Боевой абибас

      Не то чтобы Рудик прям соглашался на это, но деваться некуда. Коля говорит, что так нужно для съемки, хлопает его по плечу и идет помогать Жану выстраивать свет, а Рудик послушно, со вздохом, полным безнадеги, плюхается вместо Коли на стул и подставляет фейс визажисту по имени Леся, которая бубнит себе под нос недовольно, что Жан выбрал самую неудобную из всех возможных в городе фотостудию — без отдельной гримерки, да еще и так далеко, что пришлось добираться на такси. Рудик не особо понимает, в чем суть предъявы, ведь он всегда, работая в таких бывших заводскими помещениях, каждый раз залипает на четкий естественный свет из окон и простор, которого не встретишь в душных хрущах. Отсутствие отдельного помещения для переодеваний его не парит — он и не к таким условиям привык. И, пока Леся фигачит ему морду штукатуркой, в голове у Рудика постепенно всплывают флешбеки из давно минувших дней, когда мамка колдовала ему прилизанный хайер и четкие брови, а для юниорских соревнований еще и замазывала синяки, как от недосыпа, так и вполне реальные — из времен, когда Рудик стал тусоваться с Никитосом и Кривым и словил Шмеля под глаз как раз перед конкурсом.       — А, это фейсхаггер, — кивает он со знанием дела на узенький тюбик светло-бежевой хрени, а сам вспоминает другой, из аптеки который.       — Нет, это консилер фирмы «Бобби Браун», — улыбается Леся.       — Ну да. Как я его сразу не узнал-то.       Будто в наказание, девчонка щекочет его пухлой кистью, до свербящего в носу желания чихнуть, а потом делает шаг назад, придирчиво осматривая свою работу. Радует, что хотя бы пахнет вся эта тема по-божески. И немного по-принцесски.       — Че, все? Зафотошопила меня? Мамка не узнает? Домой пустит?       — А мы ей не скажем, — смеется нарисовавшийся сбоку Коля.       — Не, я имел в виду, я на себя-то похож?       — Тогда давай ее и спросим! — Коля наклоняется к нему сзади, вытягивает руку вперед и щелкает их с Рудиком сэлфи. Возмутиться на это Рудик не успевает, потому что Коля тут же отлипает, смеясь: — Иди переодевайся, Ксюша там все отпарила.       Рудик только теперь замечает на Коле светло-голубой костюм с белыми кроссовками и такой же белой рубашкой, расстегнутой ровно до тех пор, чтобы вызвать непроизвольное поджатие яиц. Коля выглядит таким мамкиным сынком, который шалит втихушку, соблазняя простых пацанов вроде Рудика, хотя, наверное, рассчитывалось-то это все на девчонок. Шагая за ним к ширме в дальнем углу огромного зала, Рудик разглядывает задницу и длинные ноги, которые в узких брюках кажутся еще длиннее.       — Еб… бельмания… — вполголоса присвистывает Рудик, опасливо косясь на эту Ксюху, которая, по ходу, стилист, если он правильно запомнил, и ловит веселые искорки в Колиных глазах. — Что? Это кактус такой, мы с мамкой долго над ним ржали. А у меня такое же будет?       — Нет, у тебя другое. Но мы потом поменяемся, я в твое, а ты в мое.       Рудик молча хмыкает над тем, как пошло это звучит — почти как обещание продолжения банкета.       — Нда. Все парни как парни, а мой в костюме, короче.       — «Мой»? — Колина бровь едет вверх.       — А чей? — с каменным лицом, по привычке вздернув подбородок, уточняет Рудик, запихиваясь за узенькую ширму. Снимает свое шмотье быстрыми движениями, по старой памяти как в тесной раздевалке, складывает на стульчик сбоку и берет костюм с плечиков: что-то клетчатое и спортивное, непонятно-серо-голубого цвета, с манжетами. Коля за ширмой молчит, и Рудик тоже не торопится трещать лишнего. Явно куда-то не туда его унесло. А тело еще помнит недавние обжимания, вкус Колиных губ, быстро обновленный перед самой дверью подъезда, но мозг уже, видимо, решил вкрай оборзеть, подкинув лишка Рудику в рот. Потому Рудик молча напяливает на себя костюм вместе с выданными кроссовками и возвращается в зал. Ксюха застегивает молнию на бомбере и помогает расправить резинку так, чтобы сидело четче. Коля явно озадачен и вроде бы хочет что-то шепнуть, но очень некстати вклинивается Жан.       — Можно тебя на минутку? — спрашивает почему-то не Колю, а его, Рудика.       Курнуть бы сейчас — во рту слишком много пустоты, с зажатым в губах фильтром трещать было бы как-то привычнее и спокойнее, как очкарикам за своими очочками. Жан отводит Рудика к дальнему от белой полукруглой стены окну.       — Слушай, м-м-м… Рудольф или как лучше, я не знаю, — тянет Жан своей напевно-страдальческой интонацией, от которой у Рудика непроизвольно закатываются глаза.       — Рудик я, просто Рудик.       — Да уж, просто Рудик, ничего ты не «просто», — хмыкает тот, прикладывая аккуратные, явно наманикюренные пальцы к носу. Рудик опускает взгляд на его смешную резиновую сменку в круглых дырках, как у бабули в огороде, потом смотрит обратно на фейс сего недоразумения, сделавшего себе пальму из волос на макушке, отчего воспринимать его серьезно абсолютно нереально.       — Ну че? Номер свой мне скинешь, вот это вот всё, хуё-моё?       — Нет! — Жан делает свои огромные черные глазищи еще больше. — Мы с тобой просто не с того начали. И вообще ты не в моем вкусе. Без обид. Так что вот давай сейчас забыли всех этих «хуйвротских» и аллюзии на «Му-му», ладно? Сделаем сегодня все как надо. Прям хочется выдать качество, ты офигенный, я офигенный, и мы восхитительны.       — Да не вопрос. Говори мне тогда, че не так, куда чего, я же первый раз.       — Супер! — кивает Жан. — Ой, не переживай, мы сейчас сделаем сначала пару тестовых картинок с Колей, потом с тобой тоже, и уже после будем работать в чистовую. Ок?       — Ок! Типа паркет сначала пощупать, — Рудик, слегка улыбаясь, кивает и жмет Жану ладошку — очевидно, их битву покемонов сегодня Коле и Ко наблюдать не светит.       А затем на полукруглой цикло-че-то-там начинается гребаное шоу: Коля вроде бы позирует, двигаясь плавно, но как-то точечно, каждое движение четко отзывается на «пик» камеры и «тудум» где-то у Рудика внутри. Особенно когда Коля медленно снимает пиджак и начинает расстегивать рубашку. Жан скачет вокруг, ползает, наклоняется, изгибаясь буквой «зю», наводит суету и все время трещит указания, но со знанием дела, а девчонки в перерывах все время подбегают что-то подправить. Рудик нервно сглатывает, когда Коля делает вид, что вот-вот расстегнет все пуговицы до конца и покажет чуть больше обнаженки, но тот вдруг стопорится и смотрит на Рудика, с ехидной улыбкой подманивая его пальцем. Девчонки тем временем быстренько возвращают все как было — пиджак и рубашку, целомудренно застегнув на все пуговицы до солнечного сплетения.       — Идем ко мне, — Коля делает приглашающий кивок головой — хули он такой офигенный? — и Рудик шагает под свет, как будто на сцену. Почему-то в этот момент Рудик вдруг бесится от своей собственной слабости перед этой издевательской полуулыбочкой, вспоминая, как осенью еще не знакомый тогда сосед только въезжал и высокомерно, сверху вниз, смотрел в ожидании, пока откроют дверь подъезда или подвинутся, пропустив на выход. Натянув свое привычное, удобное выражение морды, Рудик встает рядом, складывая руки на груди и упираясь в Колю плечом сбоку.       — Вот это вайб! — пищит Жан. — То, что надо, то, что надо! Огнище!       Собственно, ничего особенного делать и не нужно — Жан командует, куда ногу, куда руку, да и Коля все делает сам, как будто это он, а не Рудик, ведет в их странном танце, напоминающем то ли пасодобль, то ли ебаную корриду, только вместо красной тряпки на Коле голубая, а на Рудике, судя по отражению в зеркале у ширмы, не костюм, а огромная хозяйственная сумка, отобранная у Калмыка.       — Номерок тебе дать забыли, — кидает Рудик Коле в моменте смены позиций.       — Да? Какая досада, — фыркает тот, пропуская мимо ушей ворчание Жана. — Зато не забыли между делом продиктовать его мастеру в барбершопе.       — Я про танцевальный вообще-то, на спину налепить, — бубнит Рудик, слабо припоминая утренний эпизод с бородатым чуваком.       — И какой тогда у меня номер?       — А это важно?       — Важно, — отвечает Коля. — Я же у тебя явно…       — Коль, а ничего, что мы тут как бы снимаем? — нудит Жан, Коля затыкается, хитро косясь на Рудика, и дальше съемка проходит под приглушенную музычку и щелчки затвора.       Только Коля и молча умудряется довести Рудика: то накидывает руку ему на плечо, то пихает его, явно поддразнивая, при этом не позволяя сильно лишнего, лишь пару раз тихим мурашечным шепотом напоминает про взгляд в объектив, в ответ на Рудиково «суканепихайся». Рудик, уже хорошенько разогретый, в какой-то момент понимает, что начал получать удовольствие от этого цирка, но его конь на пике веселья тактично сливается.       — Теперь небрежно, но медленно расстегивай бомбер, как будто ты пришел на вписку, — командует Жан, пальцем или на себе показывая, как надо повернуться. — Вот ты сейчас прям такой типа Рудик с района, стоишь со своими кентами, или кто вы там, что ты будешь делать?       — Ну типа вот так, — пожав плечами, Рудик, недолго думая, садится в свою любимую позу — на корты, сцепляет руки в замок, опершись предплечьями о колени, а Жан грохается ему под ноги, буквально пресмыкаясь, ползает пузом по полу, не переставая щелкать.       — Шикардос! Руку, руку к виску! А теперь на меня глазки, а теперь вбок! Супер. Так все, мне нужен другой объектив, иди пока переодевайся.       Рудик на полпути к углу с вешалами и ширмой натыкается на Колю, теперь в точно таком же, как у него, костюме.       — В смысле, их два, что ли? Я думал, ты в натуре мое возьмешь.       — У нас размеры разные, — улыбается Коля и тихо добавляет, чтобы услышал только Рудик: — А твое я возьму, но попозже.       Подмигнув, Коля уходит фоткаться в новом образе, а Рудик напяливает второй костюм, один в один как тот, что был на Коле, ловя дебильный тремор от нервяка не к месту, хотя Ксюха смотрит на него с явным восхищением, приглаживая отпаривателем штанины. Гребаный Коля, сучара патлатая! Че тебе нормально не работается, как Жану, так нет, надо везде подразнить, неужели не парит, что от их отдачи зависит вся съемка? Или думает, он настолько невъебенно хорош, что даже если Рудик налажает, уж кто-кто, а их Высочество Николя в своей жизни не знавал еще ни одного поражения?       