***
Вечер наступил незаметно. Слишком незаметно, чтобы я удивилась, что сверчки уже во всю распевают песни, а противные мошки лезут к лампочке в беседке. Но именно почувствовала я то, что уже начинает темнеть только тогда, когда холодный ветер прошёлся по участку, и по моему телу пробежали неприятные мурашки, из-за чего поверх рубашки пришлось надеть толстовку. За беседкой папа, дед и Кузнецов готовили шашлыки, громко спорив о том, стоит ли переворачивать их сейчас или пусть чуть подгорят. Мама же говорила, что они ничего не умеют, и в следующий раз шашлык будет жарить она. Я тем временем тихонько ела кусочки тонко нарезанный колбасы и кубики сыра. А что мне оставалось делать? Шашлык не готов, резать, солить, перчить, варить не надо, а баня топится полтора часа из двух положенных, пусть я даже не горела желанием побывать там сегодня. Наверно за счёт того, что обычно каждый год мы ходили туда исключительно в кругу семьи. Хотя это лето в принципе странное. Но всё равно какое-то неприятное чувство засело в глубине меня и отказывалось выбираться. Радио крутило какие-то хиты девяностых, бабушка копошилась на кухне, а мама разговаривала по телефону. Скукота смертная, если честно. Я тихонько старалась послушать о чём мама говорит, но поняв, что тема вообще меня не интересует, бросила это занятие. Внезапно я почувствовала что-то тёплое, что прижалось к ноге. Кошка. Вообще неизвестная мне кошка, которая, по всей видимости, пришла на запах мяса. Я наклонилась и, чуть не ударившись головой о стол, взяла кошку на руки. Она тихо мурчала и явно была не против моего внимания к ней. Через пару мгновений она улеглась у меня на ногах, испачкав землёй джинсовые шорты, но, в целом, это не так уж и критично. Мама увидела это, и жестом показала мне прогнать её. А я что? А я не могу. Она стала мучать намного громче и теперь терлась о мою замершую руку. Мне совесть теперь не позволяет прогнать её. Хотя я более чем уверена, что она ластится только потому, что от моей руки пахнет колбасой. Внезапно на горизонте показался дед с первой партией шашлыка. Увидев кошку на моих коленях, он совершенно никак не среагировал и просто поставил тазик на стол возле салатов. — Думаю, минут через двадцать можно будет уже идти, — сказал дед, присаживаясь на скамейку возле стола, — Вы ж пойдёте? А то в том годе обе выпендривались, — мама кивнула, а я неопределено пожала плечами. Я в самом деле не знала и с того самого момента, как пришла помогать маме и бабушке думала: действительно ли стоит идти в баню или лучше остаться здесь? — А что ты, Алён, пошли. Традиция, как-никак, — сказал дед и стукнул меня по коленке, от чего кошка, спокойно мурлычущая, спрагнула на лавочку и прижалась ко мне боком. Для деда что ни ежегодное занятие — то традиция, будто это передавалось из поколения в поколение. Хотя, возможно, так и было. Вообще всё это вылилось только из-за фразы «а давайте как в прошлом году». И это «как в прошлом году» переросло в каждый год. — Да чего ты ломаешься. Все свои же. Ну? Не сказала бы, что все свои. Это и являлось главной причиной моего нежелания. Чёртов Кузнецов, которого каким-то образом стало слишком много в моей жизни. Ужасно много. Настолько, что ни один разговор ни с одним человеком из моих близких не происходит без упоминания Кузнецова. И я даже сама не обращала на это внимание до этого момента, пока не задумалась. Я кивнула и встала под недовольный звук, который издала кошка. После чего направилась в дом.***
