One step apart

      Забытая на столе тетрадь была раскрыта где-то почти на середине. Обложка гласила — «дневник черных мыслей». На каждой ее странице, от корки до корки, вились слова, написанные карандашом, который в очередной раз сломался, а хозяин не удосужился его снова заточить. На первых страницах эти слова складывались во вполне осмысленные предложения, даже написаны были аккуратно, без ошибок, со всеми полагающимися знаками препинания. Однако к самому концу до аккуратности и правил правописания не было никакого дела. Мысли, облаченные в слова, лились на бумагу таким потоком, что автор просто не успевал изложить их в своей привычной сдержанной манере. Они накладывались друг на друга, будто каждая спешила попасть на бумагу первой, дрались и смешивались в настоящий фарш. Теперь это было похоже на отчаянные метания загнанного в угол животного.       «Они не хотят знать. Им плевать. Они смотрят, но не видят. Им все равно. Кровь, кровь, им нужна кровь, свежее мясо. Слепые, глухие, злобные. Зачем? Почему я? Никому не нужно, им все равно, они без лиц. Голодные рты. Что я сделал? Это не я. Моей вины нет, я знаю. Но им все равно. Я не виноват. Я этого не делал. Она знает. Смирись. Нет шансов. Некуда бежать. Не могу. Не могу. Не могу. Зачем? Я пытался. Я хотел как лучше. Так будет всегда? Так будет не всегда? Они пришли судить. За что? Только судят. Все потерял. Не могу, не хочу. Не хочу помнить. Не хочу. Не хочу, не хочу. Не хочу»       Это была его последняя запись. Едва последнее слово легло на бумагу, грифель карандаша сломался, оставил грязное неровное пятно. Регис тогда с ненавистью швырнул карандаш о стол и бросил эту затею. В тот вечер он действительно пытался избавиться от колоссального напряжения внутри путем, подсказанным психотерапевтом. Но вместо положенного получаса негативных мыслей вышло добрых два с половиной. И тогда на помощь пришел старый верный солодовый товарищ, разлитый в бутылки, большие и маленькие.       Идея продолжить пить в ванной была определенно лучшей. Ее мнимая стерильность приносила необъяснимое ощущение покоя, изоляции. Весь мир остался там, за слоем гладкой кафельной плитки с едва заметным узором, напоминавшим ходы термитов. Здесь не было течения времени, смены дня и ночи, зато в достатке прохлады, воды и место, куда совершенно ошалевший организм эту воду извергал.       Регис продолжал пить. Цикл воспоминаний, которые ему так хотелось выжечь из памяти и жизни, подходил к своему завершению, чтобы начаться заново. Так сколько дней назад они с Геральтом виделись в последний раз? При попытке подсчитать картинка в голове искажалась, цифры пускались в свистопляску, и все это причиняло невыносимую боль.       К черту!       Какая разница сколько времени прошло? Когда будет нужно, когда наступит время очередного допроса, они придут сами. По крайней мере, телефон, откатившийся куда-то к шкафчику под раковиной, ни разу не зазвонил. Даже не запищал. Может быть, все это просто пьяный угар? Нет никаких обвинений, травли, народного гнева. Может, это просто какой-то бред?       «Нет, милый мой, это все не бред. Это происходит на самом деле. Иначе бы ты сейчас не лежал в ванной с порезанной рукой на полу, залитом кровью, виски и рвотой. Иначе у тебя не было бы причин на все это. Ты же правильный, как таблица умножения»       Бутылка запрокинулась, в ней плеснул виски. В снедаемый болью желудок упала еще одна порция жгучей отравы. Одной больше, одной меньше, все равно забыть не получалось. А скоро все начнется заново. Как заевшая пленка, как лента Мебиуса.       Будучи еще ребенком, Регис любил пересматривать фильмы множество раз за короткое время. Строились они, как правило, банально: сначала все хорошо, ничто не предвещало беды, а потом происходило нечто такое, после чего жизнь героев в корне менялась. И порой замечал за собой, что надеялся на то, что в очередной просмотр этой самой беды не произойдет. Все обойдется, не случится какой-то фатальной поломки, герой не скажет роковых слов и прочее-прочее. Иногда даже бурчал себе под нос «Не ходи туда, не делай этого» и все в таком духе с замиранием сердца. Но герои шли и делали, оставляя его, сидящего за стеклом экрана, с ощущение разочарования и бессилия что-либо изменить. Так было и сейчас. Но если фильм всегда можно было выключить и не видеть глупости персонажей и неумолимости обстоятельств, то с головой этот фокус не прокатывал. Даже после второй бутылки виски.       Доктор Корво называл это руминацией. Часто отмечал, что сознание Региса все больше напоминало спираль или петлю, из которой невозможно выйти. Психотерапевт применял довольно занятную практику, чтобы этот цикл прервать. Он заставлял его говорить о болезненных ситуациях вслух и при этом следить за ручкой, которой водил у него перед лицом. Как ни странно, это помогало.       А потом Регис вспомнил, почему перестал ходить на сеансы. Этот момент отчего-то стерся из памяти, перестал быть значимым, и вылез только сейчас.       При первой встрече Корво выписал множество упражнений для снятия симптомов невроза. Регис тогда обзавелся кучей разных блокнотов вдобавок к своему «Моя последняя мысль перед погружением в сон». Журнал панических атак, дневник черных мыслей, списки обид, страхов, тревог и еще множество других записей, которые действительно помогали взглянуть на себя со стороны и провести анализ. И пошли долгие беседы, осознанные сны, визуализации. Все это напоминало раскапывание выгребной ямы садовым совком. А после то ли ему стало лучше, и в нем снова проснулся врач, прагматик, скептик и просто реалист, то ли доктор Корво почувствовал то же самое, и вместо того, чтобы поздравить пациента с выздоровлением, решил продолжить выкачивать из него деньги. Неладное Регис заподозрил, когда Корво предложил ему «обратиться» к своим прабабушкам и прадедушкам и почувствовать некий «отклик». Что там должно было откликнуться и в каком формате оставалось загадкой. Наполнять предметы обидами, страхами и гневом, чтобы отдать их фантомам, хирург тоже не научился. А последней соломинкой, переломившей спину верблюда, стала практика, где нужно было обратиться к своему «маленькому Я». В целом Регис все задания выполнял со всей отдачей. В конце концов, он подписался на лечение ради того, чтобы снова жить полной жизнью. Но слова «чакра», «наполните любовью», «космическая энергия» и прочая эзотерическая чушь возымели эффект звонкого щелчка по носу. Ему довелось разрезать немало человеческих тел, как в морге, так и на операционном столе, и никаких чакр в организме ни разу не видел. И понятие «энергия» у него ассоциировалось исключительно с физикой. После своего последнего сеанса, где ему было предложено шагать из «мужского» в «женское» и обратно, попутно даря обеим сторонам «подарки» и отвешивая поклоны, Регис вежливо сообщил, что пока не чувствует необходимости в дальнейших визитах.       