Когда Рудик, весь на взводе, возвращается обратно, Коля с Жаном что-то обсуждают вполголоса, рассматривая кадры на ноуте, подключенном к камере.       — Ну не зна-аю, — тянет Жан с явным сомнением, — точно, ты уверен? Ой! А вот и наш Шуга дэдди пришел!       — Шуга Руди, мля. Че стоим, кого ждем?       — Так тебя же, — улыбается Жан.       — Там все норм? — Рудик кивает на экран со своей фоткой.       — Нормально, — отвечает Коля. — Идем.       Коля, с забранными в пучок, на манер мусорного пакета, волосами, в этом клетчатом непотребстве выглядит весьма четко, спортивно, как мажорик на стиле. И бесит еще больше, хотя в глубине души Рудику кайфово оттого, что он сам так же выглядел двадцать минут назад. Но Рудик все же держится, не впадая в раздражительность, отрабатывает все свои две с половиной позы, которые успел выучить и у Коли подглядеть. То обнимаясь, типа лучшие друзья, то просто стоя рядом или шагая навстречу друг к другу, то соприкасаясь лишь спинами, они делают вид, как будто пространства слишком мало на двоих — хотя его дофига — но это действительно временами так, и под конец Рудик даже облегченно вздыхает, когда остается под софитами один, для съемки соло в пиджаке.       — Так, Рудик, теперь сними пиджак и стой как стоишь. Хорошо, — кивает Жан, перемещаясь от Рудика вбок и все так же пялясь на него через объектив. — А теперь смотри в окно, не коси глазами, головой смотри вполоборота. Типа задумался о жизни… ага…       Рудик делает все как надо, но думает не о жизни и своем «персонаже», а о Коле.       — Представь, ты успешный парень, у тебя все в жизни получается, добиваешься чего хочешь… — Рудик понемногу отвлекается на слова Жана, соглашаясь — ведь у него действительно получается добиться того, кого он хочет. И это очень приятное чувство, если уж быть честным. Он расправляет плечи, ощущая стержень уверенности внутри себя, потому что Жан продолжает заверять его, как он крут и как все прекрасно и четко, просит посмотреть вдаль своим «фирменным Рудиковским» взглядом, медленно ведя его к Жану, но как бы сквозь него, поверх объектива. По их задумке, персонаж Рудика типа успешный челик, для которого вся суета отошла на второй план. — И вот ты стоишь такой, глядишь вдаль, спокойный и уверенный, — продолжает Жан, и, когда Рудик уже почти повернулся к нему, вдруг выдает: — А что ты сделаешь, если я скажу, что мы с Колей целовались?       — Че, бля?       До Рудика даже не сразу допирает, при чем тут Коля, но его имя в одном предложении с «мы» и «целовались» уже не голубой, а красной тряпкой срабатывает на подсознании, ловящем диссонанс, и он дергается вперед, на Жана, срываясь с места, а этот гребаный фотограф ловко отскакивает, продолжая щелкать своим окуляром, выбешивая так, что Рудику стоит больших усилий тормознуться и не разбить их обоих.       — Ты че попутал, мопсяра, мы ж договорились, без этих твоих иллюзий! — хватает его за ворот футболки, но вовремя подскакивает Коля, наблюдавший за ними из угла.       — Стой-стой-стой! Смотри.       Коля разворачивает экран объектива, и Жан показывает отснятые кадры, в том числе и пару последних, с Рудиком будто рожденным убивать: вертикальная складка на лбу, которую он всегда ненавидел, а мамка убеждала его, что это вовсе не морщина, и бровь, изогнутая в немом вопросе, а еще динамичная поза, типа он на банкете вышел курнуть и ввязался в какой-то махач, — выглядят как скриншоты из фильма. Конечно, это огонь, но внутри вдруг поднимается волна невыраженной обиды.       — Да идите вы все в жопу! Соситесь дальше, че, я разрешаю! Вы вообще нормальные? Меня, что ли, тут одного парит этот фотосет? — бросает Рудик, направляясь к переодевалке, чтобы стянуть это дурацкое тряпье, влезть в джинсу и достать сижки. — Перекур, девчат.       Ксюха и Леся тактично сваливают из помещения, тоже прихватив свои айкосы, Жан виновато молчит, ковыряясь в ноуте, и Рудик, немного все же стыдясь своей реакции, плюхается на стул за ширмой, прямо так, с сижкой во рту и не переодетым до конца, в расстегнутой рубашке, откидывается затылком на стенку и делает глубокие вдохи и выдохи, сминая пустую пачку в кулаке. Хмыкает, натыкаясь взглядом на заготовленные пляжные шорты, висящие на ширме: одни красные, а другие в желтых утках.       — Ты злишься потому, что Жан тебя вывел из равновесия или потому, что мы с ним целовались?       Коля, сложив руки на груди и прислонившись плечом к стене, перегораживает собой проход в маленькое закулисье.       — Я тащемта в курсе, что вы целовались. Но клоуна из меня не надо делать. Че прямо сказать не мог, мол, Рудик, сделай вот так.       — Извини, — Коля заправляет выбившуюся из пучка прядь за ухо. — Я подумал, так эмоции будут ярче. Ты на той фотке получился прям как надо.       — Ты, по ходу, себя всегда так ведешь, да, Колян? Говоришь, типа тебе важна работа, а сам дурака валяешь, еще и меня в свой цирк с медведями записал. Для тебя же стараюсь… Не надо потом тогда ныть про бабло и все такое.       — Потому что ты новичок, а у новеньких всегда проблемы с эмоциями в кадре, — оправдывается Коля с едва заметной виной в интонациях. — На общих, где мы вдвоем, еще нормально, там живые, а на одиночном портрете я тебя перекрываю. Когда фотки будут на странице стоять рядом, будет заметно.       Рудик фыркает, убирая сигарету за ухо. Писец, конечно, Коля продуман.       — Говорить через рот, короче, сегодня не в тренде.       — Он у нас для других вещей, — слегка улыбается Коля.       — Ну да. Жан тоже уже заценил.       — Ха. Откуда ты вообще знал? И поверь, я уже успел сто раз об этом пожалеть.       — Да так, птичка во дворе недавно натрещала. А я вот не жалею.       — Серьезно? — на Колином лице застывает выражение такого охуевоза, что Рудику вдруг даже становится смешно: что, принцесска, не такая уж ты тут и важная? Но это только так кажется, ведь на самом деле Жан Рудика не слишком напрягает, а даже радует, и на то есть причина.       — То есть ты полгода пасешь меня в подъезде, а потом заявляешь, что тебе все равно?       — Мне не все равно, — бубнит Рудик.       — Что?       — Не все равно, ясно?! Я, блядь, даже рад, веришь или нет, что это твой кореш, а не бабень какая-то!       Рудик совсем не хотел повышать голос, но как-то само вырвалось.       — Ребят, пойду-ка я за кофе! У нас еще час аренды, давайте не затягивать, оки? — слышится в отдалении протяжно-обреченное перед тем, как хлопнет дверь.       Колино лицо застывает все в том же шокированном выражении, но расслабляется, как только Жан уходит, и, сделав шаг к Рудику, Коля нависает над ним в своей излюбленной манере. Рудик выпрямляется на стуле, ловит Колин взгляд, отчего и без сигарет мгновенно делается как-то странно в легких.       — И почему ты так рад? — не успокаивается Коля. — Потому что теперь я «сосусь точно не как натурал»?       — Нет. — Рудик отводит глаза, чувствуя, как краснеет, но, помолчав мгновение, смотрит на Колю снова: — Потому что так у меня появился хоть какой-то шанс. Хотя бы один на миллион.       — Знаешь… — Коля понижает голос почти до шепота, наклоняясь ближе, и снова становится кайфово от запаха его одеколона, смешавшегося с легкой испариной. — Ты специально так делаешь?       Рудик сглатывает вязкую слюну, делая глубокий вдох. Он почти успокоился и не злится на Колю — почти, хотя что-то все еще неприятно зудит под ребрами.       — Делаю как?       — Любезничаешь с мастерами, номерки раздаешь. А потом смотришь на меня так. Я же не железный.       — Пойду-ка я тоже подымлю, — торопливо говорит Рудик, подрываясь со стула, потому что еще чуть-чуть, и он предательски начнет краснеть не только лицом, но Коля резво вжимает его передом в стену и вдруг лезет рукой к самому ненадежному месту — в ширинку.       — Ты забыл переодеться.       Вжикает молния, и голубые брюки сползают до икр, а хрен в трусах радостно приподнимается.       — Кто-то увидит, блядь, Коль…       — Не увидит. Все вышли покурить. Жан минут десять будет с девчонками про маник трещать. — Снова этот бархатный шепот в шею, слегка влажной дорожкой очерчивает линию пульса, и Рудик совсем плывет, но предпринимает последнюю попытку, чисто для приличия:       — Я тоже хочу курить.       — Извини, — пыхтит Коля, лапая одной рукой его за зад, а второй — простигосподи, за хуй. — Но сейчас ты хочешь кое-что другое.       Через пять самых стыдных в жизни Рудика минут за ширмой, с Колей, прилипшим к нему со спины, окружающая действительность снова обретает звуки и формы, напоминая о реальности. Переодевшись в пляжное, Рудик с Колей выходят к другой заготовленной локации возле окна, с деревянной стремянкой и огромной пальмой сбоку.       Тапка в дырках раздраженно стучит по полу.       — Я очень недоволен.       О себе Рудик того же сказать не может — то, что они с Колей сделали, было внезапно и так крышесносно, что он до сих пор почему-то не способен посмотреть в лицо Жану. А еще ему стыдно за трусы, потому что ими пришлось вытереть Колину сперму, да и вообще было уже пофигу, когда сам кончил в них за секунды до этого, запачкав по полной. Можно сразу выкинуть, но некуда, и он тупо завернул их в какой-то шуршащий пакет и спрятал в своих вещах. Детский сад, е-мое.       — Лесь, можешь затонировать это?       — Это еще откуда? — пугается Леся. — Я же все растушевывала!       — Стукнулся, — бубнит Рудик.       — Я надеюсь, вы там не пытались поубивать друг друга… — Она набирает свою мазюкалку круглой хренью, похожей на губку для посуды, и начинает вбивать Рудику в шею простую истину о том, что терять бдительность во время работы чревато разными чэ-пэ. И как назло, с той стороны, где у него еще осталось свободное от татух местечко. Прям им Рудик и «стукнулся» о Колины губы, пока тот терся стояком сзади, одновременно гоняя член Рудика в своем кулаке. Прям так, на сухую, только плюнул разок в ладонь, быстро растер по головке, а из трусов вытащить не успел. А может, опять издевался — поди его разбери. Вон он, стоит с хитровыебанным лицом, молча кусает губу. А Рудик опять как баклан повелся и за это поплатился труханами.       