Зеркало отражало всё, абсолютно всё, не скрывая ни малейшую деталь. У меня не было привычки любоваться собой, но сейчас почему-то хотелось смотреть на себя и смотреть. А ещё не выглядеть нелепо. Белый купальник плотно сидел на мне и отчётливо выделялся на фоне загорелой кожи. На стуле лежало сложенное полотенце, которое я взяла и обернула вокруг тела, закрепив возле левой лямки купальника. Тихо выдохнув, я последний раз кинула взгляд на себя и пошла в сторону двери. Как только я вышла из полупустой комнаты, дверь комнаты напротив резко отворилась и я чуть не врезалась в груду мышц. Это был Кузнецов. Конечно, а кто же ещё? Я резко отшатнулась назад и чуть не закрыла перед собой же деревянную дверь. Хотя, честно сказать, хотелось это сделать. Взгляд тут же упёрся в крепкий торс, а его — в моё лицо. Оторваться я смогла только через минуту, и стыд вновь заполонил моё тело, доходя прямо до щёк, которые в момент залились заметной краской. — А почему ты в полотенце? Мы разве не в баню идём? — с нескрываемой усмешкой в голосе спросил Кузнецов, подходя чуть ближе, — Или ты стесняешься предстать передо мной красивой, напрасно думая, что я накинусь на тебя? — Засунь свою огромную самоуверенность себе в задницу, — то ли прошипела, то ли выдавила из себя я, крепко сжимая пальцами дверную ручку. Колкое чувство стыда вылетело со скоростью света. Вместо него во мне проснулась неожиданная ярость, и почему-то захотелось захлопнуть дверь с такой силой, чтобы ударить его по лицу. Но это не помешало мне удивиться такой резкой перемене настроения. — Не переживай. Сегодня я не намерен кидаться на тебя. Я же приличный молодой человек, в конце концов. Адекватный. Потом он просто взял, развернулся и ушёл в летнюю кухню. А меня вновь окутал стыд, но теперь я не поняла за что. На тот момент, когда я разговаривала с бабушкой, я была уверена, что Кузнецов вместе с дедом продолжают рубить дрова, ведь слышала стук. Но потом вспомнила, что стук разносится по участку недолго, и, вероятно, к тому времени, как бабушка уже начала нахваливать Кузнецова, они с дедом уже шли в дом, и Данил услышал. Ну услышал и услышал. Почему я так реагирую на это? Будто он услышал самую главную тайну моей жизни, которая имела не самый приличный характер. Ну а полотенце я нацепила лишь из практических соображений, ведь на улице в самом деле прохладно, и мне не очень хочется разгуливать ночью с голой спиной. И чего он прикопался к этому полотенцу? Из дома я вышла только спустя несколько минут, когда услышала скрип уличной двери. Неприятный ветер сразу же окутал мои плечи и голые ноги, и я невольно поёжилась. Я до сих пор сомневалась о том, стоит ли идти, или лучше просто поесть и пойти домой спать. Мимо прошёл папа и, похлопав меня по плечу, и взял со столика три бутылки охлаждённого пива, которое выставили на улице, чтобы оно не было ледяным. — Лёгкая баня, — пояснил папа. Для него «лёгкая баня» значило то, что температура воздуха была менее девяносто градусов, но более семидесяти. «Иначе это будет уже не баня», — говорил папа. Я направилась вслед за папой по дорожке, покрытой гравием. Небольшой деревянный домик, встроенный, кажется, ещё во времена СССР, находился в самом конце огорода возле колючих кустов смородины. От домика метров за пять несло жаром. По всей видимости, дед, бабушка, мама и Кузнецов были уже там, ведь ни в доме, ни на участке не было ни малейшего звука, помимо громкого лая собаки на проезжающих на велосипедах школьников. Когда я вошла в предбанник, то сразу же почувствовала яркий контраст воздуха. Я чуть ли не задохнулась. Уже привычная температура в сорок градусов сейчас казалась ледяной, годящейся только для зимы. Папа легко, будто и не почувствовал разницы, прошёл в приоткрытую дверь и я услышала, что дед его радостно встретил. Вероятно, за счёт трех бутылок фильтрованного. Отбросив сомнения, я вошла вслед за папой. Почти сразу же меня окутала приятная и знакомая атмосфера. Жар практически сразу накрыл меня, и из-за резкого перепада температуры у меня слабо закружилась голова. Но