Яблоко без сердцевины

С тех пор один-два раза в месяц Лорд и Стервятник уходили в Лес за добычей. Их экспедиции длились не больше недели, иногда всего четыре-пять дней — Лорд как-то вскользь упомянул, что дольше нельзя, могут быть проблемы, но подробностей, по обыкновению, не следовало. Рыжая почти смирилась, что всей правды об их бизнесе не добиться, порой она еще пробовала что-то выпытать, но вскоре перестала: Лорд отшучивался, а со Стервятником лучше было вообще не связываться. А вскоре отвлеклась на вещи более интересные. Через месяц Рыжая ушла из бара, в котором проработала полтора года, там к ней уже все привыкли, даже отпускать не хотели. Но ее ничего не держало, ей как можно быстрее хотелось все поменять. Сперва образовалась какая-то немыслимая прорва свободного времени, которую не понятно было, чем занимать. Отсыпаться? Отдыхать? Гулять с Толстым? Ходить по магазинам? Готовить? Наглаживать рубашки Лорду? Кстати, это он умел делать гораздо лучше нее. Время стало течь и растягиваться совершенно по-другому, настолько по-другому, что Рыжая даже умудрялась забывать обычные вещи — вовремя приготовить еду или прибраться. Словно загнанный годами организм постепенно перестраивался и менял темп сердцебиения. Но такая расслабленность продлилась недолго, потому что пришлось переключиться на хлопотные, но довольно приятные хозяйственные дела. Деньги позволили им сменить жилье. Быть обеспеченными оказалось довольно нелегким трудом, потому что ни она, ни Лорд совершенно не ориентировались в ценах, выборе, качестве. Лорд, оказался чуть более опытным в вопросах выбора вещей, вспомнив свое небедное наружное детство. И, конечно же, помог вездесущий Стервятник, который иногда к неудовольствию Рыжей сопровождал их в походах по магазинам. Советы он давал дельные, но подчас совершенно неделикатные. Впервые в жизни они с Лордом выбирали мебель. Довольно утомительное и забавное занятие, так как оба слабо представляли, что им нужно. Когда они замерли перед кроватями, бесстыжая Птица обнял их за плечи и шепнул: — Выбирать надо в зависимости от того, какие позы вы предпочитаете. И ушел в другой отдел, подлец. Но в чем-то Стервятник был и прав. В новой квартире у Толстого появилась своя комната, а у них — наконец-то — своя спальня, отделенная от детской небольшим коридором. И вот тут-то Рыжая дала себе волю. Когда в постели она впервые громко закричала, а не сдавленно замычала, как обычно (чтобы не потревожить ребенка), Лорд от неожиданности даже испугался. Потом, конечно, поржали от души. Выяснилось, что безудержно стонать и шуметь в постели Рыжей доставляло почти такое же удовольствие, как ласкаться. Что касается Толстого, то вскоре он стал главной заботой Рыжей, потому что продолжал довольно быстро расти, и через несколько месяцев превратился в любопытную, смышленую семилетку, которого надо было как-то готовить к учебе. Подбирать ему одежду и игрушки ей нравилось, а вот с занятиями возникли сложности. Нужно было обучать его буквам, счету, выполнять какие-то задания, она привыкла, что годами рядом с ней ребенок четырех лет, которому достаточно было читать незамысловатые сказки, спеть песенку и немного пообщаться. Новый растущий Толстый задавал кучу вопросов, интересовался всем подряд, по-новому капризничал и требовал внимания. К этому Рыжая была не готова.

