* * *
— Почему твои родители приглашают меня в гости? — Ятаке хмурился и выглядел серьезнее обычного. — Они приглашают не тебя. Технически. Они приглашают меня и моего друга. Под это определение подходишь только ты. — Мурата. — Ладно. — Угэцу откинулся на спинку дивана, запрокинул голову, опустил веки. — Я догадывался, что без объяснений не обойтись. — Он приоткрыл правый глаз. — Точно не обойтись? — Точно, — подтвердил Ятаке. — Не люблю действовать вслепую. — Мои родители развелись, когда мне было одиннадцать, — сказал Угэцу самому себе. — Они сделали бы это гораздо раньше, но хотели, чтобы у меня было счастливое детство. И оно таким было. До одиннадцати лет. А потом все равно сломалось. Он помолчал. — Знаешь, я даже предлагал им бросить скрипку. — Что? Но почему? — Я решил, что слишком много времени отдаю музыке. Что если буду меньше заниматься и больше общаться с родителями, все опять станет хорошо. Но они убедили меня, что скрипка ни при чем. — Ну хоть что-то, — пробормотал Ятаке. — Они хотели, чтобы я страдал как можно меньше, поэтому часть времени я жил с матерью, а часть с отцом и вообще мог делать все, что заблагорассудится. Но оба не хотели сидеть на месте, отец переехал в Киото, мать часто улетала в Европу по делам. А мне нужны были постоянные занятия у постоянного педагога, и в конце концов пришлось делать выбор. — И кого ты выбрал? — Школу с проживанием для одаренных детей в Осаке. С тринадцати лет я почти не вижусь с родителями. То есть я знаю, что они меня любят, они часто звонят, мы встречаемся, когда оказываемся в одном городе, они стараются бывать на моих концертах. И, конечно, я всегда мог приехать пожить к любому из них на любое время, но… Ятаке молчал. Угэцу поднял голову и увидел, что тот смотрит на него с очень серьезным лицом. Чашка кофе перед ним уже не дымилась, но оставалась нетронутой. — Да перестань. — Угэцу выпрямился, положил руки на колени. — Мой характер вовсе не следствие детских душевных травм. Конечно, все это сказалось на мне, но не так сильно, как могло бы. Не настолько, чтобы смотреть на меня такими глазами. А не размахиваю я этой информацией, потому что не считаю нужным. Хотя ее можно даже отыскать в интернете, если хорошо покопаться. Некоторые особо умные фанаты находят и потом пишут в соцсетях: «Я вас так понимаю. Корень ваших проблем с отношениями в том, что…». Наверное, думают — о, как круто, сейчас я разложу по полочкам все содержимое головы Мураты Угэцу, разъясню все его проблемы, он узрит истину и будет благодарен мне вовеки веков, а потом мы трахнемся и поженимся. Серьезно, пару раз мне сообщали это чуть ли не открытым текстом. Так что с некоторых пор я предпочитаю не поднимать тему своей семьи и своего детства. Кстати, это тоже способствует образу гения-одиночки. — Зачем они хотят тебя видеть, как считаешь? — Понятия не имею. К тому же они никогда не приглашали меня от имени их обоих. Не знаю, что и думать. Так ты поедешь со мной? Отель хороший, они все оплачивают, но что нас ждет, я не рискую даже предсказывать. — Конечно, поеду. — Эй! — Угэцу перегнулся через стол и щелкнул его по носу. — Хватит. Не надо представлять меня брошенным щеночком. Я вырос во вполне успешного гениального пса. И умею кусаться. — Я знаю. — Лицо Ятаке наконец просветлело. — Я рад, что ты позвал меня.* * *
Они выехали рано утром в субботу и спустя два часа уже были на месте. Угэцу прятал руки в карманах, а глаза — за длинной челкой, так что невозможно было разобрать их выражение. Ятаке был таким же, как на занятиях или на репетиции. Казалось, окружающий мир не имеет на него никакого влияния. С умеренным интересом он оглядывался вокруг. Отель еще спал, но море уже проснулось: шумело волнами, кричало чайками и билось о берег неумолчным прибоем. — Сейчас заселимся и отдохнем до завтрака, — сказал Угэцу. — Номер один, но двухместный. — У тебя очень тактичные родители, — заметил Ятаке. — Они в курсе твоей ориентации? — Понятия не имею, — легко отозвался Угэцу. — Но они хорошо знакомы с артистической средой и вообще… Мне кажется, они больше удивятся, если я скажу, что гетеросексуален. Родители Угэцу могли бы сниматься в ситкомах в роли стереотипной семьи гениального ребенка. Они выглядели настоящими интеллектуалами, были стильны, подтянуты, в достаточной мере современны и абсолютно доброжелательны. «Мы принимаем этот мир таким, каков он