это не помешало мне искренне улыбнуться и сесть рядом с мамой на деревянную ступеньку. В нос практически сразу ударил запах пива, который усилился за счёт жара и стал намного приторнее. До ушей донёсся звук сжимающихся пластиковых стаканчиков. От жары моя кожа будто бы горела изнутри, вследствие чего появилось непреодолимое желание выйти на свежий воздух. Но я сдержала этот порыв, прекрасно зная, что я привыкну уже минут через пять-семь. Завёлся совершенно глупый разговор о том, что и как было раньше. Это была одна из самых любимых тем деда. Каждый год он вспоминал практически одно и то же, но это не отменяет того факта, что каждый раз всем интересно и смешно. В этот раз всё повторяется. Дед снова рассказывает про то, как лет в пятнадцать крал у соседей сливы и розы лишь потому, что на их участке их не было. Про то, как когда перелезал через забор порвал штанину, после чего был кружок «умелые ручки», ведь ему самом пришлось их зашивать, чтобы мама не наругала. Цветы он, по своему рассказу, дарил какой-то девчонке, которая было вообще фиолетово на него, а сливы съедал сам ночью, пока никто не видит, а косточки выкидывал за забор к этим же соседям. А на следующее утро дед слышал, как мать ругает мальчика, что он, мол, мусорит, а сам ничего не делает. А потом про то, как он уже будучи постарше, вместе с другом Васей украл лодку ночью. Каждый раз были разные мотивы. В этот раз они захотели уплыть в соседнюю деревню, правда неизвестно для чего. Вероятно, дед и сам не знал или не помнил причину. Тогда они были самыми простыми пионерами в лагере, которым было лет по семнадцать. Ночью, выбравшись из небольшого домика, они пошли к берегу речки, где были привязаны несколько лодок под пристальным наблюдением охранника. Настолько пристальным, что он даже не заметил, что два подростка украли лодку и поплыли мимо сторожевого домика. Всё закончилось тем, что их всё-таки поймали и отстранили на неделю. Но к тому времени они уже успели проплыть практически половину дороги к соседней деревне. Было шумно. Слишком шумно, но это создавали особую приятную атмосферу. Кожу уже не так сильно пекло, но на ней появлялись маленькие блестящие бисеринки пота. Теперь я сидела не между мамой и стенкой, а между дедом и стенкой. Теперь он, будучи подшофе, делился секретами о том, как правильно соблазнять парней, ведь когда-то таким образом бабушка привлекла его. — Помнишь, Галь? — рассмеялся дед, отвернувшись от меня в сторону бабушки, когда сказал очередной «секрет» и дополнительную историю к нему. — Ой, отстань, — одновременно и весело и раздражённо отмахнулась она, но было заметно, что эта история явно её смутила. Пытаясь отойти от темы, бабушка отвернулась к Кузнецову, который мирно и почти тихо сидел рядом с ней. — Данилушка, что же ты не ложишься? Давай. А я тебя попарю. Здоровее будешь! Бабушкино обращение к Кузнецову уже не вызывало у меня приступ смеха, как раньше, но тем не менее я пару раз хмыкнула. И я не особо-то и уверена, что баня Данилу поможет стать здоровее, особенно после всего того, что он пережил. Я до сих пор удивляюсь, что он жив и вроде как может немного соображать. — Пожалуй, воздержусь, — сказал Кузнецов, и почти сразу к нему повернулся дед с пивной кружкой в руках. — Давай, давай, — сказал дед, поставив кружку рядом с собой, — Ложись и вытянись. Кузнецов тяжело выдохнул, но всё-таки лёг на живот позади всех нас, согнул руки впереди и положил их под подбородок. Бабушка взяла веник, висящий на стене, окунула его в воду и стала слегка похлопывать Кузнецова по спине. Данил лежал лицом в мою сторону, поэтому я видела все эмоции, что он испытывал. Изначально его брови были сведены к переносице, а челюсть плотно сжата, но после он «втянулся» и расслабился. — Галь, ну что ты