Одержимость

С того дня Эрвин стал чувствовать себя чужим в обители, ставшей ему домом за проведенные здесь годы. Встречаясь взглядом с братьями, он явственно различал на их лицах презрение и отвращение к такому грешнику, как он. Во время богослужений он с трудом заставлял себя вторить монашескому хору, в котором звучал и пробирающий до мурашек голос послушника — так стыдно было Эрвину произносить благодатные слова своими нечестивыми губами. На украшавшие стены храма иконы и фрески он и вовсе боялся поднимать глаза, физически ощущая на себе гневные взгляды изображенных на них святых. Даже мерцающее пламя свечей вызывало теперь у Эрвина все нарастающую тревогу. Прошла лишь половина поста, а силы монаха уже были на исходе. Он почти не мог спать, так как впитавшийся в стены его кельи пьянящий аромат костра и леса будил его плоть, вызывая болезненную эрекцию, которая не проходила часами. Эрвин не касался себя, но воздержание, казалось, ломало его дух сильнее, чем минутная слабость, которой он мог бы поддаться хоть раз, и в тот же день покаяться в этом на исповеди. На ней он не был с начала поста, а ведь вся братия причащалась каждую неделю. Но, хотя Эрвин не видел за собой какого-то явного греха, он не мог заставить себя приступить к этому таинству, ему казалось, что с тех пор, как тепло тела путника на короткое время согрело его, он был осквернен настолько, что причастие стало бы для него не спасением, а гибелью. К отсутствию сна добавились неутолимый голод и нестерпимая жажда. Постная монастырская пища лишь раздражала отсутствием вкуса, принесенная им из горной реки вода будто лилась мимо его пересохшей глотки. Привычная власяница протирала кожу до крови, причиняя постоянную саднящую боль. Каждая минута существования Эрвина была сущей агонией, которая стихала только тогда, когда монах встречался взглядом с таинственным послушником, спокойствие глаз которого передавалось и ему. Они виделись лишь на богослужении, не говорили друг с другом, только смотрели так, как смотреть нельзя, о чем Эрвин знал и сам, и что подтверждали косые взгляды брата Майка, который пока молчал, но явно чуял неладное. В один из будних дней Эрвин вновь ходил к реке за водой, неизбежно вспоминая свою первую встречу с будущим послушником. Тело отзывалось возбуждением на мысли о нем, и монах впадал в отчаяние от неспособности совладать со своей плотью. Холодные брызги долетели в этот момент до его щеки, и внезапная идея возникла в его усталом разуме. Эрвин быстро снял с себя одеяние и, полностью обнаженный, шагнул в бурный поток. Дошел до середины реки и застыл на месте, отдаваясь ярким болезненным ощущениям и чувствуя, как ледяная вода, врезаясь в его замершее тело, очищает его от похоти и греховных помыслов. Он простоял так долго, закрыв глаза и глубоко вдыхая прохладный воздух, пока не успокоился окончательно. К столь действенному способу усмирения плоти Эрвин стал прибегать каждый день, всем сердцем благодаря Бога за дарованное облегчение. Но однажды, стоя в реке по грудь, он почувствовал нечто такое, во что сначала просто не поверил. Ощущение было настолько новым и незнакомым, что казалось абсолютно нереальным. К ногам, бедрам и спине Эрвина прижалось нечто невероятно горячее, отчего омывающий его поток вмиг утратил свою целительную прохладу. Монаху стало нестерпимо жарко, а когда прильнувшее к нему нечто обвило его живот и грудь, он опустил голову и увидел, как по его напряженному телу шарят бледные худые руки. Эрвин резко обернулся и оказался лицом к лицу с обнаженным послушником, не разжавшим свои объятия и проводящим теперь тонкими пальцами по его спине. И по мере того, как зрачки этого человека расширялись, а их тьма полностью поглощала прозрачную радужку, Эрвина охватывал животный ужас, вызванный убеждением, что сейчас он смотрит в глаза самой смерти. Сердце его замерло, дыхание сбилось, тело ослабло, а из разверзшейся в глазах послушника преисподней на монаха уставился голодный безжалостный зверь, готовый поглотить его душу. Его убийственный рык разнесся над притихшим лесом, и Эрвин почувствовал, что погибает, когда сильные руки надавили на его шею, заставляя нагнуться, а трепещущие веки послушника опустились, скрывая только что явленную тьму. — Назови свое имя, — дрожащим голосом сумел произнести Эрвин, смиренно склоняясь к губам