Так позволь, я сыграю тебе

Угэцу проснулся очень рано — лучи восходящего солнца из окна над лестницей едва развеивали сумрак студии. Он часто просыпался, как и засыпал, в рандомное время: следствие частых поездок и перелетов. Это вовсе не мешало; напротив, Угэцу любил эти часы, когда мир еще — или уже — спал, а он один из немногих бодрствовал. Не заглушенные дневным шумом, рассуждения в это время были особенно объективными, а принимаемые решения — наиболее верными. Во всяком случае, Угэцу так казалось. Коджи спал рядом. Когда два года назад они решили съехаться, Угэцу понадобилось приложить усилия, чтобы общей территорией была избрана именно его полуподземная студия. Коджи предлагал поискать новое для обоих жилье, но Угэцу привык к своей квартире. Пожалуй, это было единственное стабильное место в его жизни, только здесь он ощущал себя дома. Угэцу знал, что беспокоит Коджи — призрак Акихико, который все еще витал в этой студии. Угэцу это не смущало. Он знал, что след присутствия Акихико в его жизни с каждым днем бледнеет и скоро исчезнет совсем, но Коджи, при всей его проницательности, еще не понимал Угэцу достаточно хорошо. «А может, наоборот, он знает меня слишком хорошо, и его опасения небезосновательны?» — вдруг подумал Угэцу. Он вспомнил Акихико: упрямый взгляд зеленых глаз, мощное тело и грубоватые манеры, никак не выдающие в нем скрипача. Угэцу вспомнил вкус утреннего кофе из его чашки, тепло плеча под подбородком, запах сигарет. Все это никуда не ушло, это еще оставалось внутри. Его охватило чувство одиночества. Захотелось нырнуть поглубже под одеяло, прижаться к Коджи, согреться в его объятиях. Но так было нечестно. Нельзя назначать другого спасательным кругом. Даже если однажды он им и стал. Угэцу вгляделся в лицо спящего. Коджи выглядел обычным симпатичным парнем. Угэцу даже понимал, почему Накаяма не замечал его. Акихико был ярче, бросался в глаза, притягивал силой своей личности. Коджи был из других. Из тех, кого вспоминают в трудную минуту, обращаются за помощью и получают ее как должное. Нет, с личными границами у Коджи все было в порядке, но те, кого он считал близкими, всегда могли рассчитывать на него. Иногда Угэцу испытывал ревность, глядя, как щедро Коджи раздаривает себя. Он представил на месте Коджи Акихико, потом снова Коджи, поменял их местами, будто переключаясь между закладками. Акихико был его первой серьезной любовью. Будет ли он когда-нибудь так же относиться к Коджи? Хотя, подумал Угэцу, вряд ли Коджи надо «так же». Он другой. И чувства к нему должны быть другими. Вот только Угэцу никак не мог понять, какими именно и есть ли у него эти чувства. Он снова представил Акихико и поймал себя на том, что в его воображении тот выглядит слишком схематично, как персонаж аниме, очерченный несколькими основными штрихами. Угэцу попытался припомнить детали: фактуру кожи, цвет ресниц, линию зубов. Ничего не выходило. Он уже не помнил этих подробностей. Лучше всего Угэцу помнил свою любовь к Акихико и то, как чувствовал себя, когда потерял его. Или не помнил. Или уже начал домысливать отдельные выпавшие из головы факты, заменяя их подходящими порождениями фантазии. Память была наиболее ненадежным свидетелем событий. Угэцу знал, что одна и та же ситуация в воспоминаниях разных участников выглядит как две разные истории, с разными завязками, конфликтами и зачастую даже финалами. Он, пожалуй, хотел бы знать, как видит их историю Акихико. Особенно сейчас, когда тот счастлив с другим человеком. А сам он счастлив? Угэцу перевел взгляд на лежащего рядом с ним Коджи, чувствуя, что ответ на этот вопрос во многом зависит от него. От Коджи, который умел смеяться над своими ошибками, говоря, что они не смертельны. От Коджи, который целовал так, что Угэцу немного потряхивало, как при особенно патетических скрипичных пассажах. От Коджи, который не представлялся Угэцу кем-то особенным — а единственным, кого Угэцу мог и хотел видеть рядом с собой. Он протянул было руку, чтобы убрать волосы с лица Коджи, но передумал, не желая прерывать его сон. — Ты уже разбудил меня, — сказал Коджи, не меняя позы и не открывая глаз. — Я просто смотрю. — В твоем взгляде сила тысячи солнц. — Будешь кофе? — спросил Угэцу, перелезая через него. — Я люблю тебя. — Слишком рано для кофе. Что? — Я люблю тебя, — повторил Угэцу. Взгляд Коджи после сна и без очков был расфокусированным и казался беззащитным. — Надо было подождать, пока ты примешь душ и оденешься, да? — Не знаю. — Коджи сел на постели, потер руками лицо. — А это точно? Раньше ты такого по утрам не говорил. Угэцу засмеялся. — Могу дать расписку. Да ты не грузись, я же не жду ответных признаний и сердечек из глаз. Просто вроде бы это правильно — ставить партнера в известность о таких вещах. — Ну да, — сказал Коджи. — Я в душ. И да, кофе все-таки неплохая мысль. Он вернулся через полминуты, с полотенцем на шее и зубной щеткой в руке. — И как ты живешь с таким придурком? — Он положил щетку на стол и обнял Угэцу со спины. — Как будто за десять минут в душе я вдруг придумаю другой ответ, кроме «я тоже тебя люблю». Угэцу не ожидал, что эти слова так отзовутся в нем — будто залпом выпитый энергетик. В груди стало горячо, воздух вокруг наполнила неслышная мелодия. Так бывало, когда он поднимался высоко в горы и видел рассвет, или открывал для себя душу нового, ранее не исполнявшегося произведения, или, немного промоченный враз налетевшим коротким летним дождем, ждал радуги. Всегда, когда он был счастлив. — Я не верю в предназначение, — сказал он, повернувшись в кольце теплых рук и поймав взгляд теплых глаз. — Я верю в случайности. — Хорошая случайность еще никому не мешала, — согласился Коджи. — Ты ведь не шутишь, нет? — Мне с тобой хорошо. — Угэцу потерся носом о нос Коджи. — Знаешь, что это называется эскимосским поцелуем? — Знаю, — сказал Коджи, — я много читаю. Угэцу снова засмеялся. — Я все-таки сварю кофе. И я действительно люблю тебя. — И я тебя люблю, — ответил Коджи. — Вот теперь — правильно. Он забрал щетку и ушел в душ. Угэцу проверил наличие воды и нажал на кнопку кофемашины. — Вот теперь — правильно, — повторил он, когда запах кофе стал заполнять комнату, смешиваясь с невидимым солнечным теплом. В Японии наступало лето.