жалеешь его? Ничего, не развалится, — сказал дед, смотря на всё это, — Неправильно это. Может где-нибудь и по-другому делают, но у нас настоящая русская баня. Дедушка забрал из бабушкиных рук веник и положил его рядом с Кузнецовым. Между чем приступить к «правильной русской бане» он взял железный ковш, набрал из ведра воды и вылил её на раскалённые угли в печи. Большой клуб пара выкатился из неё с громким шипением, окутывая всех жаром, а дед только рассмеялся, втягивая его полной грудью. Кузнецов же, словно почувствовав что-то неладное хотел было встать, но первый удар берёзового веника пришёлся прямо по середине спины. Место сразу покраснел, но были видны белые линии лёгких царапин и на коже остались три берёзовых листка. За первым ударом последовал второй, третий и четвёртый. Всё это время Кузнецов лежал в напряжении, видимо уже осознав своё положение, шипел и что-то бормотал под нос, стараясь терпеть. И, должна сказать, получалось у него неплохо. Только на шестой удар он слегка вскрикнул, но почти сразу же замолк. Спустя десяток ударов по всей поверхности спины, дед остановился, отхлебнул немного пива из кружки и решил продолжить. Первый удар после «перерыва» пришёлся на правое плечо, которое сразу же вздрогнуло и покраснело. Но после веник хлопнул Кузнецова по правой стороне лица. Вероятно дед целиться немного в другое место, но попал прямо по лицу. Кузнецов тут же взвыл, сел на месте и приложил руку к красной стороне лица. Могу только предположить, что Данил сдерживался изо всех сил, чтобы не заорать свою гневную матерную тираду. Бабушка и мама тут же охнули и подскочили с мест. Дедушка же отступил назад, видимо не ожидая такого исхода событий, но почти сразу же подошёл на шаг ближе и хлопнул Кузнецова по крепкому красному от удара плечу: — Прости, виноват, не рассчитал слегка, — и рассмеялся. Лицо Кузнецова практически не пострадало. Ну это если сравнивать с тем, что Данил буквально на той неделе пришел с синяком под глазом. Безусловно в этот раз никакого синяка и не должно было быть. Кузнецов отделался только двумя неглубокими царапинами на щеке. На этом дед решил закончить издеваться над Кузнецовым и в знак прощения подлил ему немного пива. А бабушка всё же настояла на том, чтобы обработать царапины на лице перекисью, которую хранила в предбаннике. — А ты чего, Алён? — сказал дед, подливая себе из бутылки пиво, — Могла бы вон вместо бабки помочь парню, — и снова рассмеялся, находя в своих словах что-то смешное. Вся эта ситуация, по правде говоря, вызывала смех только истерический. Она была до ужаса странная. Ну вот вроде да, ударили его веником по лицу совершенно случайно. Да, Кузнецову, вероятно, просто неприятно. Но со стороны это смотрелось не то чтобы смешно, наверное просто странно. — Рано ей ещё, — наконец подал голос папа и вслед за дедом подлил себе. Прежде весёлый папа превратился в какого-то ворчуна. И что он имел ввиду — непонятно. Дальше, вроде бы, всё было как обычно. Но только в этот раз мама рассказывала про то, как её по всему двору гоняла её бабушка, а та забиралась на дерево, а ночью сбегала к друзьям. В целом о маминой жизни я знала не то чтобы много. Она не особо вдавалась в подробности своей юности и больше любила говорить про прокол отца. Например, когда мы с ней на Новый год готовили салаты, она рассказывала, что в один год папа поздравлял её с днем рождения всю неделю, потому что никак не мог вспомнить в какой конкретно день она родилась. Ну и всё в этом роде. Единственное, что я знаю, это то, что по бо́льшей части она жила у её бабушки и дедушки, так как мои очень много работали и им некогда было следить за ней. Всё это время я внимательно слушала маму, повернувшись корпусом к ней. Когда я развернулась обратно, то заметила на себе изучающий взгляд Кузнецова, сидящего прямо напротив. Он бесстыдно смотрел прямо на меня, а на губах играла лёгкая ухмылка. Я ответила приподнятой бровью и Кузнецов откинулся назад на ступеньку, так и не разорвав зрительный контакт. Мне остаётся лишь молиться, что из-за жары в помещении не было заметно, что мои щеки покрыл румянец.***
