* * *
У Евгения Палыча кожа белая до болезненности. Белая, ровная и местами с проглядывающими бледно-голубыми жилками. Мотыль проводит носом по линии позвоночника, целуя ложбинку между лопатками. В такие моменты можно представить, что они не заперты на проклятом острове в заливе и где-то в другой реальности живут обычной человеческой жизнью. — Эй, — говорит Мотыль негромко. — Побудка через 20 минут. Мне валить пора, а то соседи прознают, что я в камере не ночевал. — Я из-за тебя не выспался, — отвечает Евгений Палыч хриплым спросонья голосом. — Опять синяки под глазами будут. Мотыль утыкается носом в его затылок, вдыхая запах волос. — А ты чего ждал после того, как я две недели тебя не видел? Что я тебе под бок лягу и храпеть начну? Из открытого окна дует соленым морским воздухом, профессорский кабинет за ночь стал холодным как могила. А от Евгения Палыча все равно жар как от печи – хоть никогда не отпускай. — Знаешь, ты все окна открываешь нараспашку, а постельное белье всё равно всегда пахнет этим твоим одеколоном. — А остальная больница воняет твоим куревом, я ведь не жалуюсь. Мотыль усмехается и садится на кровати. — Как у тебя с этим Разумихиным? — Разумовским, — поправляет Евгений Палыч, не открывая глаз. — Пока тупик. Всё пытаюсь раскрутить его на разговор о его галюнах и никак. Вроде и ломаться начинает, но, бог мой, как же медленно. Прямо как кирпичная стена у него этот угол памяти закрывает. Как я должен вытаскивать из него того, кто сидит за кирпичной стеной? — Ну-ну. Сломать можно любую стену. — Можно, если ты сделаешь что-нибудь посерьезнее, чем просто глазами на него сверкать. Облапай, хотя бы. Побудь злодеем. Пусть испугается как следует. Он гораздо лучше говорит, если его по головке после стресса гладишь. Соплежуй несчастный. — Побуду злодеем, я не против, ты же знаешь. Как там в сказках твоих любимых: есть рыцарь, прекрасная принцесса и дракон. Только в нашем случае, есть прекрасный рыжий принц и нет рыцаря. — А ты дракон? — наконец приоткрывает один глаз Евгений Палыч. Мотыль усмехается, наклоняясь к нему и целуя в щеку. — Дракон, стерегущий сокровище.* * *
Катя приносит в камеру поднос с кашей, бутербродом и чаем. Сначала Игорь пытается есть сам, но ложка вываливается из рук, потому она помогает ему и кормит – как маленького. Тишину разрывает череда громких и резких гудков - от неожиданности он вздрагивает. — Не бойся, — успокаивает Катя. — Это побудка. Она у нас в восемь утра. Включают и выключают сирену, чтобы разбудить всех. В коридоре слышится топот – видимо, здесь много таких же камер, как у него, и из них сейчас выходят люди. Вскоре мимо его пластикового окна начинают проплывать человеческие фигуры в белых пижамах, как на нем самом. Игорь почти не может их разглядеть, но за рыжее пятно, мелькнувшее среди серо-белого марева, взгляд все же цепляется. Он напрягает глаза, чтобы увидеть лицо – нос с горбинкой, поджатые губы, опущенные к полу глаза. — Кто это? — спрашивает Игорь. — Вон тот, рыжий? Катя оглядывается на проходящую толпу. — Разумовский Сергей. Вроде какой-то компьютерщик. А что, он знакомый твой? Игорь с сомнением косится на медсестру, но, судя по выражению лица, та не шутит и реально не знает про Разумовского ничего, кроме того, что он "компьютерщик". — Подожди. Но Разумовского ведь в психушку какую-то отправили? Катя виновато тупит глаза. — Да…Это психиатрическая лечебница «Форт». Сказанное доходит до Игоря не сразу. — В каком смысле психлечебница? Меня что, в смирительную рубашку засунули? Да вы что… Он дергается вперед, снова пытаясь встать. — Слушай, Катя… Ты ведь Катя? Позови мне сюда кого-нибудь, а? Кто здесь главный у вас? Тут ошибка видимо какая-то произошла, я не могу здесь быть, понимаешь? Я хрен знает, почему меня сюда привезли. Поколебавшись немного, Катя нехотя кивает и куда-то уходит. Вскоре после этого в камеру входит санитар, везущий перед собой инвалидную коляску. За пластиковой стеной появляется какая-то женщина с бесстрастным лицом, яркими губами и рыжим каре. — Это Софочка, — хмуро поясняет Катя, заходя обратно в камеру и помогая Игорю встать. — Они с санитаром отведут тебя к доктору. Ты там только постарайся не волноваться слишком, ладно?***