Бытует в народе мнение, что человек может предчувствовать свою смерть. Даже если он об этом не думает и не планирует. Организм включает защитные функции, старается оставить после себя след. Например, в виде потомства. Регису вспомнился средних лет мужчина из группы анонимных алкоголиков, тоже большой любитель закладывать за воротник. Звали его Одрин. Не было в нем ничего особенно примечательного, кроме исключительной тяги к спиртному и женщинам да нежелания работать. Ни один его вечер не обходился без похода в какой-нибудь захудалый бар. Там, порядочно накидавшись, мужчина этот любил подсесть к одиноким дамам или же обращался к жрицам любви, если было совсем туго. Кто бы ни попадался на его «крючок», кончалось все действо в его машине в подворотне, в окружении хлама, мусорных баков и их обитателей.  — Не потому я пью, что мне жить тошно, — заявлял Одрин с видом заправского лектора. — А потому что бухло запускает один из начальнейших инстинктов нашего организьму. Организьм, получая дозу спирта, думает, что его отравили, и начинает искать кого-нибудь, кому свою ДНК передать да побыстрее. Так что я не пьянства окаянного ради, демографии страны для!       И ведь нашлись те, кто эту идею воспринял всерьез, даже одобрительно похлопал. Хлопки слышались до тех пор, пока Регис, которого так и распирало от испанского стыда, не вставил свои два цента.  — Главное, чтобы и дамы поддерживали эту идею и не подавали на алименты, — совершенно невозмутимо ответил он. — И наше здравоохранение, которое будет лечить эту «повышенную демографию», зачатую в пьяном угаре от алкоголика.       Сарказм сарказмом, а потом он встретил в баре Нэтали Юранис, которая легким нажатием своего тонкого пальчика перечеркнула его жизнь. Хорошо сработал инстинкт сохранения рода, ничего не сказать.       Регис глупо хихикнул. Жизнь порой вела себя как заправская стерва. Совсем как Лилли. Возможно, в какие-то моменты теория Одрина действительно имела место. Возможно. Регис, уже долгое время заливавший в себя виски, никакой потребности в женщинах не испытывал. Напротив, ему хотелось закопаться куда поглубже, только бы больше никогда не иметь дел с незнакомыми ему женщинами.       Существует также мнение, что и сознание предчувствует близкую кончину. Но, в отличие от организма, оно не стремится оставить след, а наоборот, прибрать за собой. Избавиться от груза, от долгов, которые, как кажется, могут сделать переход долгим и мучительным. Чтобы не хотелось обернуться назад, когда шаг за горизонт уже сделан. Чтобы не жалеть.       О смерти Регис думал довольно часто. Не из страха перед неизбежным, но из интереса. Непознанное всегда пугает и одновременно влечет. Привычно одинокими вечерами ему приходилось размышлять о том, в каком виде она придет к нему и какие дары принесет. Иногда смерть казалась решением всех проблем. Стереотипный образ фигуры в капюшоне с косой казался смешным и нелепым. Регис представлял смерть немного иначе. Ее образ порой приходил к нему во сне в виде открытой двери, за которой находилось ничто. Оно не было даже черным, потому что ничто не имеет вообще никакого цвета. Человеческий мозг слишком примитивен для осознания подобных вещей. Частенько сознание подкидывало в голову картинки в виде затягивающейся на шее петли или же открытого окна. Он эти картинки гнал. Суицид ему всегда казался делом недостойным и эгоистичным. Однако сидя в ванной с бутылкой «Джек Дэниэлса» в руке, вместо того, чтобы отключиться и забыться сном без снов, он пришел к неожиданным выводам.       «До чего же лицемерная область, эта психология! — думал он. — Вот сидишь ты на приеме у врача. И он тебе повторяет, мол, любите себя, не разменивайтесь на других, важен только ваш внутренний комфорт и ваши желания, остальное вторично. Не общайтесь с токсичными людьми, не работайте на нелюбимой работе, уходите от нелюбимого человека. А как насчет «не живите опостылевшую жизнь»? Почему жизнь априори считается священной, если она доставляет боль? Почему человека принято заставлять жить и любить это? Где право выбора? Как только кто-то доходит до точки невозврата, когда становится совсем невмоготу, и он открывает дверь в Великое Ничто, то его сразу же клеймят трусом, ничтожеством, эгоистом и прочими эпитетами. Почему необходимо жить, презирая, ненавидя себя, через силу, но ради того, чтобы другие считали тебя сильным? Какое мне дело до того, что обо мне думают другие… Сейчас мне действительно нет дела. А потом, когда кончится виски, я проснусь и буду ненавидеть себя за трусость. Я… Я хочу справиться со всем этим. Хочу ведь? Сколько вопросов, кто бы мог подумать… Голова болит. Боже, как же болит голова»       Взгляд упал на забытый под раковиной телефон. Зачем он вообще здесь? Впрочем, это было не важно. Регис отхлебнул снова, отставил бутылку и потянулся за девайсом. Удивительно, но расплывающееся зрение и не слушающиеся пальцы не помешали разблокировать устройство и найти нужный контакт. О чем вести разговор не было ни малейшего представления. Была потребность в этом.       В трубке пошли гудки.  — Да?  — Здравствуй, братец, — Регис откинулся на холодную стену. Он поднял проколотую руку на уровень глаз. Кровь начала запекаться. — Как твои дела? Не мешаю?  — Вообще работаю, но говори, — по голосу трудно было определить, рад Детлафф его звонку или нет. — Чего ты хочешь?  — Славно, славно. А то я уж подумал, что только тебе позволено отрывать меня от работы, даже если я штопаю кому-то кишки. Ты не хочешь спросить, как мои дела? Уверен, ты в курсе всех творящихся дел. Или тебе плевать на того, кто постоянно вытаскивал твою бледную задницу из каталажки?       На том конце линии послышалось сопение.  — Да, я в курсе. Нет, мне не плевать. Просто если мне нечем помочь, я лезть не стану, сам знаешь. И вообще, что у тебя с голосом? Ты что, надрался?  — У тебя нет монополии на разгульный образ жизни.  — Ты же в завязке.  — И что? Ты тоже много раз клялся, что разойдешься со своей змеей… Сианной.  — Слушай, ты, упырь…  — От упыря слышу.       В минуты гнева в голос младшего брата вкрадывались нотки рыка. Так было и сейчас.  — Не лезь не в свое дело, алкаш. Раскроешь рот на Си, я выбью из тебя всю дурь.       Регис снова хихикнул. Его начал веселить этот разговор.  — Ничего ты мне не сделаешь. Кто тогда вытащит непутевого Детти из тюрьмы? Уж явно не твоя Сианна. Хотя благодаря ей скоро и я не смогу это делать.  — Что ты несешь, придурок?  — Уж не знаю, что я ей такого сделал, что она навела Нэт Юранус… Упс, пардон… Юранис на мой дом. Я… Я знаю, что сам заварил эту кашу, что сам привел эту подлую шлюшку в наш дом. Но Сианне следует знать, что рассказывать посторонним личную информацию не слишком этично.  — Чего? — рявкнул Детлафф. — Чушь собачья, она не… Подожди, объясни еще раз, при чем тут Сианна?  — Не кричи, прошу. Голова раскалывается. Послушай… — Регис откинулся назад, на стену, и закрыл глаза. — На самом деле я не хочу ссориться. Мы достаточно ругались в юности, разве нет? Наоборот, я… Я хочу сказать, что очень тебя люблю. Несмотря ни на что. Да, я знаю, ты сейчас думаешь, что это типичное откровение упитого вусмерть алкоголика, пусть так и будет. Жаль, что нам пришлось разъехаться, хотя это нужно было сделать давно. Так было нужно.  — Иди проспись, а? — раздраженно вздохнул брат. — Не хочу все это слушать.  — Все же я прошу тебя это сделать. Хотя бы вернуть мне должок за твои долгие жалобы на Сианну. Детлафф?  — Да?  — Ты часто думал о нашем детстве? О том, как мы жили с родителями. О том, кем мы были друг для друга.       Было слышно, как Детлафф шел куда-то по коридору, как скрипнула дверь, и стало намного тише.  — Редко, — теперь его голос был куда спокойнее. — Ты казался мне заносчивым ублюдком, вокруг которого вились девчонки, а я был тебе обузой. Мне хотелось, чтобы меня принимали на равных, а не кривили рожи. Ты меня бесил просто до крайности.       Регис усмехнулся.  — Надо же, оказывается, мы понимали друг друга лучше, чем казалось. Я тоже тебя ненавидел, почти с самого первого дня, как ты появился. И только потом мне удалось сменить угол зрения, после того раза, на карьере. Помнишь?       Детлафф помолчал.  — Помню.  — Только потом я понял, Детлафф. Нас обоих бросили друг на друга, потому что так было удобно. Тебе больше была нужна мать, а не брат-оболтус. Никогда не чувствовал себя ненужным?  — Я… Я не знаю. Да, возможно, — угрюмо отозвался тот. — Регис, зачем ты сейчас все это поднял? Тебе скучно?  — О, нет, дорогой мой брат. Сейчас мне так весело, как никогда. А я говорю я, потому что пока могу. Потом времени может и не быть. Хотел бы я сказать все это на трезвую голову, но… Я вряд ли на такое решусь.  — Я правда не задумывался над всем этим. Это ведь ты всегда говорил, что нужно жить сегодняшним днем, а не оглядываться назад. Так что иногда я тебя все-таки слушал.  — Очень рад.  — Регис, подожди. Еще раз насчет Сианны. Ты сказал, это она направила Нэт к тебе?       Регис вымученно рассмеялся.  — Боже мой, Детт. Я же не заикаюсь. Нэт так сказала. Впрочем, все это уже не имеет никакого значения. Чего лить слезы над разлитым молоком. Я благодарен тебе за то, что выслушал. А теперь мне пора.  — Стой. Давай так — я сегодня вечером заеду к тебе. Чую, ты там уже разлагаешься.  — Все возможно, братец. До встречи. Может быть.  — Подожди, что…       Он сбросил вызов. Попытался потереть лицо руками, зашипел от боли в ладони, негромко выругался. Минус один должок.       Чтобы закрыть второй, нужно было набрать другой номер. Еще совсем недавно самый востребованный в списке. Регис долго колебался, прежде чем набрать его, но так и не решился.       «Она не должна слушать мой пьяный бред, мои ничтожные стенания. Я и так достаточно низко рухнул в ее глазах. Ах, эти глаза… Все никак не подберу правильное слово их оттенку. Нет, не эта пошлятина вроде «изумрудные». В ее глазах хочется тонуть, они затягивают, будто трясина. О! Точно. Болотные! Болотные у нее глаза. Создатель, что за чушь я несу… Нет, не могу я с ней сейчас говорить. Но как бы я этого хотел. Я бы выдал ей любую свою тайну, все, что она попросит. Правильно Геральт сказал. Я самый настоящий трус»       Телефон полетел обратно под раковину. Регис неловко лег на пол и свернулся клубком.       Стало невыносимо жаль себя. Холодные гладкие стены давили, напоминая кафельно-бетонную утробу. Она защищала и давила одновременно.       Стука каблуков он не слышал. Ее присутствие ощущалось кожей. Ее взгляд пронизывал насквозь. Головы он не поворачивал, но видел огненную медь ее волос. Она стояла над ним, расставив стройные крепкие ноги, и ткань ее платья щекотала кожу.       «Жалей себя, жалей. Ну что, скинул часть обиды на брата? Стало легче? Пожалей себя еще, ничтожество. Почему не позвонишь своей психологичке? Ее тоже нужно в чем-нибудь обвинить. Во всем виноват только ты сам. Еще и ноешь. Смотреть противно»  — Ну, так не смотри! — неожиданно для себя рявкнул Регис и запустил в наваждение початую бутылку.       Сосуд со звоном разбился, брызнув во все стороны стеклом и виски. Осколки сверкали в свете ламп и напоминали алмазы. Регис, дыша словно загнанное животное, отполз к стене.  — Это уже слишком, — прошептал он, прижимая ладони к вискам. — Хватит. Больше ни капли. Я слышу голоса, это плохо. Delirium tremens, она же простым языком «белая горячка». Я здесь один. Я здесь один, и ничего не слышу.       «О, ну если тебе так легче… Только вот я всегда здесь, милый. Невозможно прогнать часть себя самого. И когда окажешься в камере, не важно, в психушке или тюрьме, я тоже там буду»       Успокоиться. Нужно просто успокоиться. Свалившийся лавиной стресс, эта травля, отстранение от работы — чем не жирная пища для отступившего невроза? А он легко вырастает в нечто большее, особенно если его хорошо полить алкоголем.       «Жалей себя, жалей. Злобный мир против одного-единственного Региса, вечного страдальца, готового подставить щеку под оплеуху, уйти в тень, лишь бы не вступать в бой. Руки по локоть в крови, но крови избегаешь. Или врешь?»  — Не вру. Насилие не выход, — отвечал Регис, не открывая глаз. — Оно может только расти. Этот как принцип домино. Толкнешь одну шашку, покатятся остальные.       «Все-таки врешь. Разве где-то там, в своей душе, ты не хочешь взгреть эту сучку Нэтали за то, что она сделала? Не хочешь сдавить ее тонкую шею, чтобы на лице появилась хоть какая-то эмоция? Нет?»  — Тогда я лишь подтвержу их мнение. Я буду тем, кем они меня видят.       «Ну конечно. Давай, молчи дальше. Молчи и терпи, ты прекрасно с этим справляешься. Как был тряпкой, так и остался»  — Замолчи! Тебя здесь нет.       Голос, отраженный стенами ванной, показался ему слишком громким. Даже в ушах зазвенело. А после, в наступившей тишине, раздался другой звук, от которого у него на долю секунды замерло сердце, а весь хмель, мутивший голову, моментально улетучился. Регис отнял ладони от ушей, прислушался снова. Жужжал телефон.       «Это Детлафф, — подумал он. — Я поставил его на уши своим несвязным бредом. Зря, очень зря. Сколько раз я обещал себе не напиваться. Эта элоквенция, эта болтливость, что накрывает меня после солидной дозы, когда-нибудь доведет меня до… Хотя уже довела»       Номер был незнакомым. Вариантов оставалось немного. Возможно, это милейший на свете человек по имени Калеб Менге. От этой мысли желудок свернулся от сильной боли, и его едва не вырвало. Или аморфный адвокат, казалось бы, не слишком заинтересованный в своей работе или же конкретно этом деле. В любом случае, никому из знакомых ему людей не было никакой причины шифроваться.       Но трубку он все же взял.       Ее голос, слегка искаженный связью, окончательно встряхнул и прогнал томно-пьяное состояние, когда сознание балансирует на грани сна и яви. — Надо было принимать меня всерьез. Я же сказала, что превращу твою жизнь в ад.       