В бане мы сидели ещё плюс-минус час. За этот час я успела испытать «страдание» Кузнецова на себе, но правда по лицу меня никто не бил. Но царапины на спине, оставленные веником, до сих пор горели, особенно когда в спину бил ветер и прохладная футболка касалась кожи. Разместились мы в беседке на улице возле дома. Снаружи столбы и крышу обплетал виноград, который уже лет десять не давал плоды, но бабушка не даёт деду приказ спилить его, только потому, что, по её словам, смотрится красиво. Посередине платформы стоял железный стол, который был зафиксирован бетоном ещё при залитии беседки. По его бокам и спереди стоят такие же лавочки со спинками, а возле стены старый диван, который бабушка каждую зиму накрывает строительной плёнкой, чтобы не пылился. Сейчас папа дожаривал вторую порцию шашлыка вместе с дедом, Кузнецов пытался настроить колонку, а я, мама и бабушка накрывали на стол. Было уже достаточно темно и относительно поздно для того, чтобы прохладный ветер стал появляться всё чаще, вытесняя тёплый. Каждый раз, когда очередной поток прохлады окутывал меня, я невольно ёжилась и по голым рукам бежали противные мурашки. Мы с бабушкой таскались туда-сюда, нося различные салаты, картошку и напитки, состоящие из нескольких бутылок водки и компота, ну и естественно пирожков. Мама же всё расставляла, пытаясь уместить на стол всё, что можно и нельзя. Первая партия шашлыка уже почти остыла из-за ветра, но никто ещё явно не собирался садиться за стол. Дед с папой что-то весело обсуждали, и мне стало казаться, что от второй партии остались только угли, хотя запах прожаренного мяса до сих пор идёт, поэтому есть надежда, что ещё не всё потеряно. Кузнецов, тем временем, наконец наладил свои «отношения» с колонкой, и теперь музыка играла громко, чётко и, что самое главное, без перебоев. Мы с бабушкой закончили носить, кажется, бесконечные кострюли и тазики, и я уселась на боковую лавочку, откинувшись на её спинку. На самом деле мест делалось так много с расчётом на то, что гостей будет приходить много. И сначала так и было. Я тогда была маленькой, но отчётливо помню, что некоторым даже места не хватало и приходилось приносить дополнительный столик, стулья и лавочку. Сейчас же бо́льшая часть тех людей перебрались в соседние небольшие города. Рядом со мной сел Кузнецов и почти сразу достал из кармана кофты, накинутой поверх футболки, телефон. Краснота с правой щеки практически спала и о дедушкином прокола напоминали только две не очень длинные царапины. Начиная с того вечера после рыбалки мы практически не разговаривали. Если честно, то я в какой-то степени даже скучала по тем тупым разговорам. Они уже были настолько привычные как и кружка кофе утром. А если они и случались, то были неловкие и быстрые, и, в частности, прервал их сам Кузнецов. Я не знаю, с чем это было связано, а спросить пока не выдалось особой возможности. Кажется, я уже миллион раз пожалела о том, что не взяла с собой из дома кофту, потому что ветер гулял туда-сюда. Утром, когда я смотрела погоду, вечером обещали плюс семнадцать, но сейчас, по ощущениям, было градусов пять, не больше. Я в очередной раз поежилась от потока ветра и крепко сложила руки на груди. — Замёрзла? — резко и неожиданно для меня спросил Кузнецов, но от телефона не оторвался. — Не особо, — зачем-то сорвала я. Честно, сама не поняла зачем. Кузнецов же в свою очередь просто кивнул и продолжил что-то печатать. И тут