своего искусителя. — Леви, — шепнул демон и вовлек его в глубокий поцелуй, заставивший сердце монаха биться вновь, быстрее и громче, чем прежде, вернувший в его легкие дыхание, а в тело — силу, которой раньше в нем не было. Если это была смерть, то Эрвин был готов гибнуть вечно. Если это был ад, то он соглашался гореть в нем до скончания времен. Леви уцепился за его плечи и рывком запрыгнул на монаха, обхватив своими ногами его талию, — Выноси нас на берег, я развел огонь, — выдохнул он в целующие его губы. Эрвин послушно вышел на сушу в полной уверенности, что сейчас будет сожжен до тла. Опустившись на покрытую мхом землю рядом с небольшим костром, он безмолвно застыл, глядя в манящее пламя. Сидящий на его коленях Леви взял его за подбородок и развернул лицом к себе. Отражаясь в его расширенных зрачках, огонь пылал еще ярче и притягательней, и монах сам припал к чужим губам, целуя их так страстно и неистово, как прежде молился. Их тела сплелись в тесном объятии, и едва рука Леви коснулась твердого возбужденного члена Эрвина, как тот громко вскрикнул и кончил в его ладонь. — Теперь… теперь ты заберешь меня в ад? — отстранившись и восстановив дыхание, спросил он доверчиво и робко. — В ад? С чего бы это? — вскинул бровь Леви. — За мой грех, — прошептал Эрвин, глядя на его испачканные пальцы, которые тот немедленно поднес к своему лицу и, к ужасу монаха, с удовольствием облизал. — О, это мой грех, брат Эрвин, — явно наслаждаясь шокированным выражением лица монаха, ответил демон, — Твои губы пересохли, я напою тебя, — он встал и пошел к реке. Эрвин оправился от потрясения и смотрел на его стройное гибкое тело с трепетом и восторгом. Совсем невысокий, сложенный изящно и гармонично, Леви ступал так легко, что трава под его узкими ступнями совсем не подгибалась. В каждом его движении сквозила небывалая грация, сухие мускулы перекатывались под полупрозрачной бледной кожей, сияющей от капель воды и отражающей свет костра. Леви повернулся, и Эрвин тихо ахнул, не понимая, как в первую встречу мог принять его за женщину. Несмотря на хрупкость, фигура его имела мужественные пропорции — довольно широкие плечи и узкие бедра, а еще сейчас был отчетливо виден его небольшой налитой член, блестящей головкой тянущийся к пупку. Эрвин сглотнул, краснея и отводя от него взгляд. Леви, кажется, совершенно не стеснялся своей наготы — он подошел к монаху и встал перед ним на колени, протягивая сведенные вместе ладони, в которых принес воду. Эрвин наклонился и разомкнул губы, припадая к холодным рукам, шумно глотая живительную влагу и чувствуя, как отступает мучившая его несколько недель жажда. — Спасибо, — произнес он негромко, благодарно поцеловав напоившие его ладони. — Теперь поешь, — мягко сказал Леви, протягивая ему небольшой прутик, на который была насажена поджаренная на костре тушка мелкого животного, вероятно, кролика. — Спасибо, — повторил Эрвин, моментально обглодав тонкие косточки и ощутив не только вкус, которого не знал прежде, но и абсолютную сытость. И тот факт, что он ел мясо в первый день страстной седмицы, нисколько не отягощал его совесть, будто испарившуюся вовсе. — Вернемся в скит, — твердо ответил Леви, пряча свое совершенное тело, включая все такой же напряженный член, под подрясник. — Как я могу войти теперь в обитель? — печально спросил Эрвин, обхватывая руками голые колени, — Отравленный и развращенный, я своим присутствием загрязню ее. — Она нечиста уже давно, — возразил демон, прикинувшийся послушником, — И ты был избран как раз для того, чтобы очистить ее. — Тебе известно о том, что я избранный? — Эрвин мигом вскочил на ноги и внимательно посмотрел на Леви. — Это известно всем, брат мой, — спокойно произнес тот, протягивая ему подрясник и уверенным движением бросая его власяницу и четки в тлеющий костер, — Ты молил о чуде, и я явился тебе. Тебе было обещано откровение, и ты получишь его, как только исполнишь свое предназначение, — Эрвин ошарашено кивнул и, одевшись, взял ведра с водой и вместе с Леви пошел в скит. — Так кто ты, скажи мне — демон, ангел или человек? — спросил монах с благоговением, когда они почти достигли вершины каменной лестницы. — В здешней обители я послушник, — откликнулся тот и поднял на Эрвина свое прекрасное чистое лицо, — А в этой жизни, как и в любой другой, я Леви. Твой Леви.