Сероволк без стекла и слез

      — Если ты пришёл позлорадствовать, то проваливай, Волков, — не глядя на парня, бросил Разумовский. Олег попытался максимально тихо зайти в их общую с Серёжей комнату, но предательский скрип застал Олега врасплох. Рыжеволосый сидел спиной к двери, рассматривая тетрадку со своими детскими рисунками. Он так делал всегда, если чувствовал себя неважно. Искусство, пускай и такое, успокаивало молодое дарование. — Серый, ты не дал мне даже договорить, — Олег подошёл ближе, и услышавший краем уха звуки шагов Серёжа напрягся. — С чего такая реакция? — Думаешь, я безмозглый? Не замечаю, как ты ухлёстываешь за Майской? Волче, уйди. Разумовский ожидал любой реакции, даже крики и упреки от вечно спокойного Олега выглядели более реалистично, чем заливистый смех. Только вот он не звучал, как насмешка, скорее наоборот, как-то по-доброму. Обычно так Волков реагировал на подколы друга. — Марина пригласила меня — да, но своего согласия я не дал. Ты же устроил спектакль и с психом ушёл в комнату, — разводя руками, произнёс Олег. Сергей промолчал, перелистывая страницу в тетради, стараясь не думать о событиях, произошедших пару минут назад. Волков — друг, не парень. Конечно, рано или поздно у него появятся отношения, а может и семья. Там уже не будет места для рыжеволосого парнишки. Третий лишний.

Лишний в семье, которая не соизволила после смерти родителей даже навестить чадо. Лишний в детском доме, где все сразу невзлюбили мальчика за отличные от других взгляды на жизнь. Лишний в классе, что рисовал голых женщин на уроках. Лишний теперь и для Олега, что смог заменить весь этот мир. Подаривший надежду, что Серёжа кому-то дорог, а затем растоптал её на мелкие осколки.

Сердце предательски заболело, хотелось вырвать орган из грудной клетки и выбросить в соседнюю мусорку. Чувства приносили только страдания и отвлекали от главной цели в жизни Разумовского — создание социальной сети. — Серёж, — садясь на край кровати, продолжил разговор Волков. — Я хочу с тобой пойти на выпускной. Танцевать хочу с тобой. Пить дешёвый алкоголь тоже. Никакая Марина рядом не стояла. Зачем мне она, если я бок о бок расту с самым гениальным парнем во всей стране, да к чёрту, в мире? — Тогда чего не зовёшь? — Звучит, как будто приглашаю на свидание. — Я бы хотел сходить с тобой на свидание, Волче. В крохотной комнатке повисло неловкое молчание. Никогда старые друзья не поднимали тему ориентации. Было много всего, что не терпелось обсудить, но отношения уходили всегда на второй план. — Чего сам не предлагал? — Не знаю, боялся получить отказ. Ждал действий от тебя. Волков положил руку на плечо соседа по комнате, но тот резко дёрнулся и отодвинулся чуть дальше, давая понять, что трогать сейчас не стоит. Олег принял это к сведению, нехотя облокачиваясь на старый, скрипучий матрас, что весь был завален творчеством Сергея. — Серёжа, пойдёшь со мной на выпускной? — Пойду. — А на свидание пойдёшь? — Подумаю. — Твою мать, Серый, как с тобой сложно, — фыркнул Волков. — Ты настоящая королева драмы. Это буду, а это не буду. Я же не бомжей зову сжигать, а прогуляться вдвоём. — Интересное предложение насчёт бомжей, — развернувшись резко к Волкову ответил Серёжа. — Посмотрю сегодня в блокноте список дел, Волче, и через пару дней придёт ответ на твою электронную почту с датами, когда буду свободен. Олег, не выдержав бзиков Разумовского, слегка ущипнул друга за коленку. Тот пискнул, потирая ладонью пострадавший от нападков Волкова участок тела. — Получается, мы каминг-аут только что совершили? Что там дальше по планам? Переезд и покупка собаки? — Знаешь, мне твоей Марго хватает, которая фурией залетает в комнату, переворачивает всё вверх дном и превращает мои волосы в гнездо. Никаких собак. — Хорошо, значит, мы гей-пара с вороной? Интересно. — Будешь выпендриваться —никуда не пойдём. Серёжа ничего не ответил, лишь наклонился чуть вперёд, чтобы прижаться к самому дорогому и любимому человеку. Возможно, по закону жанра, они должны были слиться в страстном поцелуе, но было что-то в тёплых объятиях такое особенное, согревающее каждую клеточку тела. И это успокаивало вечно взвинченного Разумовского лучше всего на свете.