есть», — читалось на их лицах. — Рады вас видеть! — почти в унисон воскликнули они, сойдясь у столика на террасе, откуда открывался великолепный вид на море до самого горизонта. — Взаимно, — Угэцу кивнул. — Знакомьтесь, это Ятаке Коджи. — Очень приятно, — мать протянула руку первой. — Вы коллеги или вместе учитесь? — Коллеги, — недолго думая ответил Угэцу. Ятаке взглянул на него с легким осуждением. — Очень условно, — пояснил он. — Я басист и вокалист в студенческой группе. — Значит, все-таки коллеги, — улыбнулась мать. — Если не считать того, что ваш сын уникален, а таких групп, как моя, только в нашем колледже с полдесятка, — то да. — А какую музыку вы играете? — включился в разговор отец, и беседа окончательно перешла на музыкальные рельсы. Угэцу время от времени вставлял пару фраз в общий обмен мнениями, но в основном просто смотрел и слушал. Ятаке не выглядел ни взволнованным, ни раздраженным, ни скучающим. Угэцу мог поклясться, что ему действительно интересно разговаривать с людьми, которых он видит впервые в жизни, и что он не чувствует никакой неловкости и напряжения. Подсознание то и дело подставляло на место Ятаке Акихико, и Угэцу понимал, что тот вряд ли смог бы быть настолько непринужденным. С другой стороны, он ведь любил Угэцу — естественно, что он волновался бы больше Ятаке, встречаясь с близкими Угэцу людьми. «Или он ревновал бы меня даже к ним», — подумал Угэцу. Вполне возможный вариант. Более чем возможный. После завтрака они вчетвером отправились на экскурсию по местным достопримечательностям, а вторую половину дня провели на пляже, купаясь, загорая и ленясь. Угэцу не помнил за последние годы более бесполезного, бесцельного и приятного дня. — Тебе правда было интересно? — спросил он позже, глядя с балкона в ночную черноту. Шум моря доносился сквозь шелест листвы, небо было чистым, и даже самые мелкие звезды четко прорисовывались на его глубокой синеве. — Да, — без сомнений ответил Ятаке. — Твои родители хорошие рассказчики и много знают. Я действительно отдохнул. Не помню даже, когда в последний раз можно было вот так ничего не делать и не осуждать себя за это, а наслаждаться. — Не могу не согласиться. — Угэцу чуть запрокинул голову и замер, вдыхая соленый запах моря, впитывая покой и тишину. Сейчас он особенно остро ощущал, как Джону Кейджу пришла идея «4’33’’»*. — Что? — спросил он через несколько минут, не поворачиваясь. — Я же чувствую твой взгляд. — Ты красивый, — проговорил Ятаке негромко и задумчиво. Угэцу сдвинул брови. — Я думал, ты достаточно рационален, чтобы не скатываться в комплименты при виде пары звезд над головой. — Это не комплимент. — Ятаке на секунду задумался. — Я хочу сказать… Люди давно ушли от природы, создав для себя искусственную среду обитания. Именно к ней приспособлены наши представления о красоте. И сегодня мало кто выглядит одинаково красиво и на городской улице, и в бамбуковой роще. А у тебя этот дар есть. Я всегда считал, что тебе очень идет сцена, что ты создан для черных костюмов и белых манишек, для блеска инструментов и яркого света. Там твое место, ты и концертный зал будто дополняете друг друга. А сейчас я понял, что ошибался. Здесь ты — естественная часть ночи, ветра, звезд. Ты не кажешься чужеродным этому. Я думаю, ты нигде не будешь чужеродным. Наверное, это еще одна часть твоей уникальности. Нельзя чувствовать мир до последней ноты, будучи чуждым ему. Прибой у берега — это красиво. Чайка над волной — красиво. И сейчас я смотрел на тебя и думал — это тоже красиво. Как сама жизнь. Угэцу вдохнул. Он не заметил, когда задержал дыхание. И — редкий случай — совершенно не знал, что ответить. Он сам уже привычно снял очки с Ятаке, прежде чем поцеловать его. Как бы презрительно Угэцу не относился к романтике, здесь поцелуи не были такими, как в мегаполисе. В них ощущался привкус морской соли, и остановиться было очень трудно — как с солеными орешками. — Хочу тебя, — сказал Угэцу, когда на секунду все же оторвался от губ Ятаке. — К черту сон. Давай сегодня трахаться до утра. — Готов спорить, ты заснешь уже во втором часу, — хмыкнул Ятаке. — Ранний подъем и свежий воздух… — Плевать, — Угэцу легко прикусил его ухо. — Дело не в фактах, а в намерениях. — Тогда я не против, — усмехнулся Ятаке ему в губы. — Я тоже очень тебя хочу. Это все пляжная романтика… — Язва, — успел сказать Угэцу, прежде чем стало не до разговоров.