Сказано это было насмешливо-снисходительным тоном, как родитель выговаривает непослушному ребенку, которому до этого обещал забрать любимую игрушку, если тот не перестанет баловаться.  — Да, на память я, к сожалению, пожаловаться не могу, — он облизнул губы. Сердце гулко стукнуло о ребра, и в голову ударило. — Насчет твоей у меня больше сомнения. Почему, Нэт? Почему ты сделала это? Ты ведь даже не дождалась окончания срока. Кстати, откуда ты взяла мой номер?  — Подсмотрела в участке, когда давала показания, — Нэтали шумно выдохнула. Она явно нервничала, пусть и голос ее почти не дрожал. — А с этим постом получилась небольшая неувязочка. В общем, когда я его написала, я почему-то думала, что уже был вторник, а не понедельник. Потом было уже поздно исправлять.       Регис слушал это и смотрел на порезанную руку. Кровь собралась темным неровным сгустком и блестела в холодном свете светодиодных ламп в потолке.  — То есть, все, что сейчас происходит, это « неувязочка». Неувязочка, что меня отстранили от работы. Неувязочка, что про меня пишут гадости и тыкают пальцем. Чего… Чего ты хочешь?       Отчего-то он подумал о маленькой девочке, которой внезапно подарили огромного плюшевого медведя. Настолько огромного, что невозможно даже объять руками. И вот эта самая девочка в его голове бродила вокруг своего медведя, вроде бы радуясь его наличию, но не знала как за него взяться так, чтобы он ее не раздавил.       На вопрос она ответила не сразу. — Мой знакомый юрист, — немного невнятно пробормотала она, — сказал, что все можно уладить мировой, если мы оба пойдем друг другу навстречу. Я скажу, что прощаю тебя, а ты…  — А я на тебе женюсь. Ну что, милости прошу, дорогая, приезжай, — он размашисто обвел рукой ванную, имея ввиду квартиру. — Платить за квартиру впредь будешь ты. Потому что меня теперь максимум возьмут санитаром в морг. Хозяйство все тоже будет на тебе, потому что теперь, когда все, что я строил годами, сметено легким движением твоей ладошки, я буду заниматься вторым своим любимым делом — ненавидеть свою жизнь и беспробудно пить. Ты же готова к такой жизни, молодая и красивая жена? Готова жить со своим «чудовищем»?       В трубке послышался дрожащий смешок, который должно было принять за снисходительный.  — Теперь я слышу, что ты набрался, — осклабилась она. — Просто психуешь. Это нормально, потом все устаканится. Я говорю — все можно исправить. Мы пойдем на мировую, и все вернется в свое русло.  — Я набрался? Да, потому что был повод. Потому что так я, трус и ничтожество, пытаюсь справиться с последствиями совершенной ошибки. Расскажи мне, Нэт, что ты будешь делать со мной, человеком, который в два раза старше тебя? О чем мы будем говорить? Или нет. Лучше поведай мне, что мне делать с тобой. Кроме самой очевидной вещи, само собой. Допустим, раз или два я пересплю с тобой в полной темноте, закрыв глаза. А дальше я начну ненавидеть себя еще сильнее, пить еще больше, пока не случится непоправимое. Как ты там в прошлый раз сказала? «Мы будем как Красавица и Чудовище». Только вот жизнь очень далека от сказок, в чьих персонажей ты наряжаешься. Допускаю, что ты перечитала этих молодежных книжонок про милых принцесс, в которых влюбляются драконы, демоны, кровожадные вампиры, и отрекаются от прошлой мрачной жизни только при виде милого светлого личика и беленьких локонов. Иначе я не представляю, что могло заставить тебя поверить, будто такие сюжеты существуют на самом деле. И кто из нас на самом деле оказался монстром. Ты топнула ножкой, будто капризное дитя, а затрясся весь замок. И скоро под его сводами будут погребены все персонажи этой сказки — и капризная Красавица, и унылое Чудовище, и его свита. Останутся только люди с факелами снаружи, что пришли к воротам замка за головой монстра.       Внутри происходило что-то страшное. Весь организм будто взбунтовался против него. Цвета начали меняться, картинка перед глазами растягивалась и расплывалась, будто несколько баночек с красками свалились в кучу, и их содержимое сливалось в нечто не имеющее ни формы, ни цвета.       «Да-да, ты бедное, несчастное чудовище. Ты сам во всем виноват, и хватит нести чушь. Ты сам привел ее к себе домой, теперь расхлебывай»  — Нет никакой разницы чем я занимаюсь, — неприязненно отозвалась Нэт. — Мое занятие не определяет меня как личность.  — Конечно, нет, — улыбнулся в ответ Регис, хоть собеседница и не могла этого видеть. — Это не играет никакой роли. Я и не утверждал этого. Тебе понятна моя мысль или я зря молол языком?  — Я позже тебе позвоню. Когда проспишься и будешь в состоянии нормально говорить.       Вызов оборвался. Он был этому рад. По телу разливалась усталость, но Регис знал, что сна ему не видать еще долго. Мозг все еще находил какие-то неведомые ресурсы и продолжал перекручивать в себе имевшиеся факты, события минувших дней и грядущие перспективы. От этого становилось больно.       Взгляд блуждал в поисках чего-то спасительного, что могло вытащить из этого болота, пока не остановился на шкафчике над раковиной.       Там ждало своего часа универсальное средство от любых черных мыслей.       Он попытался встать, и его охватила крупная дрожь, от которой даже подкашивались ноги. Одной рукой Регис держался за раковину, чтобы не потерять равновесие, второй шарил в недрах шкафа. На пол летели сменные лезвия, какие-то флаконы, баночки. Пока пальцы не сжали ту самую, с лекарством, от которого замолкало все.       Испокон веков люди пытались толковать сны. Старались разглядеть в них будущее, подсказки что делать и как быть, и совершенно не желали видеть в них настоящее. Человечество придумало миллионы трактовок разных образов, и каждый выдающийся ум, будь то философ, мыслитель, психолог или очередной шарлатан, якобы умеющий что-то там предвидеть, тянул одеяло на себя, уверенный, что его прочтение снов самое верное. В эпоху технического прогресса к сонникам обращались лишь несколько категорий людей. Первой были те, кто сохранил в себе детскую способность верить в чудеса и вымышленных созданий, в чьих силах было творить невообразимое. Эта вера в сверхъестественное помогала им выживать в суровой реальности, серой и пугающей своей неумолимостью. Они верили, что следуя советам из старых книжек, зачастую прочитанным в интернете, что уже ставило под вопрос подлинность оных, могли влиять на свою жизнь, и от этого им становилось легче. Их право.       Другую категорию составляли те, кому легко внушить любую чушь, запугать. Они недалеко ушли от первой категории, и различие заключалось лишь в том, что даже если люди второй категории до определенного момента и не верили в тайные знаки снов, после общения с нужными лицами начинали в них верить.       