Но несмотря на сей коллапс, «пляжная» часть съемки проходит на удивление бодро. Рудик думал, что придется прыгать в кустах пальмы как шимпанзе, но нет, Жан в этом плане хорош — делает так, чтобы на них с Колей только падали длинные тонкие тени от листьев.       — Все отлично, теперь в чистовую! — командует Жан, и Коля зовет Лесю. Опять замазывать, но не засосы.       — Ты сколько раз от пола отжимаешься? — спрашивает Коля, пока Леся опрыскивает его какой-то масляной фигней.       — За минуту? Или вообще?       — За подход, допустим.       Закончив с размазыванием масла по телу, Коля несколько раз машет руками и крутит головой, а Рудик залипает на нем и вздрагивает от неожиданности, когда его самого тоже начинают пшикать. Эта фигня пахнет приятно, чем-то кокосовым, как мамкина маска для волос.       — Давай тридцать раз, поехали! — командует Коля, дождавшись Рудика, и резво опускается в упор на руки. Рудик не думая повторяет, падая следом, лицом к нему, и, начав отжиматься, на выдохах цедит:       — На-фи-га?       Но Коля только щурится, пыхтит и разгоняется, так что Рудику приходится стараться не отставать. Отжавшись тридцаточку, Рудик поднимается, радуясь, что доделал первым, но Коля все еще продолжает и — вот же понторез! — только теперь меняет постановку рук с узкой на широкую. Все присутствующие в зале неотрывно следят за тем, как поднимается и опускается его спина. А у Рудика от этого вида и разыгравшейся фантазии щемит уже везде.       — Ты скоро там, э? Не смущай девчонок, Колян.       — И мальчишек, — говорит Жан, косясь на Рудика.       Теперь Рудик понимает, нафига: грудные мышцы разогрелись и надулись, у Коли спина натянулась струной внизу у поясницы и даже икры напряглись так, что хочется пожмякать их как эспандер. По подсчетам, заканчивает Коля около сорока пяти и дышит почти так же, как несколько минут назад подогревал Рудику шею. Если есть в сегодняшнем дне дно, то Рудику бы хотелось, чтобы это было оно. Но нет. После финальных кадров в плавках для какого-то там бутика спорттоваров остается еще четверть часа оплаченного времени, и Жан, пока девчонки собирают костюмы и косметику, заискивающе просит:       — Ко-оль?       — Что?       — А помнишь, я…       — Нет!       — Ну Коль, Ну ради Хельмута Ньютона!*       — Нет, я же уже говорил. За пятнадцать минут сделать как у Хельмута? А ты хорош!       — Ну ради Джуда Лоу! Ради искусства!       И жалобно так, что правда хочется пообещать Жану все на свете, лишь бы отстал поскорее. Коля хмыкает и кивает на Рудика:       — Если мой… партнер по съемке согласен, тогда ладно.       — Дык конечно согласен, Коль, посмотри на него, он из твоих рук яд выпьет и не поморщится!       Рудик снова чувствует себя как в тот вечер, когда мамка послала его в Колину квартиру чинить розетку. Раздражение вперемешку с дежавю достигает максимума, и он не выдерживает:       — Да в чем суть вопроса?       — Суть в трусах, — усмехается Коля. — А точнее, в их отсутствии. Жан хочет снять нас вдвоем ню.       — Ню это типа голыми?       — А-га, — кивает Коля. Рудик пристально всматривается в его лицо, пытаясь понять, правда ли он отказывается или ломается чисто для вида — вон же перед съемкой как рисовался с отжиманиями!       — Девочек попросим… Только вы вдвоем и я, то есть камера. Меня не будет вообще! Я как мебель буду! А вы сядете лицом друг к другу, один поставит ноги поверх коленей другого, а потом обниметесь, как настоящие инь и янь, я прям вижу, это будет бомбически круто! А свет сделаем контрастный, чтобы у Рудика все татуировки были видны, ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!       Коля молчит, и Рудик мечется между ним, Жаном и своими желаниями. Сделать так, чтобы побесить Колю? Он так активно отказывался, что согласиться сейчас будет самое то, чтобы вернуть ему долг за дрочку в примерочной, испачканные плавки и этот палевный засос. И где-то в глубине души Рудик и правда хочет увидеть их с Колей фотки, сделанные профессионально. Но ему почему-то кажется, что Коля, переложив ответственность, в этот раз не стебется. Он как будто проверяет Рудика и его границы.       — Нет, Жан, сорян. Я пас, — говорит Рудик после долгой паузы и чешет переодеваться.       Он уже, тихо матерясь, натягивает джинсы на голый зад и тянется за пачкой салфеток, любезно оставленных Ксюхой (где она раньше была, а?), когда за ширмой раздается тихий вопрос:       — И почему отказался? Такие бы фотки крутые вышли.       Рудик, высунув голову, натыкается на испытующий взгляд и молча протягивает Коле пачку с нарисованными розочками. Коля шагает к нему, перегораживая путь к отступлению, и Рудик уже готов высказывать ему о непрофессионализме, но тот только касается его груди влажной салфеткой и аккуратно вытирает остатки масла. Рудик на автомате принимается делать то же самое на Коле — у Рудика в голове каша, он загружен по полной и к тому же дико голоден и не курил с утра.       — Если че, это номер Джинджер был. Ну, там, в цирюльне. Не мой. Я ж не совсем еще петух.       — Ага. Ты олень, — улыбается Коля. — По имени Рудольф.       — Знаешь, че! Может, хватит обзываться? Олень, тюлень… Морская свинка, бля! Ставишь на мне свои дебильные опыты, я устал и жрать хочу.       Коля замирает, а потом вдруг обхватывает Рудика за плечи и прижимает к себе:       — Не морская свинка. Морские свинки не носят костюмы.       — Ага, — бубнит Рудик. — И трусы они теперь тоже не носят, спасибо, блин, дорогая редакция.       У Рудика ощущение, что он только что вышел из студии, где его сняли в кустарной порнухе. И Колю сняли, и даже Жана, или нет, мопсяра тот самый чел из съемочной команды, который тыкает актерам объективом в очко во время процесса, запечатлевая «эффект присутствия». Сумки с приблудами Жан тащит обратно к машине сам, потом деловито, как упавший в сахарницу муравей, шурудит там чем-то, торча задней частью туловища наружу, и его круглая задница так и просится под пинок. Рудик, затягиваясь выстраданной сигаретой, смотрит на Колю и приподнимает ногу как для удара по мячу. Коля мотает головой, но сам лыбится — трудно не признать, что Жанов бампер создан самой природой именно для таких взаимодействий.       — Долго ты там копаться будешь, слышь? — бросая окурок под ноги и затаптывая его носком в асфальт, интересуется Рудик.       Из салона несется что-то недовольно-обиженное, мопсярское, и он кивает Коле:       — Между сидений, что ли, застрял?       Коля пожимает плечами, и Рудик, которому надоело пастись рядом, хватает Жана за ноги и запихивает его в машину, дальше по салону, несмотря на возмущенный уже скулеж, хлопает дверцей и садится за руль.       — Куда тебя, до дома? — спрашивает, когда Жан наконец усаживается среди сумок как продавец арбузов на рынке.       — На работу, конечно! — пыхтит тот.       — Надо же, — усмехается Коля, — первый раз вижу, чтобы тебя так на работу тянуло. В воскресенье-то.       — Ой, все! — машет рукой Жан в ответ. — Я ноут с вещами там хочу оставить и пойти пошопиться, а то все эти ваши луки пробудили во мне Кэрри Брэдшоу. — Коля, ты же со мной?       Коля ответить не успевает — его перехватывают звонком по телефону, и, глянув на имя на экране, он закатывает глаза:       — Да мам. Что, опять что-то с кексиком? — На последнем слове Рудик сглатывает и пытается представить, кто этот «кексик», о котором так переживает Коля. И с каждой фразой яснее не становится: — Ушел? Опять? А, ушел и пришел, тогда зачем я нужен? А, не один пришел… Какой бомж? Блохастый?       Рудик, чувствуя затылком, как замирает от любопытства Жан среди своих баулов, понимает, что прямо сейчас они никуда не выдвигаются, открывает окно на всю и закуривает вторую сижку.       — А как вы его в квартиру пустили? — продолжает выяснять Коля. — А, в дверь пролез следом… Не бойся, мам, если он залез под диван, значит, сам боится вас. Никого он не укусит. Нет, они чуму и сифилис не переносят. Закройте дверь в комнату, сейчас приеду. Ну пусть поплачет твой кексик, что теперь? Все, мам, давай, скоро буду.       Коля откидывается на сиденье и спустя минуту, полную нетерпеливого сопения Жана, говорит обреченно:       — Кексик привел бомжа.       — Это мы поняли уже, — хмыкает Рудик, заводя тачку. — Только не допрем с мопсярой, кто такой кексик и кто такой бомж.       — Я не мопсяра! — тянет Жан с чувством собственного достоинства, а Коля поясняет, что Кексик — это мамина недособака, которую, если кинуть в корзину с валиками-подушками для дивана в «Икее», то можно уже не найти, и что этот диванный валик цвета собаки снова сбежал из дома, но в этот раз вернулся сам, только не один, а со здоровенной мохнатой псиной. Дворняга пролезла в дверь следом за Кексиком и теперь сидит под папиным диваном и не собирается вылезать, а мама тыкает в нее шваброй.       — Подбросишь? — спрашивает Коля, а Рудик еще во время его телефонного разговора знал, что поедет с ним спасать кого угодно хоть от родных славянских бомжей, хоть от загнивающего Запада. Недаром же у него в багажнике, как и у всех увлеченных бейсболистов с района, болтается бита.       — Только этого жопоголика сначала закинем, — Рудик кивает на Жана и трогается с места, некстати вспомнив, кто тут на самом деле жопой гол.       Когда фотограф наконец покидает семеру и забирает свои баулы, даже дышать легче становится от расширившегося пространства. Рудик до самого Колиного дома пытается смотреть на дорогу, но то и дело ловит краем глаза Колин взгляд и поворачивается к нему:       — Че?       — Я то же самое хотел спросить, — отвечает тот. — Головой крутишь все время.       — Так ты на меня смотришь, я и кручу.       — Так ты крутишь, я и смотрю.       