Кабинет Рубинштейна в старом корпусе обставлен громоздкой мебелью и пахнет миндалем и древесиной. Здесь много света, тепло и чисто. Игорь сидит в коляске перед столом, вперившись взглядом в бронзовое пресс-папье с огромным нелепым лебедем на навершии. Доктор начинает с каких-то общих фраз, никак не желая подходить к делу, и постоянно спрашивает об одном и том же – «что вы делали пятнадцатого марта? Не могли бы вы пересказать свой день?» — Послушайте, может хватит уже воду лить? — цедит Игорь сквозь зубы. — Почему я нахожусь в отделении для невменяемых преступников? Рубинштейн смотрит на него долгим взглядом. — Вас обвиняют в том, что вечером пятнадцатого марта Вы ворвались в дом Николая Еременко, застрелили его самого, его жену, дочь и зятя. Это та информация, которую мне предоставила полиция. Игорь продолжает хмуро глядеть на угол стола. Он знает, что убийство было. Вот только причем тут он никак в толк взять не может. — Я понимаю, что, учитывая обстоятельства, это кажется Вам шокирующим, — продолжает Рубинштейн, — но сейчас мы не обсуждаем Вашу виновность или невиновность. Я хочу только чтобы Вы попытались воспроизвести порядок событий так, как Вы его помните. Постарайтесь описать мне тот день как можно подробнее. — Утром встал, пошел в душ, съел йогурт, — бросает Игорь раздраженно. — Обезжиренный, с земляничкой. Вам это интересно или кто был настоящим убийцей? — Игорь Константинович, если Вы не будете идти со мной на контакт, все может кончиться очень плохо для вас. У меня здесь огромная пачка отчетов Ваших сослуживцев о Вашем поведении за последний год – и эта пачка говорит не в пользу Вашего психического здоровья. Если Вы не станете говорить со мной, то Вас отправят отсюда в какой-нибудь питерский ПНД, где не будет никаких разговоров, зато будет галоперидол каждый день, чтобы Вы шевелились поменьше и хлопот не доставляли. — Пачка отчетов, говорите? Что, накрысили на меня коллеги? — Игорь Константинович. — Я уже сказал – я никого не убивал. Это был другой человек. — То есть Вы считаете, что здоровы? — Абсолютно. И я сижу здесь, пока преступник гуляет на свободе, а расследование ушло в хрен пойми какую сторону. Рубинштейн выдерживает долгую паузу, неотрывно глядя на него. — Игорь, Вы поступили в «Форт» в состоянии психоза, если Вам интересно, как это выглядело, я могу показать Вам записи с наших камер. Затем впали в кататонический ступор и оставались в нем несколько дней – медсестре приходилось разговаривать с вами шепотом и кормить по ночам, когда Вы начинали шевелиться. Подобное не может произойти на пустом месте. И чтобы понять, что заставило Вас так себя вести, я должен узнать, что произошло в тот день. Игорь продолжает молчать. — Я Вам не враг, — продолжает Рубинштейн терпеливо. — Я врач и моя работа – помогать людям. Если Вы правы и другой человек действительно был на месте преступления – то мы должны выяснить это вместе, чтобы я мог донести это до Ваших обвинителей. Потому что на данный момент они уверены, что Вы всегда были странным, а теперь закономерно сошли с ума. После этих слов повисает минутное молчание, от тиканья кабинетных часов кажущееся еще более напряженным. — Что ж, раз Вы... — В то утро я опоздал на работу, — внезапно говорит Гром, так и не поворачивая головы. — Сильно опоздал, часа на