Третью составляли отчаявшиеся. Те, кто под давлением той самой серой монументальной реальности, начинали сомневаться в закономерности происходящего, чей трезвый взгляд на вещи начинал мутиться сомнениями и нежеланием принимать эту самую реальность. Даже будучи прирожденным скептиком, такой человек тайком подглядывал в сонник, желая отыскать там хоть малейший намек на то, что все в дальнейшем будет не так уж и плохо. И оттого в пелене бесконечного стресса, подавленности и отчаяния появлялся маленький просвет, и пробивающийся из него лучик унимал боль.       Таких категорий могло быть еще очень и очень много, но все имели одну общую черту — они ошибались. На самом деле все было куда тривиальнее, скучнее и объяснимее. Любой сон, не важно, страшный или приятный, все это было лишь разговором мозга с самим собой. Как датчики в машине выводят сигналы на панель, так мозг давал знаки, кричал, вопил о наличествующих проблемах и требовал их решения.       Регис к сонникам всегда относился скептически. Знаков судьбы в снах не видел, а вот знаков от собственного сознания было предостаточно. И тот сон, что пришел к нему после тех таблеток, что уже было странно, оказался его самым настоящим воплем.       Все началось как во многих снах до этого. Он не помнил начала, не знал места, где оказался. Не знал и причины, по которой полез на тот изгиб странной бетонной конструкции, образовывавший очень крутую и покатую ступеньку. Это было похоже на перевернутое горлышко гигантской бутылки или сток для воды, который пока что был сух. Регис осознал себя только в тот момент, когда понял, что едва удерживается на этом самом изгибе. Он пытался цепляться пальцами за голые серые стены, но только сдирал кожу с ладоней. Дюйм за дюймом он соскальзывал вниз, ближе и ближе к кромешной тьме, клубившейся где-то на дне круглого слива. От напряжения болели мышцы, саднили содранные пальцы, от которых уже было больше вреда, чем пользы. На сером бетоне оставались новые и новые кровавые полосы. Ни шевельнуться, ни перевернуться. Любое движение, любой лишний вздох — и впереди только падение в ничто.       Кричать Регис не мог. Где-то в мозгу билась мысль, что никто не услышит и не подаст руки, даже если бы легкие были способны исторгнуть из себя нечто большее, чем слабый стон. В кошмарах всегда было так. Набираешь в легкие воздух, открываешь рот, и рождается лишь слабый цыплячий писк, который не будет слышен даже в соседней комнате.       Он повел головой из стороны в сторону. Ни единого уступа. И кажется, что можно добраться до поперечного бетонного блока, что соприкасался с изгибающейся стеной и образовывал более-менее острый угол. Но нельзя повернуться. Нельзя расслабить рвущиеся от напряжения мышцы, а их вот-вот сведет судорогой.       Приходилось дышать размеренно и осторожно, хотя воздуха катастрофически не хватало. Он смертельно устал. Бездна пялилась на него своим черным глазом, и Регису казалось, будто он слышит ее хриплое, гулкое дыхание. Она как будто пыталась втянуть его в себя. Бездна будто говорила ему «Я здесь. Ты же звал меня столько лет. Засыпая каждую ночь, ты втайне надеялся не проснуться, но утром укорял себя за эти мысли. Так вот она я, мать всего сущего. Я готова принять тебя. Чего же ты ждешь?» Этот звук, этот цвет, этот специфический запах бетона, мешавшийся с запахом крови, — все это нагнетало невыносимую тоску. Глядя на то, что столько раз во снах раскидывалось за открытой в никуда дверью, Регис осознал, что вовсе не жаждет его объятий.       «Вот оно, то самое решение всех моих проблем. Один бросок вперед — и больше нет ни тревог, ни отчаяния, ни боли, ни тоски. Ничего. Там нет ни друзей, ни врагов, ни Нэтали, ни праведного гнева общественности. Всего один шаг отделяет меня от блаженного небытия. Только есть одно «но». Не готов я туда ухнуть и перечеркнуть все из-за одной взбалмошной девицы, многовато чести. Не такой будет моя последняя капля. Я не хочу туда. Мне здесь не место»  — Я хочу жить, — ему удалось оторвать взгляд от бездны и посмотреть в серое, неприветливое небо. — Я хочу жить!       Он повторял эти слова снова и снова, как заговор, как молитву, как если бы они давали мизерные силы на то, чтобы держаться.       Повторяя их, Регис верил в их смысл. Он действительно чувствовал, что не хотел умирать. Потому что он уже был здесь. На самом краю, одной ногой касаясь голодной пасти черноты. Тогда его вытащили врачи, и он пошел на поприще медицины именно затем, чтобы вытаскивать людей с этого жуткого изгиба.       Под рукой что-то хрустнуло. Опустив взгляд, Регис заметил под правой ладонью, сочившейся кровью, какой-то предмет. Это оказалась серебряная цепочка с простым прозрачным камушком, совершенно ничем не примечательным. Узнать ее было нетрудно.  — Трина… — выдохнул он, беря украшение в руку.       Намотанная на кисть цепочка давала чуть лучшее сцепление с бетоном. Держаться стало немного легче.       И тогда пришло еще одно откровение. Как глухой раскат грома в сером небе над головой. Как первая капля дождя, набухавшего в свинцовых тучах.       Не было голоса Лилли. Никто не оскорблял его, не подначивал, не кусал до крови.  — «Не было никакого голоса, — подумал он. — Я не сходил с ума. Это был я сам. Все время я сам. Моя депрессия, мое отчаяние, уныние, которое я так и не захотел отпустить. Опухоли, которые давно нужно было вырезать. Я как пес грыз собственный хвост и удивлялся, что мне больно. А всего-то нужно было разжать зубы »       Краем глаза он уловил какое-то движение. Регис повернул голову и справа от себя увидел вбитые в бетон железные скобы. Такие вбивали в заводские трубы, в стены, чтобы рабочие могли по ним подниматься и спускаться. Почему он не видел их раньше?       Оторвать руку страшно. Страшнее, чем когда-либо.  — «Не смотреть вниз, — приказал он себе. — Я дотянусь. Я обязательно дотянусь»       Прыжок, или даже скорее рывок, — и он соскользнул вниз, цепляясь пальцами за изгиб, сдирая пальцы до костей. Но каким-то чудом ему удалось ухватиться правой рукой, все еще обмотанной цепочкой, за последнюю скобу и подтянуться. Скрипя зубами, Регис выбросил вперед левую руку, ухватился за скобу выше. За спиной грозно хрипела воронка, но он ее больше не видел. Оставалось только лезть наверх, несмотря на скользящие от крови руки и невероятную усталость.       Холодный и жесткий пол ванной магическим образом стал мягким, теплым и невероятно уютным. В воздухе витал запах чистого постельного белья, а тела касалась ткань, совсем не похожая на грубый материал джинсов, которые были на нем до отключки. Чуть позже он признал в одежде больничный комплект из рубахи и брюк, какие выдавали привезенным на «скорой» пациентам.       Сначала он не мог понять сон это или голоса, глухо доносившиеся до его слуха, были реальными. Если бы не зеленая пелена, застилавшая глаза, эти сомнения можно было бы легко развеять. Веки были то ли открыты, то ли закрыты. Этого Регис разобрать тоже не мог. А потом в этой зеленой завесе проступили очертания плоской люстры, висевшей, по его воспоминаниям, в спальне. Значит, глаза все-таки были открыты.       