Дрочки за ширмой явно не хватило, потому что Колю все равно хочется полапать за колени, проверить, не осталось ли масла, которым его натерли, в труднодоступных местах. Вообще хочется упасть куда-нибудь с ним и долго валяться, разрешая себе и ему все, что мама точно бы не разрешила. Коля, в очередной раз поймав его взгляд, вдруг подмигивает, будто прочитал мысли, и Рудик, подъезжая к частному дому, в последний момент успевает выжать тормоз, чуть не врезаясь в зад бабки на велике.       — Наркоманы гребаные, накупили прав! — вопит бабка, а Рудик, сворачивая к воротам, бубнит под нос:       — Ага, насосали. Все, Колян, приехали. Куда дальше?       — Ты тут посиди, я недолго, — говорит тот, собираясь выскочить из машины, но Рудик успевает выйти даже раньше:       — Я с тобой. Хуле мне тут сидеть, пока ты там от бомжей отбиваешься? Или с родаками меня знакомить не хочешь, а, Колян?       — Пошли уже, — вздыхает Коля снисходительно — точно, бля, принц и свинопас.       Но Рудику все равно уже пох, как оно там выглядит, он-то уже знает, что Коля натягивает это выражение лица, когда чувствует себя не в своей тарелке. Рудика тоже слегка треморит, пока они идут по двору, засаженному цветами, точно Колиной руки просить, и выдается само собой:       — Ля-я, надо было хоть торт купить.       Коля смотрит на него своими глазами цвета ленточки мальчикового конверта для выписки из роддома:       — Какой торт?       — Да любой, — запинается Рудик. — Ну, с кремом. Или с желе, я не знаю. С пустыми руками чет не комильфо.       Коля прыскает от смеха, быстро целует за ухом:       — Комильфо! Комильфо ты мое, Комильфо!       И, поднявшись по трем ступенькам, подходит к двери, за которой слышится визгливый нервный лай псины и женский голос на подпевках, от которого у Рудика почему-то потеют ладони. Спустя мгновение дверь открывает эта самая женщина со шваброй в руке, небольшого роста, в фартуке, с русыми волосами, зачесанными на прямой пробор. А глаза-то Колины, точнее, наоборот, только строже и темнее. Типичная теща.       — Это Рудик, мой друг, он поможет, — говорит Коля, скидывая обувь. — Рудик, это мама, Любовь Алексеевна.       — Здрасьте, мама, — повторяет Рудик на автомате. — Ой, Любовь Алексеевна.       — Проходите, Рудик. У нас тут чэ-пэ, вы извините, не убрано.       Из кухни выходит мужчина, судя по внешней схожести с Колей, который уже стоит раком в комнате и заглядывает под диван, отпихивая лезущую под руки собачонку, — Колин батя. Рудик, незаметно вытерев ладонь о джинсы, протягивает ему руку:       — Здравствуйте, Рудик.       Колин батя — обычный мужик, так и не скажешь сразу, на каком капустном поле он нашел своего сына с ногами лани, — жмет ему руку своей квадратной, как лопата для уборки снега, типично рабочей рукой. Рудик в ответ пожимает чуть сильнее — мол, все окей, я не из фиалок, и тот перестает хмуриться.       — Рудик, говоришь? Так ты не с Колей работаешь?       — Не, я по слаботочке, в бригаде.       — Ты, может, поможешь? — звучит из-под дивана вместе со скулежом, и Рудик мчится в комнату, где они с Колей решают отодвинуть злополучный предмет мебели, чтобы добыть собаку.       — Я б помог, ребят, — искренне восклицает Колин батя, подхватывая на лету прыгающий валик в виде собаки. — Да у меня нога.       Спустя несколько минут, когда Рудик отодвигает диван так, чтоб можно было просунуть руки, Коля хватает за загривок действительно большую псину в колтунах и с репьями в шерсти. Псина, хоть и большая, но перепугана до смерти и даже не рычит, а поскуливает, как щенок. Кексик, крутясь рядом, благодарно лижет руки Коле и тыкается в морду лохмачу.       — Вывезите его подальше, чтоб дороги сюда не нашел! А вдруг наш Кексик подцепил уже что? — причитает Колина мама, пока сам Коля в полном недоумении следит за действиями собачонки поменьше. А потом большая псина, подняв голову, смотрит на него такими глазами, что у Рудика внутри все екает от жалости.       — Блин, — только и может сказать он.       — Да уж, — крякает Колин батя, тоже попав под это настроение, и сам Коля, отпустив загривок, успокаивающе гладит псину по голове.       — Давайте его оставим? — произносит он, и это становится катализатором ядерной реакции под кодовым названием «мама».       — Коля, ты что, с ума сошел?! — начинает она, но тот сразу перебивает:       — Мам, он хороший! Посмотри, какая у них любовь, Кексик умрет без него!       — Какая-то дворовая псина… — мама задыхается от возмущения, и Рудику тоже делается обидно за дворнягу:       — Он же не виноват, что его выкинули. Объяву в инете повесьте, может, потеряшка, че сразу вывозить-то. А вообще если ему сделать прививки, постричь, откормить, то он будет красивее вашего Пирожка.       — Кексика! Нет, никаких дворняг в моем доме!       — Это и папин дом, — Коля поворачивается к отцу.       — Ну, я думаю, что Кексику будет не скучно, если мы заведем еще собаку, — отвечает тот осторожно, словно ядерная реакция может отразиться и на нем. — Не будет постоянно убегать.       — Вот и гулять с ним сам тогда будешь! — мама высказывает еще десяток аргументов, чем опасно влияние бездомной собаки на воспитанного Кексика, но Коля уже включает душ в ванной.       — Так и назовем — Бомж, — говорит он чуть позже, сидя на бортике ванны и намыливая спокойно стоящую под струями теплой воды животину маминым шампунем. — Потом от блох купим. Повезло тебе, пес. Кстати, Рудик, ты заметил, что это мальчик? Лейку ровно держи, чтоб в уши ему не затекало.       — Заметил, — Рудик чешет свалявшуюся шерсть на лбу Бомжа. — У вас это семейное, видать, предпочтение — тащить в дом дворняг. Слушай, а че вон там за хуйня на полке?       — «Упругие локоны»? Это кондиционер для волос. Чтоб расчесывать было легче.       — О, нормас, давай сюда.       Под Колин тихий ржач Бомжа обмазывают белой фигней из красивого флакона, и дело идет легче — колтуны выстригаются маникюрными ножницами, репьи выдираются все до одного и животное, завернутое в полотенце, передается на попечение бате, который расчесывает его, сидя на том самом диване.       — Кушать идите, — звучит, как выстрел в затылок. — Я гуляш погрела.       Рудик бы не смог отказаться, даже если бы не хотел жрать, тем более не может и сейчас, когда желудок скукожился до размера финика. На кухне мама Коли звякает посудой с укором, но ставит перед ним огромную тарелку с дымящимся мясом и пюре, и Рудик все же, самым краем своей души, признает, что дрочка за ширмой сейчас слегка бледнеет по ощущениям в сравнении с этим.       Коля, как ни странно, сейчас тоже не манерничает, сидит, запихивается за обе щеки, не отставая от Рудика.       — Рудик, а вы… сколько классов окончили? — осторожно, но твердо, спрашивает Колина мама, и Рудик понимает, что глава семьи начал прощупывать его на вшивость.       — Как и все, одиннадцать, — прожевав, говорит Рудик.       — Вы… Ну, как бы сказать… Места лишения свободы, например… Нет, вы не подумайте, просто у вас столько наколок, и на пальцах тоже, и на шее.       — Это не наколки! — поддерживает Рудика из комнаты Колин папа. — Это татуировки. Сейчас все так ходят.       — Не все, у Коленьки же нет, — возражает мама, и в ответ ей:       — Ты его с семи лет не купаешь в тазике, откуда такая уверенность?       Рудик лыбится, и от того, что не успел прожевать хлеб, начинают болеть щеки. Смешно представлять, как Колю, долговязого, сто пудов, как жеребенка, купают в детском ярком тазу какого-нибудь голубого цвета, а еще смешнее смотреть на него, делающего вид, что ничего не слышит и не замечает пристального маминого взгляда, которая продолжает:       — Значит, вы школу закончили, Рудик. А когда с Колей…       — Мам, — активизируется Коля, — за собаку не переживай. Я на выходном отвезу ее к ветеринару, сделаем все прививки и все, что надо будет, сдадим анализы, потом на груминг. Миски купим, ошейник, поводок, а пока дайте ему какую-нибудь посуду.       — Вот решили оставить — сами и занимайтесь, правильно! — ловко переведенная с опасной темы, мама заводится по новой.       Отношения с Колей они продолжают выяснять вплоть до добавочной Рудиковой порции гуляша, и после до порога, где его провожают еще не высохший бомж со своей пассией и Колин папа.       — Если надо будет помочь по электрике, и вообще — звоните Коле, он передаст, — говорит Рудик, пожимая на прощанье его руку.       — Спасибо, не ожидал, что ты нормальный, — говорит тот и уже тише, чтоб не слышали спорящие жена и сын: — А то там у него на работе, знаешь, педики одни.       Рудик вежливо улыбается, громко благодарит Любовь Алексеевну за хавчик и спешит свалить за дверь. Коля выходит следом, явно раздраженный спором с матерью, хмурит брови, смотря себе под ноги, и Рудик пихает его плечом:       — Все, договорились же вроде, спасли Бомжа, пожрали, че еще надо для счастья? Кстати, я бати твоего очковал, а надо было мамку. Но она тоже клевая, гуляш, пюрешка, хлеб сама печет.       — Ага, хлебопечку ж ей отец подарил в прошлом году на восьмое марта.       В отличие от Коли, настроение у Рудика подскакивает к отметке «охуенно» и в машине, убедившись, что никто на него не смотрит — а и похуй, если смотрят, — щелкает пригорюнившегося Колю по носу.       — Не кисни, — говорит он, и того вдруг прорывает:       — Да заебало уже это! Ни разу не было, чтоб в хорошем настроении от них ушел, вечно Коля то, Коля се! То одна, то другой — договариваются там, что ли, чья сегодня очередь! То обувь у тебя не как у мужика, то ешь мало, то волосы давно стричь пора, потому что лето, сука, на дворе и все ходят, сука, стриженые!       Рудик, упираясь локтями в руль, смотрит на него с незаметной, как он надеется, нежностью — Коля похож в этот момент на ребенка, которого «никто не понимает», и Колю хочется прижать к себе и погладить по спине, но это пока лишнее. Не так, как надо, поймет. Остается только слушать, пока тот не затыкается и не выдыхает.       — Все? — уточняет Рудик.       — Да, — отвечает Коля уже спокойнее. — Спасибо.       — Обращайся, Колясик. Жилетка «Рудик» к твоим услугам, и в нее можно не только жаловаться, если че.       Он подмигивает, как совсем недавно Коля, и тот фыркает — оттаял принц. Можно снова разогревать до необходимой кондиции.