я задумалась: что было бы, если я ответила «да»? Вероятно, ничего иного, а так кто знает. По коже вновь пробежали и мурашки, а холодные ладони обожгли на удивление тёплые предплечья. Идти в дом не хотелось, да и смысла в этом не было: буквально минут через десять все уже будут усаживаться за стол. Внезапно Кузнецов встал и пошёл куда-то назад — я не стала смотреть. Я услышала звук возни, а в следующий момент мне на плечи опустилась что-то тёплое. Обернув голову назад, я неожиданно для себя увидела сзади Кузнецова, который стоял теперь в одной футболке. — Давай, надевай, — резко Сказал Данил, пытаясь натянуть на меня свою кофту, но моя спина, прижатая к спинке лавочки, мешала ему. Мне пришлось послушать его, потому что он настойчиво пытался пропихнуть кофту между моей спиной и лавочкой. Хотя, если честно, я не особо была против. Единственное, что меня смущало, это то, что Кузнецов сам оставался в одной только футболке. Кофта была большая, с тёплой подкладкой. Если на Кузнецове она плотно прилегала к его телу, то на мне топорщилась и сидела складками. Но это наоборот придавало намного больше тепла, что служил непосредственным плюсом. Я невольно улыбнулась Данилу и уголки его губ чуть приподнялись в ответ. Кузнецов опустился обратно на лавочку ровно в тот момент, когда из кухни вышла бабушка с вишнёвым компотом в руках. Она выяснила, что Данил обожает вишню, поэтому напекла сегодня утром целый тазик пирожков с вишней и достала из подвала компот. — А вы чего это не садитесь кушать? Давайте-давайте, сейчас все сядем. Можете начинать. Компотика налить? Тёплый, — Я была всеми руками «за» за тёплый бабушкин компот. Конечно, меня уже не била дрожь от прохлады, но она всё равно ощущалась. Кузнецов сразу же положил телефон в карман шорт и приподнялся, ища на столе кастрюлю с недавно приготовленной картошкой. Найдя свою цель, он потянулся к середине стола. Отложил крышку в сторону, взял кастрюлю и наложил себе картошки, от которой до сих пор не исходил пар. До меня мигом донёсся вкусный запах, от которого мой желудок сразу потребовал попробовать. Когда Кузнецов наложил себе и посчитал, что достаточно, хотел поставить кастрюлю на место, но вдруг остановился. Он посмотрел на меня, кивнул на кастрюлю с картошкой в его руках и спросил: — Тебе наложить? В ответ я кивнула. Нет, я конечно могла сама себе наложить, но пока предлагают нужно соглашаться, ведь так? Тем более мне только-только стало намного теплее, чем было до этого, и двигаться совершенно не хотелось. Кузнецов наложил мне примерно столько же, сколько и себе. Когда он поставил кастрюлю на место, в беседку вошли дед с папой со второй, и последней, партией шашлыка, а вслед за ними шла мама. В руках деда было ещё три бутылки пива, и он поставил их возле лавочки и сел. — Ну, можно начинать, — дед потёр ладони и потянулся к салату. Первые минут десять мы все сидели практически в тишине. Колонка проигрывала очередную композицию, совы и сверчки уже стали подавать признаки жизни, а мы просто сидели и наслаждались едой. Но вскоре наконец завязался разговор, в котором принимали участие практически все. Сначала обсуждались цены на свиней. В этой году их повысили почти в два раза, что было удивительно. Бабушка ещё в начале лета хотела купить свинью, но они с дедом пришли к выводу, что дешевле будет накупить мяса, чем одну свинью. Но разговор про свиней как внезапно начался, так и внезапно сразу закончился. Резко он ушёл вообще в другое русло. — Глеб, кстати, оказывается служит в одной части с Матвеем. Помнишь его, Алён, а? — спросил папа, и видимо почти целая бутылка пива сделала своё дело. Почему-то он именно сегодня был серьёзным. Но сейчас снова вернулся знакомый мне весёлый папа. Я откусила кусочек шашлыка и кивнула. Глеба я