Из всех функций организма ему были доступны только зрение и дыхание. Ни шевелиться, ни говорить пока не получалось, большей частью из-за тотального онемения. Регис ощущал, что левая его рука была заведена куда-то за голову и начинала затекать, но пошевелиться и опустить ее пока что не выходило. Что до правой, то ее что-то едва ощутимо жалило. Будто кусал муравей.       Голоса принадлежали мужчине и женщине, несомненно, знакомым. Мягкий баритон навевал воспоминания о бокале виски, запахе дорогих сигарет, шрамах и суровом уставшем взгляде. Звучный женский альт с ноткой льда заставлял думать о черном и белом, высоких каблуках, фиолетовых линзах и сочетании совсем уж несовместимых запахов — сирени, крыжовника и горького воздуха больницы.       Геральт и Йеннифэр.       Они говорили о чем-то, но смысл беседы пролетал мимо еще вяло ворочавшегося сознания. Геральт был спокоен, а вот Йеннифэр, изредка мерившая небольшое помещение спальни шагами, говорила негромко, но экспрессивно. Потом Регис услышал тихое «Смотри», и беседа прервалась.  — О! Смотрите, кто решил к нам вернуться, — над ним возникло бледное лицо Йеннифэр. Оно было обеспокоенным и рассерженным. — Болит головушка?       Возможно, если бы она не спросила, Регис не обратил внимания на жуткую мигрень, разрывавшую череп. Голова болела, и это еще мягко сказано. Настолько сильно, что даже приглушенный свет спальни резал глаза.  — Идиот!       Он хотел было ей ответить, но губы и язык, по примеру стенок желудка, слиплись между собой и были не функциональны.       «Да, моя госпожа, — подумал он. — Только не кричи, умоляю»  — Ты совсем с катушек слетел?! Запивать транквилизатор виски! Это твое решение всех проблем? Господи, а что за бардак ты здесь устроил…  — Йен, помягче, — попросил со своего места Геральт.  — Не затыкай мне рот. В психушку определю, ясно тебе? — она снова обратила свой гнев на лежащее полумертвое тело. — Таблетки бухлом запивают либо идиоты, либо самоубийцы. Ты точно не идиот, так что вывод здесь очевиден.       «Так я идиот или нет… Стоп, что?»       Йеннифэр продолжала бушевать.  — Покажи мне этого дурака, что выписал тебе транквилизаторы, я разорву его собственными руками!       «Вообще-то, Корво уже полгода как в тюрьме, но попытаться можно. Секунду. Они решили, что я хотел покончить с собой? Что за дикость… Я, конечно, думал об этом, но не намеревался делать. Черт возьми, это что же они теперь решат насчет меня?»       В правой руке снова ужалило. Регис усилием воли заставил себя повернуть голову, тяжелую, будто шар для боулинга, и увидел торчащую на сгибе локтя иглу. От нее тянулась прозрачная трубка капельницы, убегавшая к пакету с прозрачной жидкостью на неизвестно откуда взявшейся стойке для лекарств. А еще он заметил причину, по которой не мог пошевелить руками. Всеобъемлющая слабость была не при чем. Порой, если пациент по тем или иным причинам вел себя не совсем адекватно, врачи применяли мягкие кожаные кандалы, чтобы на время обездвижить бедолагу и не дать навредить себе и другим. На своем запястье Регис увидел знакомый кремового цвета браслет с ремешком. Конец привязи убегал куда-то за край кровати и, вероятно, крепился к корпусу. С левой рукой дело обстояло так же, только ремень убегал куда-то за голову, между матрасом и спинкой кровати.  — Уволю к чертовой матери! Что за персонал… — сетовала Йеннифэр. — Один наркотой торговал, второй пьет на рабочем месте, а потом пытается отравиться. Бардак!       «Вот такое я дерьмо», — подумал Регис, и в голове эти слова прозвучали отчего-то весело. На самом деле ни одна реплика Снежной Королевы его не задела. Он не чувствовал ровным счетом ничего. Ни радости, ни огорчения, ни стыда. Его словно накрыло толстым стеклянным куполом, заполненным газом, парализующим способность испытывать эмоции.  — Йен, — окликнул ее Геральт. Это не возымело эффекта, и он позвал чуть громче. — Йен!       Она яростно обернулась.  — Ну что?!  — Может, не будешь орать на человека, который только что пытался покончить с собой? — спросил детектив, чуть подавшись вперед. — Мне кажется, это не самый лучший способ замотивировать его жить дальше.       Она набрала в грудь воздуха, чтобы разразиться новым потоком желчи, но только шумно выдохнула.  — В понедельник чтобы был в моем кабинете, — бросила она и вышла, не забыв закрыть за собой дверь.       Регис с облегчением вздохнул. Боль хоть и не отступила, но, по крайней мере, перестала разрывать череп, и из невыносимой стала просто сильной.  — Не обижайся на нее, — проговорил Геральт. Он пересел с кресла на край постели и поправил сбившееся одеяло. — Она страшно перепугалась, впрочем, как и я. Ты удивишься, но для нее ты не только коллега.       Регис промолчал.  — Дать тебе воды?       Детектив ответа не дождался и поднес к его губам стакан с соломинкой. Вода разлепила ссохшиеся губы, и язык начал шевелиться во рту.  — Спасибо, — собственный голос напоминал шелест песка.  — Отвечаю на твой вопрос, — деловито продолжил Геральт, убирая стакан на тумбочку. — Кандалы — это придумка Йен. Она предположила, что твой отходняк после отравления будет тяжелым, и лучше подержать тебя в постели хотя бы до конца капельницы. Похмелье и передозировка, знатный, думается мне, коктейль. А теперь скажи мне, какого хера полового тебе в башку взбрело? Решил под дурачка закосить, чтобы от тюрьмы отвертеться?  — Уймись, Геральт, — поморщился Регис. — Я не пытался покончить с собой, еще и таким отвратительным способом. Мне нечего скрывать, не за что чувствовать вину. И умирать я не собирался.  — Да? А выглядит все совсем наоборот.  — Мне нет дела до того, как это выглядит. Я говорю как есть. Что случилось? Как вы здесь оказались?  — Тихо, тихо, — Геральт слегка похлопал его по бедру. — Ты только не нервничай. Детлафф тебя нашел.       Регис все же попытался немного изменить положение и приподняться повыше, насколько позволяла привязь. Геральт переложил подушку ему под спину и помог устроиться. В этот момент Регис мог видеть его глаза. Уставшие, встревоженные, но тревога эта была остаточной, как последние тучи на небе после сильного дождя. И в этих глазах отчетливо виднелось самое важное — детектив ему верил.  — Детлафф? — недоверчиво переспросил Регис. — А он что здесь забыл?  — Давай по порядку. Он сказал, что ты позвонил ему и нес какую-то околесицу, потом повесил трубку. Детлафф почуял неладное и сразу поехал сюда. Нашел тебя в ванной без сознания, везде кровь, бухло, потом тебя рвало, похоже… В общем, картина та еще. Рядом с тобой лежал пузырек от таблеток, и он сообразил, что дело плохо. Вызвал «скорую», позвонил с твоего телефона мне, я уже взял с собой Йен. Пока мы ехали, он пытался тебя откачать. Потом приехали врачи, мы с Йен, тебя забрали в больницу. Тебе промыли желудок и хотели оставить под наблюдением, но Йен настояла, чтобы тебя вернули домой. Если кто-то из высшего руководства узнает о твоем, кхм, подвиге, то лицензии тебе больше не видать. В общем, под свою ответственность она увезла тебя обратно. Еще хорошо, что ты сожрал совсем немного, две или три штуки. А вот бухал ты, похоже, явно не один день.       