ебаный стыд и паника — не запороть бы все и не подвести Колю, такого, оказывается, крутого во всем, за что бы тот ни брался — даже за яйца Рудика…       Боевая ласточка приносит их с Колей к парковке у модной цирюльни ровно в восемь. Минут через пятнадцать там же появляется и томно вздыхающий по недосыпу Жан, с которым Рудик здоровается за руку без особой радости, чисто для галочки. Жан кривит губехи, выдавливая из себя подобие лыбы, и начинает расчехлять свои приблуды, пока Рудику с Коляном моют патлы.       — У тебя форма затылка прям как надо, — говорит крупный дядька в черном фартуке, усаживая Рудика в кресло, затем вытирает ему бошку и расчесывает волосню какой-то пиздюлечной расческой. — Сделаем фейд примерно досюда, а сверху оставим длину? — он показывает Рудику кусок волос, вытягивая прядь вверх. Рудику становится как-то неуютно, что его при Коле трогает другой мужик, и он ловит Колин взгляд в зеркале, как бы уточняя — норм? Коля кивает, чуть улыбнувшись и моргнув, как мамка в детстве — типа не ссы, Рудик, ты охуенный — и все заебы мгновенно исчезают.       Пока бородатый мастер скачет, как балеринка, вокруг Рудика с одной стороны, Жан бешеной табуреткой вертится со всех сторон сразу, бесконечно щелкая камерой на два фронта.       — У кого татухи бил? — интересуется бородач в перерывах между жужжанием машинкой, подравнивая линию на висках.       — Смотря че. Есть старые партаки, еще пиздюком по пьяни набил, да все лень перекрыть, а вот эти, на предплечьях, уже по-умному, у Джинджер, знаешь, такая рыжая бабень из «Черной метки»?       — Не-а. Но стиль зачетный.       — Она вообще сама эскизы фигачит.       — Ага. Дашь мне номер?       Рудик, довольный, что отвлекся наконец от мыслей о Коле, лезет в карман за смартом, ковыряет контакты и диктует чуваку номер тату-мастера.       — А, не, я имел в виду…       — О, ты у нас такой красивенький, Рудь! — возникает, словно ниоткуда, уже закончивший со своей укладкой Коля, рассматривает сначала бошку Рудика, а потом кадры на экранчике в фотике Жана.       — Ага, зелибобик наш, — Жан потрясенно-восторженно поддакивает. — Офигеть, какой сразу фактурный, смотри, как с боковым светом должно быть круто. Сделаем ему Рембрандта.*       — А может, не надо? — Рудик ерзает на кресле, получив как-то слишком много внимания за такой короткий период, еще и хер пойми что с ним сделать хотят. — Главное, чтобы мне тут щас ваш Эдвард Руки-ножницы Ван Гога не сделал.       — Не волнуйся. Это хороший барбершоп, — говорит Коля. — И мастера такие профессионалы, лишнего себе не позволяют.       Бородач угрюмо кивает и больше к Рудику с разговорами не лезет, а Жан, опомнившись, дощелкивает последние этапы сушки и укладки, но Коля так и не сводит с Рудика пристального взгляда, от которого Рудику под накидкой мгновенно становится позорно жарко.       По пути в фотостудию, сидя среди вороха сумок на заднем сиденье Рудиковой семерки, Жан в деталях рассказывает концепцию съемки:       — Значит, так, мальчики-зайчики. Вы у нас типа противоположности. Ангел и демон, инь и ян, лед и пламя, пепси и кола, принц и… короче, тоже принц. Дворового королевства. И мы вас снимаем… мы вас снимаем… — Жан тупит, потому что в этот момент Коля протягивает руку и убирает маленький волосок с уха Рудика, а потом еще один, с его футболки. — Снимаем вас… в образах, сначала по-отдельности в чэ-бэ, ростовку и крупняки на циклораме, потом вместе. Затем вы медленно раздеваетесь до трусиков, надеваете луки друг друга, и снимаем опять вместе. Вам все понятно, Коля?!       — Жан, не нужно пересказывать мне мою же идею, — оборачивается к нему Коля.       — Твою?! Да мы вместе ее придумывали!       — То, что ты просто хотел голых парней снимать, — это не идея, Жан.       Срутся они, конечно, забавно, но Рудику в этот момент очечко передает жим-жим-привет — Коля так-то в общих чертах ему поведал че к чему, но одно дело представлять и совсем другое — когда это самое случится вотпрямщас. И Рудик, входя в просторное, просто огромное помещение, бывшее видимо заводом, немного теряется от кучи каких-то ширм, перегородок, свисающих кусков ткани и огромных панорамных окон в пол, сквозь которые это все великолепие заливает офигенно красивый мягкий утренний свет. Можно стоять и смотреть на эти окна хоть всю жизнь…       — Разуваемся! — командует какая-то девушка, тормозя его за плечо. Повсюду снуют люди, их вроде бы всего трое, но кажется, что они одновременно везде — таскают вешала, передвигают мебель, Жан уже скинул вещи на столик и бежит за огромными фонарями на треногах.       — Расслабься. Все будет отлично.       Коля, вошедший за Рудиком, мягко касается пальцем его теперь чувствительного бритого затылка, щекотно проводит по шее, как будто за шиворот упала многоножка и добарахталась под футболкой прямо до сердечной мышцы. Да и этот Баклажан все время палит его через свой огромный пердимонокль, словно в микроскоп.       Рудик делает вдох-выдох, скидывает кроссы и шагает на приятно теплый деревянный пол. Вот уж и подумать не мог, что первый раз с Колей раздеваться до трусов целиком им придется не наедине, а перед кучей хуй пойми кого.