полтора. Мы примерно месяц занимались делом Еременко… — Тот, которого убили? — Да. Он был большим наркобароном. Синтетику распространял. Я плохо спал ночью, уснул под утро, не услышал будильник, опоздал на работу, Федор Иваныч меня отчитал… Взгляд Грома становится пустым. Картинки в голове – будто их опустили под воду. Вот их участок, памятник императору, Федор Иваныч в очередной раз что-то говорит об отстранении… "Думай, думай!" "Вспоминай!" — Потом мы говорили с Димой, это напарник мой. Мы поругались из-за того, что я подал прошение о его переводе в другой отдел. Дима вскакивает из-за своего стола, начинает кричать, о компетенции, о неблагодарности, о чем-то еще – Игорь молча его слушает. Сидящие рядом коллеги удивленно выглядывают из-за мониторов. — Потом я перебирал бумажки до вечера… а часов в 6 мне позвонил Косыгин и попросил встретиться. На улице моросит мелкий дождь. На другой стороне Невы всё тонет в тумане. Он на соседней улице рядом с участком, идет к машине, рядом с которой стоит человек – высокая фигура, лица никак не разглядеть, будто на нем поставили кляксу… Рубинштейн неотрывно смотрит на Грома. — Так, — как бы подтверждает он. — А Косыгин это…? — Косыгин бывший полицейский, несколько лет назад он фальсифицировал свою смерть, чтобы бороться с Еременко, не ограничивая себя законом. Мы познакомились с ним во время расследования, начали помогать друг другу… В тот вечер он приехал, сказал, что знает, где находится дом Еременко и что нужно попробовать проникнуть туда, чтобы добыть доказательства его причастности к наркоторговле… Мы приехали туда часа через два, вошли…не помню, как вошли. А дальше… Взгляд Игоря становится блуждающим. — Игорь? — Я…я не знаю. Я не помню точно. Все слишком размыто. Помню выстрелы. Что приехала полиция…и еще вечером ливень начался страшный… Он замолкает. — Вы сказали, что убийца – другой человек. — говорит Рубинштейн. — Я так понимаю, этот самый Косыгин. Вы можете вспомнить сам момент выстрела? Где были убитые люди, где находился Косыгин? "Вспоминай же!" Бурые пятна на ковре. "Чтобы волк не резал овец, лучше один раз взять ружье и пристрелить его." — Я…Он был там. У него был с собой пистолет, я знаю… Игорь наконец поднимает глаза на Рубинштейна, который всё так же смотрит на него, не меняясь в лице. — Я правду говорю. — Утверждает Игорь или спрашивает по интонации понять трудно. — Я понимаю, — отвечает ему Рубинштейн. Доктор вскоре отпускает его, предварительно объяснив график будущих сеансов и план дальнейшего лечения. Игорь слушает невнимательно и половину сказанного сразу забывает. «Если вы здоровы». «Если вы больны». Проклятое "если" вращается в его мыслях по кругу. В памяти всплывают лица близких и слова, сказанные ими когда-то. "Почему от тебя всегда одни проблемы?" "Если ты так поступаешь, то какая разница между тобой и преступниками?" "Ты людей не убиваешь, но это только пока." Игорь впервые видит свое отражение в зеркале, когда санитар вывозит его в холл. Из-за стекла на него смотрит обросший щетиной исхудавший человек, под глазами которого залегли глубокие тени – сказал бы кто полгода назад, что он до такого себя доведет, не поверил бы. Возле них останавливается врач в белом халате - высокий, темноволосый, с яркими глазами. — Я, я, я, что за дикое слово, — говорит он внезапно, проследив взгляд Игоря до зеркала. — Неужели вон тот – это я? Разве мама любила такого, желто-серого, полуседого? — Не трогали б Вы мужика, Евгений Палыч, — устало бормочет санитар. — У него и так крышу рвет.* * *