Услышанное он воспринял спокойно. Невидимый купол эмоционального паралича пока что хранил его.  — Все, на этот раз точно хватит. Больше ни капли, — он поднял воспаленные глаза на детектива. — Не хотелось бы говорить очевидные вещи, но я обязан вам жизнью. Спасибо, Геральт. Тебе и Йеннифэр.  — Брата не забудь. Не позвони он нам, все сложилось бы… как бы это сказать? Херово. Знаешь, я даже удивлен. Не такой уж он и придурок, каким очень старается казаться.  — Непременно. Где он сейчас?  — В гостиной, ждет, пока ты проснешься. Йеннифэр приказала ему пока пожить с тобой, присмотреть. Пойду, позову его.  — Йеннифэр ему приказала?  — Ну да. Ты же ее знаешь, если она прикажет покойнику встать, он встанет.       Регис кивнул. Геральт ответил ему тем же и поднялся.  — Геральт?       Беловолосый детектив обернулся.  — Чего?  — Трина знает?  — Нет, — Геральт покачал головой. — Мы решили оставить это тебе. Отдыхай, друг.       В отличие от своей супруги, Геральт дверь закрывать не стал. Уже через несколько мгновений в спальню вошел Детлафф и сел на самый край постели, еще дальше, чем сидел Геральт всего за минуту до этого.       Брат был непривычно молчалив. Его лицо, и так обычно бледное, имело нездоровый зеленоватый оттенок, а горящие глаза, будто бы всегда бросавшие вызов всему окружающему миру, смотрели мягко и виновато.       Детлафф не говорил ни слова. Регис тоже не спешил нарушать тишину. Они смотрели друг на друга, два совершенно не похожих человека, по сути чужих. Их родство было только формальностью, набором текста на бумаге и синей краской печати. Однако в тот момент, когда этот не похожий на него мужчина сидел рядом и просто молчал, Регис ощутил себя так, будто вернулся домой. Не в тот дом, что представлял из себя стены, крышу, мебель и прочий скарб. Это было нечто иное.  — Ненавижу тебя, — Детлафф нарушил молчание первым. Он посмотрел на него, и это был взгляд обиженного ребенка.  — Вставай в очередь, — сухо ответил Регис. — Сейчас таких, как ты, целое множество.       Детлафф отвернулся. Он как-то странно сгорбился и стал похож на старого нахохлившегося ворона.  — Я не знал, — угрюмо проговорил он. — Я даже не думал, что тебе настолько плохо… После того, как ты едва не умер, еще в старшей школе, ты изменился. Мне показалось, будто ты увидел там что-то. Там, по ту сторону. Чувствовалось в тебе нечто такое, что было присуще этим размалеванным тушью и белилами дебилам, бродящим по кладбищам. Только ты не притворялся, не красился, не одевался в черное. Всегда было видно, что эта жизнь тебе в тягость. Но я даже не думал, что ты однажды решишься на… на…       Фразу он не закончил. Лицо Детлаффа некрасиво исказилось, и он поспешил провести по нему ладонью, попутно потерев глаза пальцами. Казалось, он вот-вот заплачет.  — Ты все верно тогда сказал, — продолжил он, совладав с собой. — Мы были брошены друг на друга. Два незнакомых мальчика разного возраста. Но ты нашел в себе силы признать меня.       Регис молчал.  — Мне чертовски хреново оттого, что все так вышло. Когда я увидел тебя на полу, до меня будто разом дошло все то, что ты мне говорил. О том, как ты устал, как тебя все достало. Я как будто никогда не слышал этих слов, они будто копились в каком-то фильтре, а потом разом ворвались в мою голову. Я увидел, насколько велик мой вклад в то, что ты пытался сделать. Наверняка любой другой послал бы меня после первого же задержания, не потратил ни цента, чтобы спасти мою задницу от тюрьмы. Но ты, человек, в котором нет ни капли моей крови, ты продолжал обо мне заботиться.  — Таков уж я. И я не пытался убить себя, выбрось это из головы. Я поддался своему пороку, потерял осторожность. Вот и результат.       У него был какой-то свой особенный запах. Запах гнева, вечного соперничества, непрекращающегося бунта против всего на свете. Запах ночи и кожи, из которой была сшита его куртка. Все было таким знакомым и таким далеким.  — Регис?  — Да?  — Как у тебя это получилось? Как ты смог принять меня как свою семью?       Ни головная боль, ни тошнота не прошли к тому моменту. К ним добавлялось все растущее ощущение раздражения, что теперь его друзья и знакомые будут относиться к нему как жертве. Как к несчастному, кого нужно пожалеть и прижать к груди. Жертвой он быть больше не хотел и не планировал.       Но и прогонять брата тоже не хотелось. Это был тот самый момент, тот самый разговор, о каком он столько мечтал. Впервые за столько лет, после эпизода на карьере в детстве, они были настолько близки. Как настоящая семья.  — Мне приснился сон, — ответил Регис. Он поерзал на месте в надежде избавиться от ноющей боли в затекшей мышце. — Помню, еще в школе я посмотрел на спор фильм «Человек за солнцем», об отряде 731. Нам потом рассказывали о нем на лекции по истории медицины, уже в колледже. Я больше никогда не стану его смотреть. После этого мне приснилось, что я был ребенком, который оттуда сбежал, из того лагеря. Но я четко знал, что мне нужно туда вернуться, потому что там есть один мальчик, которого я должен спасти. И в том же сне я вернулся, но уже в теле восемнадцатилетнего парня. Перелез через каменные заборы с колючей проволокой, обошел охрану периметра и залез в странный охраняемый блок. Как бы такой двор внутри двора. Там были камеры с невероятно толстыми стенами, толщиной метра по полтора. Туда сажали ребенка без еды, воды и света и закрывали толстую гермодверь, посмотреть сколько он протянет. Почему-то во сне я был уверен, что того мальчика еще можно спасти. Я открыл дверь, безумно тяжелую. Внутри было темно. И хоть это все и было сном, я помню, что оттуда шла просто невообразимая вонь. Мочи, кала, рвоты и гниения. Уже можно было понять, что мальчишке помочь нельзя, да и глупо было думать, что кто-то там протянул бы долго. Но я все равно спустился. Там, под плащ-палаткой я заметил руку. Она уже была покрыта липкой пленкой и стала неестественного зеленовато-коричневого оттенка. Я приподнял покрывало и понял, что мальчик давным-давно умер. На вид ему было лет двенадцать. Не оставалось ничего другого, кроме как уйти, убежать как можно быстрее. Я потом долго думал над всем этим, когда проснулся.  — И что ты понял? — Детлафф смотрел на него с неподдельным интересом.       Регис усмехнулся. Ему показалось, будто он снова чувствует этот кошмарный запах, доносившийся из камеры.  — Я понял, что тем мальчиком под рогожкой в гермокамере, — он улыбнулся, но по щеке вдруг прокатилась крупная слеза, — им был я сам. Это я умер в той камере. Мое детство, та беспечность, которую я так стремился себе вернуть крашеными волосами, проколотым ухом, драками и панк-роком. Но в реальности был другой мальчик, которого я еще был в силах спасти. Мой младший сводный брат. Только вот похоже, так себе у меня вышло.       Детлафф потрясенно вздохнул.  — Ничего себе, — только и сказал он. — Я и подумать не мог, что в твоей голове творится… такое. Даже страшно подумать.       «А тебе и нечего там делать, — подумал Регис. — Нечего делать в голове у того, для кого жизнь не более чем тяжелая вялотекущая болезнь, от которой есть только одно лекарство»       Детлафф встал, неспешно прошелся по комнате. Замер у окна. Снаружи уже наступали сумерки.  — Знаешь, — сказал брат, глядя куда-то в щель между шторами. — Даже хорошо, что ты сейчас привязан.  — Почему это?  — Потому что тебе не понравится то, что я сейчас расскажу. Но я должен это сделать. Должен, чтобы вернуть тебе долг за все, что ты для меня сделал.  — Детлафф…       Тот вернулся к кровати, но сел уже чуть ближе. Крепко сцепив пальцы в замок, Детлафф заговорил.  — Когда везде начали писать, что ты якобы изнасиловал Нэтали, я не поверил. Потому что знаю, что этого не было. Когда ты приволок ее в нашу квартиру, я был дома.  — То есть?  — Не перебивай. Я был дома. Мы тогда снова разругались с Сианной, она ушла ночевать к подруге, а я лег спать. Вы меня разбудили. Приперлись, оба пьяные в такой хлам, что представить трудно. До сих пор не понимаю, как вы вообще на ногах стояли. Завалились в твою спальню, потом была какая-то возня, и Нэт постоянно так глупо хихикала. Затем я услышал, как открылась дверь, и в коридор вышла Нэт. Все стены собрала, так ее швыряло из стороны в сторону. Я так понял, она ходила в туалет. А вот потом было самое интересное.       Регис так сосредоточился на истории, что терзавшая его мигрень отступила куда-то далеко назад.  — Ты без конца повторяешь, что не помнишь ничего из той ночи, — продолжил брат. — И не удивительно. Потому что у тебя с Нэт ничего не было. Ты спал, как младенец.       Стеклянный купол инертности разлетелся в клочья. Регис чувствовал, как на затылке поднимаются волосы. Он дернулся, но не сдвинулся с места. Кандалы не пустили.  — Ты хочешь, сказать, что…  — Она ошиблась дверью. И пришла ко мне. В темноте она ничего не видела, к тому же была пьяна просто в доску. Но при этом настойчива. Я дико злился на Сианну, но… не смог. К счастью, девушка быстро отключилась, и я перенес ее к тебе. Кстати, ты никогда не задавался вопросом, почему вы оба проснулись в одежде?       Нет, об этом он никогда не думал. Тогда, полгода назад, он проснулся с дикого похмелья и поймал за руку девушку, пытавшуюся его обокрасть. Детали казались чем-то несущественным. Как скобы во сне, они появились будто из ниоткуда и выглядели настоящим путем наверх.  — Ты… Ты тоже с ней не спал?       Детлафф вперил в него колючие льдинки-глаза.  — Ты меня вообще слушаешь? Я же сказал, что нет.  — Не понимаю. Тогда почему она так уверена, что у меня с ней что-то было? Кто ей меня навязал?  — Регис, это я во всем виноват. Я потом рассказал об этом Сианне. Соврал, что переспал с Нэт, хотел ее позлить в ответ, ну, как она обычно выводила меня своими рассказами. Была она там, тут, гуляла с тем, с этим… — он прерывисто вздохнул. — Ладно, не об этом речь. Она обозлилась на тебя, за то, что ты притащил Нэтали к нам домой. Потом как-то вышла на нее и присела на уши, мол, это был ты, и вообще тебе, такому одинокому и благородному, давно уже нужна постоянная женщина. Дала ссылки на твои профили, и… И понеслось.  — И ты все это знал? — ровным голосом спросил Регис.       Из нахохлившегося ворона брат превратился в пса, только что опрокинувшего дорогую вазу. Он сидел с таким видом, будто бы вот-вот ожидал побоев.  — Знал, — признался он. — Регис, мне правда очень жаль, клянусь! Я все им расскажу, обещаю! Ты не должен сидеть за то, чего не делал.       Его будто выпотрошили. Как будто спустили всю кровь, из каждого самого мелкого капилляра, вынули требуху и высушили до полной дегидратации тканей. Трудно было назвать это облегчением или радостью. Регис чувствовал себя так, будто бы обратился в нечто невесомое, будто туман или дым.  — Развяжи меня.  — Йеннифэр запретила, — запротестовал Детлафф. — Она сказала, ты должен лежать.  — Йеннифэр моя начальница, не твоя. Развязывай, немедленно.       Тот, немного поколебавшись, все же начал растягивать ремешки на мягких кандалах. Потирая запястья, Регис наконец-то увидел, что порез от осколка был тщательно обработан и зашит.       Детлафф сидел в напряжении, словно готовился убежать. Его лицо было настороженным и хмурым. Однако в уже в следующий миг он накуксился, совсем как в детстве, бросился на шею старшему брату.  — Прости меня, — плаксиво выдохнул Детлафф ему в шею. — Прости, прости, прости.       Регис обнял его в ответ. Он вовсе и не злился на него, хотя понимал, что должен был. Но злость, обида — все это понятия приземленные. Он же в тот момент был туманом.       «Вот паршивец, — над ухом раздалось скептическое цоканье. — Этот сукин сын тебя подставил и молчал себе в тряпочку! Это ему место за решеткой, причем, уже давно!»       По его руке, что покоилась на спине Детлаффа, зазмеилась еще одна. Женская, изящная, с ярко-красными ногтями.       «Как же ты мне надоела, — он не стал медлить с ответом. — Зудишь, зудишь, зудишь, как муха. Я сам разберусь, что мне делать с братом. А ты… Я знаю, что ты такое. И знаю, как заставить тебя замолчать»       Он обнимал своего брата, как тогда, в далеком детстве, и чувствовал, как внутри разливается тепло. Оно было едва ли не осязаемым, как теплый сироп, которым мама обливала домашние вафли, еще до того, как ушла из семьи. Чувство было восхитительным.       «Я не один, — думал он, ероша слегка засалившиеся волосы Детлаффа. — Мне всегда казалось, будто я в одиночку стою против целого мира, но нет. Я не один. Вокруг есть те, кому не плевать на меня и то, что я чувствую. Не наплевать на мою жизнь. У меня есть брат, и ему есть до меня дело. У меня есть друзья, готовые примчаться на помощь. И есть… Я надеюсь, что все еще есть женщина, которая любит меня со всеми моими грехами и не насмехается за спиной. Как же печально, что на осознание таких простых вещей мне понадобилось столько времени и сил. Жаль, что лишь такие отвратительные обстоятельства помогли мне открыть глаза. Но лучше сейчас, чем вообще никогда. И пусть от меня теперь отвернется весь остальной мир, не желая принять правду, я все равно буду знать, что есть те, кто мне верит. Я не один. Я буду жить. И я буду жить хорошо»  — Детлафф, — негромко позвал Регис. — Детт, послушай… Я не злюсь. Да, скажи ты мне раньше, все обошлось бы. Вот только я и сам грешен в этом плане. Не могу открыть рот тогда, когда следует. Мы квиты, брат мой. И я благодарен тебе за то, что ты спас мне жизнь. Вот только у меня есть одна просьба.       Тот поднял на него покрасневшие глаза.  — Мне нужен мой телефон, — мягко проговорил Регис.  — А? Да, он был у меня. Кому ты хочешь звонить?       Он протянул ему девайс. На корпусе еще виднелись пятна крови, а на экране появилось множество новых царапин.  — Пора выбросить старый хлам. И для этого нужно кое с кем пообщаться.