***

Как-то в разговоре с Ральфом она обмолвилась, что не понимает, как заниматься с Толстым, и справится ли она, и тот на полном серьезе предложил помочь подготовить мальчика к школе. А учитывая темпы его роста, может, и на два-три класса вперед. На ее изумленное недоумение Ральф усмехнулся: — Вообще-то у меня диплом педагогического, если ты не знала. Я же воспитатель, хоть и бывший. Времени, слава богу, много. Вспомню молодость, давно с детьми не работал. Мне не трудно. Почему-то Рыжую озадачило и насторожило его предложение. В голове крутилась неприятная и грубая мысль: «Да, ты воспитатель. И спишь со своим бывшим воспитанником». То ли у Рыжей все было на лице написано, то ли Ральф кое-чему научился на Изнанке, но при взгляде на нее он как-то дернулся и помрачнел. Между ними возникла нехорошая пауза. И тогда Ральф сказал:  — Ты мне не доверяешь? Боишься? — Я… не… — промямлила Рыжая, выдав себя с потрохами. Они еще несколько секунд буравили друг друга темными глазами. — Ладно, — выдавил из себя Черный Ральф. — Вот уж не думал, что придется перед тобой отчитываться, но один раз я скажу. Тем более, что ты, пожалуй, имеешь право знать, раз это касается Толстого. Если тебя это интересует, я не педофил и никогда им не был. И Стревятника… я не совращал. В Доме у нас вообще ничего не было, мы просто общались. У нас все началось уже здесь, когда он вернулся, — и зачем-то прибавил едва слышно. — И то не сразу. Обычно бесстрастное и довольно суровое лицо Ральфа исказила нехарактерная для него гримаса, как будто каждое произнесенное слово было для него мучительным. От такой почти болезненной откровенности, на которую она не рассчитывала, Рыжей захотелось немедленно провалиться сквозь землю. Но она неожиданно для себя тихо спросила: — Вы ведь его тоже ждали? Здесь. На этот невнятный вопрос Ральф ответил быстро, не раздумывая, потому что понял, о чем она:  — Четыре года. Но это другое. Он ждал, потому что приход Стервятника Ральфу пообещал Слепой. Это был странный и страшный разговор, когда Хозяин Дома впервые предложил Ральфу уйти на Изнанку. И, не давая тому как следует осмыслить это безумное предложение, добавил: — Я отдам вам Стервятника. Он придет к вам. Туда. Тогда от таких слов, наглых, нечеловеческих, у Ральфа все вскипело, и он ударил это тщедушное чудовище поддых, выбив из него кровавую кашу с мышами. Ударил, потому что Стервятник не вещь, чтобы его отдавать. Ударил, потому что Слепой попал точно в цель, в сокровенное, в то, в чем Ральф никогда в жизни не признался бы самому себе, в то, что теплилось где-то очень глубоко внутри. И когда в последнюю ночь Ральф с каким-то облегчением наблюдал рыдающего, счастливого Птицу в объятиях Лорда, и Слепой к нему подсел со своим конвертом и повторил обещание, опьяненный птичьим пойлом Р Первый как можно язвительнее уточнил: — Значит, придет? Он же уходит к брату. — Да, уходит. Но, пройдя круг, вернется к вам. Потому что вы обещаны ему. Он в курсе. Вы оба должны быть в том доме вместе, — голос у Слепого был тусклый и скучный, как бутылочное стекло. И этим голосом он говорил нелепые и судьбоносные вещи. —Ты пошутил? Они даже не простились толком. Да, он ждал Стервятника, ждал безо всякой надежды, ждал, потому что так легче было жить в пустом доме. Когда ты отчаянно одинок, проще жить, когда ждешь. Неважно, кого, неважно, что. Первый год он с наслаждением отдыхал от всей своей предыдущей жизни. Второй год отвыкал от людей и детей, от крови и несправедливости. Но потом началась тоска. За четыре года Ральф разобрал самого себя по винтику и пересобрал заново. Поэтому, когда Птица все-таки возник на пороге, Ральф даже растерялся. Как теперь жить и ничего не ждать? Он вспомнил, как Стервятник первый раз пришел к нему в спальню, спустя две недели после своего возвращения. Ральф, истосковавшийся по общению, наслаждался просто присутствием живого человека рядом, но то, что предложил ему Стервятник, он принял не сразу. Он вспоминал, как непросто было привыкнуть к откровенной близости Птицы, ему слишком многое пришлось менять и принимать в себе. Трудно смириться с тем, что «их свел кто-то третий», с тем, что «он был обещан Стервятнику», как будто его, Ральфа, поставили на кон и выиграли в карты. Тогда Ральф еще понятия не имел о сложных многоходовках Хозяина Дома, а ныне Хозяина Леса. А когда понял, бежать друг от друга им было уже некуда и не за чем. В глубине души Ральф считал изнанку уголком загробного мира. Пожалуй, он пришел сюда именно потому, что для той, Наружной жизни, давно был мертв. Думая так, ему было проще свыкнуться и с самим собой, и с ненормальной окружающей действительностью. Так было легче. Решиться на большее ему помогла не только терпеливая настойчивость Стервятника и их сугубая уединенность от мира, но и мысль, что «после смерти можно все». Воспоминания об их первом разе до сих пор вызывали легкий озноб — он помнил холод колец, выжигающий следы на обнаженной груди, горячие и сухие, как полуденный песок, губы, целующие плечи, уговаривающие, шепчущие заманчивое и запретное. Хотелось задохнуться от невыносимого ощущения необратимости происходящего. И когда взмокший, обессиленный, но довольный Птица расслабленно отвалился на подушку и, затягиваясь сигаретой, самодовольно спросил:  — Ну признайся, Р Первый, что такого секса у тебя еще не было? Ну признайся. На это Ральф слабо усмехнулся и ответил:  — При жизни точно не было. А спустя некоторое время отказаться от Стервятника он уже не мог. И не сможет уже. И тем не менее даже здесь, на Изнанке, он вынужден отчитываться перед этой конопатой пигалицей в несовершенных преступлениях. За что ему, Господи? Где он так нагрешил при жизни? Этот мучительный разговор, как ни странно, сблизил Рыжую с бывшим воспитателем Четвертой, и они с Толстым стали регулярно приезжать в Хромой дом, пока Стервятник потрошил Лес вместе с Лордом. В то время как Ральф занимался с мальчиком, она либо читала, забравшись с ногами в кресло (Ральф решил взяться и за ее образование, основательно перетряхнув необъятную местную библиотеку), либо помогала по хозяйству. У нее неплохо получалось управляться с Крестной, за что Ральф был ей безмерно благодарен, потому что Рыжая хотя бы на несколько дней избавляла его от необходимости возиться с этим кошмарным ребенком. Иногда они вместе коротали вечера перед камином, Рыжей нравилось подолгу смотреть на пламя, это ее успокаивало, после чего Ральф отвозил их с Толстым домой. Нельзя сказать, что они сдружились, но ждать вместе было немного легче. В этом изматывающем ремесле оба знали толк. Лорд их общение воспринял, как нечто само собой разумеющееся, а вот Стервятнику присутствие в его доме «женщин и детей» не очень нравилось, но он терпел, видя, что для Ральфа почему-то важно общение с Толстым. Ну и Рыжая пусть. Куда ж без неё. Так прошло около полугода. А потом наступил день, когда они не вернулись вовремя. Они не появились ни на восьмой, ни на девятый, ни на десятый день.