Стрелков ждет доктора в маленькой больничной оранжерее – у самого вид цветущий, под стать окружающей его примуле. Рубинштейн хочет сказать ему, что для разговоров в мире давно изобретены телефоны, но этот человек явно выглядит готовым потратить весь день на дорогу от Питера до «Форта» и обратно, лишь бы ощутить вкус победы. — Ну что, доктор, рассказал он Вам про Косыгина? — интересуется Стрелков, сияя улыбкой. — Да, — отвечает Рубинштейн. — Я так понимаю это и есть тот самый выдуманный человек, о котором Вы говорили? — Именно. Не было там никакого Косыгина. Записи с камер проверили, Гром один вошел в дом и никого с ним не было. Расстрелял всю семью и там же попался полиции. Ну так, что скажете по поводу его состояния? — Я не могу предварительно ставить какие-либо диагнозы. Но слуховые и зрительные галлюцинации симптом серьезный. Это может быть результат повреждений мозга, шизофрении, инфекции... — Шизофрении? — с нескрываемой радостью в голосе переспрашивает Стрелков. — Я сказал "может быть", — замечает Рубинштейн строго. — Пока нужно провести обследование и наблюдать за его состоянием. Я не могу сейчас дать вам каких-либо конкретных ответов.* * *
После первого приема у Евгения Павловича у Сергея наступили пять дней облегчения - Мотыля действительно отправили в изолятор. Без его науськиваний пациенты на Сергея внимания практически не обращали. Да и пациенты на поверку оказались очень разными и далеко не всегда по-настоящему больными. Выяснилось, что здесь есть по меньшей мере пятнадцать человек, попавших в лечебницу с помощью взяток и связей - чтобы не сидеть в тюрьме. Эти люди соседствовали с действительно больными, которые чаще всего были гораздо тише и безопаснее здоровых. Про Мотыля Сергею рассказали, что он здесь кто-то вроде главного надзирателя - все обо всех знает, кто что делает, кто что говорит. Его работа обо всем докладывать врачам, а за то, чтобы докладов не было или чтобы они были отредактированы как надо, от него откупаются. — Если не дружить с ним и не угождать, он может твою жизнь в настоящий ад превратить, — как-то рассказывает Сергею один из пациентов. — Не повезло тебе, дружок. Он же из изолятора выйдет и всё, пиши пропало. — И что же мне делать тогда? — спрашивает Сергей обреченно. — Ну, что-что. Дать ему, чего хочет, глядишь отвяжется. Но, вообще, странно это. — Что странно? — Да что прилепился он к тебе. Он же не насильник. Много за ним грехов водится, но единственное, чего он тут не делал никогда – это руки не распускал. Все говорил, что ему тут никого не надо, потому что есть у него какая-то великая любовь-морковь. А тут на тебе. Ты появился и его как с цепи сорвало. Мотыль возвращается из изолятора и все становится так же, как было. Сергею приходится каждый день искать самый темный и тихий угол и стараться не выделяться в течении дня, чтобы о нем не вспоминали. Иногда это помогает, потому что у Мотыля просто нет на него настроения. Иногда он ходит вокруг, но только смотрит. Самое худшее – подсаживается поговорить или требует участвовать в каких-то больничных "активностях". Вроде всегда находится близко, но не трогает. Но сегодня что-то пошло не так, как всегда. После завтрака Сергей по привычке сидит вместе с самыми тихими пациентами. Те играют в настольные игры (чаще делают вид, что играют, просто перекладывая карты и фишки с места на место), Сергей дремлет на стуле рядом. Тяжелая рука внезапно ложится ему на плечо. — Привет, солнышко, — слышится до отвращения знакомый голос. — Здравствуйте, — произносит Сергей, не оборачиваясь. Мотыль садится на корточки перед с ним, кладя руку ему на колено. — Почему ты продолжаешь мне выкать? Мне казалось, что мы с тобой такие хорошие друзья, а? Сергей почему-то думает о том, что сегодня этот человек странно пахнет, если не считать привычной сигаретной вони. Это похоже на запах парфюма или геля…как кто-то, кто сидит в камере психлечебницы, может так пахнуть? — Что молчишь? — спрашивает Мотыль настойчиво. Сергей