прекрасно помнила. С ним я чаще всего ошивалась в детстве, но годам в пятнадцати мы стали общаться намного реже. Почему-то меня перестала интересовать компания Матвея, и я больше занялась учёбой и тогда сильнее сблизилась с Яной. Про то, что он служит с Матвеем в одной части, я знала из их переписки с братом. Для меня это не стало каким-то удивлением. — Так вот. Он оказывается раньше приезжает. Представляешь, Валь? — спросил у мамы папа, а та просто пожала плечами, — И вот как это работает — хрен поймёшь! Вот в моё время, в ваше, Владимир Ильич, — обратился теперь к деду, — такого не было! Все приходили тютелька в тютельку! Вот третьего апреля уехал, третьего и приехал. Ни днём раньше, ни днём позже! А тут аж на неделю раньше, представляете? — папа громыхнул посудой, поставив стакан с выпивкой на стол. Но это обсуждалось всего минут пять. Мама и бабушка поддакивали папе, а дед тоже стал говорить что-то из разряда «а вот в наше время!». Мне же было всё равно. Да, Глеб приедет раньше, ну и что? Главное, что до приезда Матвея осталось не так уж и много. А то, что Глеб приезжает раньше касается только его. Ну мало ли, вдруг у него вообще проблемы и поэтому так. А дальше началось, как сказала бы Яна, перемывание костей Кузнецова, которые всё это время спокойно сидел рядом со мной и вообще никого не трогал. — А ты, Данечка, собираешь в армию? А то почти все пытаются сейчас избежать, ты что думаешь по этому поводу? — мягко спросила бабушка, накладывая Кузнецову побольше салата рядом с картошкой. — Кстати, да, — поддержал бабушкин вопрос дедушка. Он особенно любил разговоры из разряда «какой должен быть настоящий мужик». — Да собираюсь. Но сначала отучусь в универе, а потом в армию, — лениво ответил Данил, перебирая горошек с морковкой. Дед и папа практически одновременно хлопнули по столу и воскликнули «вот и правильно!». Видимо, у них это уже на ментальном уровне. Практически вся посуда подпрыгнула и моя стакан с тёплым компотом чуть не упал мне на колени. На удивление, сейчас было уже не так холодно. Возможно, мне удалось самой согреться, хотя на это, вероятно, повлияло и отсутствие ветра. Последние десять минут были только слабые потоки, которые лениво колыхали листься деревьев. Но я продолжала кутаться в кофту. Я потянулась за ещё одним кусочком тёплого шашлыка, когда разговор продолжился. Я бы даже не обратила внимания, если бы он потом не коснулся меня. — А на кого поступать собираешься? — спросила мама, после того как отхлебнул из своего стакана. — На экономиста, — коротко ответил Кузнецов. — Во-о-о-от, отлично же! Уважаю. Вот, Алён, настоящий мужчина. А ты каких находишь? — сказал папа, вновь отхлебнув из кружки пива. Я чуть не поперхнулась непонятно чем, ведь в этом момент ни ела, ни пила. Вот опять он начинает! То, что было раньше, должно и оставаться в прошлом, я считаю. Но, по всей видимости, папа готов при каждой возможности напоминать мне о моём старом проколе. Кузнецов посмотрел на меня, но, к моему облегчение, промолчал. Правда теперь на его губах появилась знакомое подобие улыбки, больше похожее на усмешку. — Ну красивая же девушка, согласись, Дань? А выбирает каких-то уродов! Папа, по всей видимости, разошёлся, и теперь его не остановить. Мне оставалось лишь молиться, чтобы Кузнецов не стал задавать никаких вопросов. Я пару раз глубоко вздохнула и выдохнул, после чего сказала: — Пап, правда, хватит. Я же просила не заводить эту тему, — я постаралась сказать это как можно спокойнее, но пару раз мой голос чуть не дрогнул. К горлу поступил неприятный комок. — Не, ну… — Хватит, пожалуйста, — чуть повысив голос, сказала я, и наконец замолчать его заставила мама, которая толкнул его в плечо. К моему ещё бо́льшему счастью телефон Кузнецова завибрировал, сообщая о