смотрит в сторону, но чувствует, как рука уверенно водит по его бедру. — Я рад, если Вы считаете, что мы друзья, — запинаясь, отвечает он. — А может нам пора уже стать больше, чем друзьями, как думаешь? Мотыль хватает его за руку и рывком поднимает со стула; силы в нем оказывается столько, что Сергей чувствует себя пушинкой. Ногами упираться смысла нет – его волокут куда-то в сторону зарешеченных дверей, перед которыми есть небольшой затененный коридор. — Помогите! — кричит Сергей. Наблюдающие за ними тихие пациенты от страха только закрывают головы руками и отворачиваются. Они оказываются в темном закутке перед выходом из зала и Мотыль прижимает Сергея к стене. — Знаешь, кого ты мне напоминаешь? — почти рычит он. — Бабочку. Оранжевую такую, шоколадницу. Он так близко, что Сергей может только пытаться отвернуться, лишь бы не быть с ним лицом к лицу. — А знаешь, что с бабочками делают? Насаживают на булавки. И с булавки бабочке уже никуда не деться. Грубые руки задирают его рубашку и касаются кожи - держат так крепко, не шевельнуться. — Бабочке остается только приспособиться, — шепчет Мотыль ему в ухо, и он зажмуривается от ужаса. Ради бога, пусть только все закончится быстро… "Ах, ты тряпка. Если бы выпустил меня, я бы решил любую нашу проблему. Но вместо этого ты только беспомощно скулишь, как всегда, как всю твою жизнь…" — Эй! Какого черта происходит? — вдруг доносится со стороны. Голос кажется Сергею смутно знакомым. — Пожалуйста! Прошу вас, помогите мне! — срывающимся голосом кричит он. — А ну, отпустил его, быстро, — знакомый голос совсем близко. Мотыль выпускает Сергея из рук, оборачиваясь. — Накаркал, блять. Рыцарь объявился, — он театрально разводит руками в стороны. — Здрасьте. Ты кто такой, откуда приперся? Сергей приоткрывает глаза и замирает от удивления. — Я тот, кто из тебя сейчас всё говно выбьет, — произносит Игорь, держась одной рукой за стену. На его лице неподдельная ярость, но дышит он часто и стоит слегка сгорбившись, словно ему физически тяжело. Мгновение Мотыль смотрит на него в замешательстве, а затем начинает хохотать. — Это ты-то? Мужик, ты глянь на себя. Ты на ногах еле стоишь. Он бросает взгляд Игорю за спину. — А ты и не стоишь, ха-ха! Ты что, в инвалидной коляске сюда приехал? — Отошел от него, урод. Живо. Мотыль перестает смеяться, пару секунд просто смотрит на Игоря с улыбкой, а затем бьет его кулаком в торс. Ответного удара не следует – согнувшись пополам, Игорь тяжело оседает на пол. Мотыль оборачивается на замершего у стены удивленного Сергея. — Ты помоги что ли защитнику, рыжий, — произносит он с усмешкой. — А то он поди совсем болезный. — Что тут происходит? — слышится женский голос и быстрое цоканье каблуков. В коридор вбегает какая-то девушка в белом халате и бросается к Игорю. — Вы что, совсем из ума выжили? — возмущается девушка, помогая ему встать. — Драться с тяжелыми пациентами! — Да брось, Катька, — Мотыль оглядывается на Сергея, но поняв, что момент упущен, только машет рукой и уходит обратно в зал. — Он первый полез, я ему и вмазал. Сергей облегченно выдыхает, хотя облегчение секундное - ему просто повезло. Все может повториться через час, завтра, послезавтра и второй раз уже никто не поможет. Он смотрит за тем, как девушка сажает Игоря обратно в коляску. Сложно поверить, что человек, который полгода назад шел с голыми руками против огнеметов - теперь осунувшейся, измученный инвалид, который без посторонней помощи не может ходить. Но ведь заступился же, даже сейчас - единственный из всех, кто был в зале. — Спасибо, — вдруг говорит Сергей. Девушка удивленно оборачивается на него, Игорь поднимает глаза - так, словно ему стыдно за то, что кто-то увидел его слабость. — Всегда пожалуйста, — отвечает он сухо.