том, что ему пытаются дозвониться. Но он, по всей видимости, был не совсем рад. Он тихо, так, что только я слышала, выругался и неожиданно легко приобнял меня за талию. Но, как выяснилось, ему нужно было лишь достать из кармана кофты пачку сигарет с зажигалкой. Но тем не мнее по моему телу пробежали непривычные мурашки. — Я на пару минут, — сообщим Данил всем и ушёл вглубь огорода к деревьям. А разговор вновь приобрёл более непринуждённую и лёгкую форму. Обсуждались обычные бытовые дела в шуточном формате. Я выдохнула с облегчением от того, что к теме моих бывших отношений никто больше не возвращался, а папа, кажется, вообще забыл о том, что говорил об этом. Это и к лучшему. Но Кузнецов соврал. Прошло уже минут десять, а его ходячий силуэт до сих пор бродил между деревьев и, кажется, вообще не собирался идти обратно. Я не одна это заметила. Бабушка, видимо, тоже, ведь пропал объект, которому можно на постоянной основе подкладвать салаты. — А где Данечка? Что-то его долго нет, — спросила бабушка переживая разговор. — По телефону разговаривает до сих пор, — ответила я, всё ещё наблюдая за бродящим вокруг деревьев Кузнецовым. — Ну сходи, Алён, и позови его. Мы скоро уже сворачиваться будем, так что пусть доедает. Я нехотя встала и почему-то именно в этот момент неожиданный поток ветра окутал меня. По голым ногам пробежала дрожь, а я в сотый раз пожалела, что не взяла с собой что-нибудь переодеться, а сама говорила! Свет из беседки освещал лишь малое пространство участка, поэтому большую часть пути мне пришлось пробраться через бабушкины грядки. Я чуть не упадала раза два и уже хотела пойти обратно, но цель была ближе, чем путь обратно. Когда я подошла ближе, мне удалось услышать только конец разговора: —… не собираюсь. Я вам не грёбаная Гузеева, чтобы сводить вас. Я хрен пойми где и должен мирить вас по телефону?! У вас там Макс, Стас и Егор. Настя, в конце концов! Кстати, она там как? — последовала долгая пауза, — Ну и отлично. Всё, отключаюсь. И обратитесь к семейному психологу, поможет, — Кузнецов первый бросил трубку, кинул сигарету на землю и потушил её кроссовком. А потом он заметил меня. Хмыкнул и пошёл в мою сторону. Но что-то в выражении его лица меня напрягало. Черты лица стали чётче и напряжённей, а в глазах плясал недобрый огонь. Но даже несмотря на это я не смола удержаться от вопроса: — С кем разговаривал? — я понимала, что это вообще не моё дело, но я не смогла сдержать любопытство. — Не твоё дело. И не подслушивай больше. Я же не лезу в твою личную жизнь, значит ты не лезь в мою, — резко ответил он и в сердце что-то ёкнуло. Я понимала, что он прав. И какое мне вообще должно быть дело? Это его жизнь, его друзья и знакомые и его проблемы. Но почему-то всё равно на душе появился неприятный осадок, который не должен вообще там существовать. Когда я шла обратно, вслед за Кузнецовым, я уже не чувствовала себя комфортно рядом с ним и просто считала минуты, когда мы пойдём домой и разойдёмся по разным комнатам. Возможно, я веду себя как истеричка, но я сняла его кофту и повесила на спинку скамейки рядом с ним. Я просто не понимала эту перемену настроения. Она была слишком резкой и слишком странной. А ещё она была на моё удивление и слишком резко отразилось в моём сердце. К моему счастью, домой мы пошли скоро. Ночью уже никто не хотел убираться и мы пришли к выводу, что утром придём и сделаем это. Дома я практически сразу же легла в кровать, но долго не могла заснуть. В голове крутился Кузнецов, которого я, как бы ни хотела, не могла прогнать. В голове проигрывать его слова и его действия. Начиная со столкновения в коридоре, заканчивая тем непонятным мне порываом грубости. Заснуть мне удалось лишь спустя час, но в голове всё также крутились фразы и образ Данила.